ровыми законами революционного времени. Еще уверяют, что «февраль» и «октябрь» — это звенья одной цепи, но от великих потрясений страна быстро оправилась и семимильными шагами пошла к великим свершениям (коллективизации, индустриализации, урбанизации) и к великой победе (имеется в виду победа над фашисткой Германией весной 1945 года). Однако все эти великие победы и свершения никак не корреспондируют с упрямыми фактами, цифрами, диаграммами, свидетельствующими о том, что в XXI в. Россия вошла в качестве сырьевого придатка, что производительность труда в 3–5 раз ниже, чем в экономически развитых странах, что численность населения составляет меньше 150 млн. чел., а по прогнозам многих выдающихся людей, сделанным более века тому назад, должна была бы достигнуть в канун нового тысячелетия не меньше 300 млн. чел. Снова и снова почему-то приходится начинать с азов, искать утраченные смыслы, ссылаться на мнения мудрецов-изгнанников (Бердяева, Вышеславцева, Карсавина), растерянно искать среди современников авторитетных историков и мыслителей и убеждаться в постыдной безмозглости так называемого интеллектуального слоя постсоветской России.
Почему на протяжении многих десятилетий в советской историографии фигурировали сугубо «февраль» и «октябрь», а словосочетание «русская революция» не применялось? Да потому, что с одной стороны пропагандистам необходимо было показать, что события, происходившие в эти месяцы в 1917 году, являются пресловутыми «звеньями одной цепи», а с другой стороны, требовалось делать акцент на то, что дальнейшие «великие потрясения и великие победы» связаны сугубо со строительством «светлого будущего» принципиально новой исторической общностью, которая носит название «советский народ». Но после опубликования огромного множества документов и просто воспоминаний очевидцев тех событий, свидетельствующих о чудовищном характере репрессий, обрушившихся на страну после злополучного октябрьского переворота и длившиеся многие десятилетия, возникла необходимость в морально-этической оценке тех бесчинств и преступлений. На какую же социальную группу или на какое сообщество извергов списать все эти безобразия? И чтобы проявить толерантность, решили списать на сам объект постоянных и жутких репрессий — на русский народ. И вот по истечении ста лет, опять и опять раздаются недоуменные вопросы: что же стряслось с огромной страной, с ее жителями в приснопамятном 1917 году? Что случилось с обществом, традиционно примыкавшим к православию и отчасти к исламу? Почему были уничтожены все погосты, взорваны тысячи храмов и начисто стерта память обо всех предыдущих поколениях? Кто же мы? Неужели, действительно, дикие скифы с жадными раскосыми глазами?
Поразительно и то, что спустя век после «великих потрясений» тысячи улиц носят имена Маркса, Энгельса, Свердлова, Урицкого и прочих идеологов и организаторов событий, в ходе которых кровь лилась как водица. А мавзолей на Красной площади бережно хранит мумию создателя советского государства, того самого государства, которого давно уже нет. Липкая мутность никак не развеется над Россией, до сих пор обскурантизм возведен в ранг добродетели, а сменяющимся поколениям русских публицистов приходится буквально руками разгонять удушающие миазмы марксистской пропаганды.
Как только представилась возможность (в начале 90-х годов минувшего века), все так называемые союзные республики дистанцировались от вибраций, излучений и распоряжений, идущих из Москвы. Точно также разбежалась в разные стороны давно не мытая, засаленная и грязная посуда от нерадивой хозяйки (пересказываю сюжет детской сказки К. Чуковского «Федорино горе»). Но, если в детской сказке распустехе Федоре все же удалось как-то уговорить посуду вернуться домой, то в политике действуют более жесткие правила: Россия оказалась в плотном кольце откровенных недоброжелателей, стремящихся выкарабкаться из жуткого советского «котлована». Миллионы людей тщетно тужатся вспомнить «имя свое», беспомощно блуждают в чащобе несуразностей, злобной клеветы нацеленной на экскрементацию прошлого Российской империи, но другие миллионы людей по-прежнему уютно и комфортно чувствуют себя в затхлом углу, а точнее — в историческом тупике, в котором оказалась страна.
Приходится пересказывать то, что уже давно и многократно пересказано людьми грамотными и щепетильными в вопросах чести и морали. Власть в 1917 году не валялась на улице, как распутная, пьяная девка на мостовой, и происходила болезненная смена политического режима. В течение полувека, начиная с реформ Александра II, наследственный принцип правления утрачивал свой беспрекословный авторитет в глазах все большего числа подданных империи. Именно этим и объясняется рост числа покушений на представителей власти и самодержца. Схожая тенденция наблюдалась во многих других странах Европы и зародилась она в горниле Великой французской революции. Подлинным выразителем истины в последней инстанции являлся уже не помазанник Божий, монарх и его Двор, а сам народ в лице своих наиболее ярких и дееспособных представителей, которые должны были входить в чертоги власти посредством прямых демократических выборов. Только народ сам должен определять свою судьбу, потому что прав только народ. Именно этот трюизм прошивал «золотой нитью» суждения и размышления как политиков, привыкших принимать взвешенные решения, так и нетерпеливых революционеров разных мастей.
Окончательный переход от наследственной системы правления к выборной системе являлся содержанием русской революции, начавшейся с началом весны 1917 года. Этот переход поддерживала подавляющая часть населения империи. Не желая эскалации насилия в стране, Хозяин земли русской, государь император из династии Романовых, правящей огромной Россией на протяжении трех веков, согласился с этим настоятельным требованием, исходящим из разных сословий тогдашнего общества и отрекся от престола. Разумеется, трансформационный спад во всех сферах жизнедеятельности общества в условиях переходного периода был просто неизбежен. Причем продолжала бушевать мировая война, и страна несла все тяготы, связанные с затянувшимся противоборством, в которое были втянуты все великие державы.
Переходный период должен был завершиться созывом Учредительного собрания, в котором могли участвовать все политические организации, получившие соответствующую поддержку на выборах. Революции связаны не только с ротацией правящего слоя, реальная численность которого, как правило, невелика, а с реализацией выстраданных и сокровенных чаяний широких социальных групп. Прежняя (или старая власть) уже не служила непреодолимым препятствием для реализации этих чаяний. И в 1917 году заветные надежды многих людей в той или иной степени стали сбываться. РПЦ хотела восстановить после двухвекового перерыва патриаршество. И вскоре после отречения царя начал свою работу Поместный собор, на котором был избран патриарх Московский и всея Руси. Представители «среднего класса» — коммерсанты, промышленники, банкиры, промысловики, судовладельцы — давно стали в России влиятельными экономическими агентами, но стремились к влиянию и в политической сфере. И партия кадетов (конституционных демократов) такое влияние получила. Городские «низы» естественно мечтали о создании социального государства, которое бы включало в себя наличие пенсионной системы, оплачиваемые отпуска, доступность среднего школьного образования, сокращение продолжительности рабочей недели. Крестьянство хлопотало о расширении своих земельных наделов за счет распродажи помещичьих владений. И партия эсеров (социал-революционеров) имела все шансы после выборов в Учредительное собрание заложить в России основы такого социального государства. Наиболее активная часть женского населения страны добивалась права голоса на политических выборах, и такое право женщины обрели уже весной 1917 года. Ссыльные и политические эмигранты мечтали о политических свободах и такие свободы они получили в переходный период. Конечно, далеко не все шло гладко и не все мечты осуществлялись. Националисты на окраинах империи бредили мечтаниями о создании суверенных государств, но их идеи не встречали поддержки у Временного правительства и вряд ли бы встретили в Учредительном собрании. Многим солдатам осточертела мировая война, и они хотели вернуться к своим очагам. Но Россия была связана союзническими обязательствами со странами Антанты и должна была эти обязательства выполнять. «Нетерпение сердец» мешало многим крестьянам ждать законодательно разрешенной распродажи или раздела помещичьих земель и они самовольно приступали к этому разделу, попутно сжигая многие усадьбы. Вместе с политическими каторжанами и ссыльными, столичные и губернские города, наводнили выпущенные на волю уголовники, и даже сумасшедшие, отчего уровень преступности стремительно пополз вверх.
Переходный период характерен тем, что институты прежней власти упраздняются или стремительно деградируют, а контуры новой политической системы еще не прояснены: в обществе ни у кого нет практических навыков властвования в условиях выборных процедур. Нет еще и соответствующих структур, способных реализовывать властные полномочия тех людей, которым общество доверит право управлять страной. И вот в этот переходный период сравнительно малочисленная партия большевиков, подпитываемая иностранным капиталом, предпринимает попытку захватить власть насильственным путем: сначала в июле (путч провалился), а затем в октябре. Поздней осенью захват власти удался. Впоследствии схожие приемы применят итальянские фашисты (партия «волевого энтузиазма») и нацисты также сумеют продемонстрировать «штурм воли». Но большевики были первыми. Их решительные действия в Петрограде, а затем в Москве оказались полной неожиданностью для не оформившихся властей, всецело занятых подготовкой к выборам в Учредительное собрание. Сработал эффект внезапности. К тому же дееспособные воинские части находились за многие тысячи километров от столиц. Веками русское общество сталкивалось на своих границах с угрозами для своей государственности и как-то справлялось с этими напастями. Но то, что власть в столицах может быть захвачена сравнительно небольшой группой людей, явилось беспрецедентным событием. Немногим позже схожие путчи произойдут в столицах Баварии, Венгрии, Пруссии, но будут подавлены: в тех странах воинские части находились неподалеку от городов, и уже отсутствовал эффект внезапности. В России же большевики не только захватили власть, но и сумели ее удержать.