держками из «классиков», а также из выступлений здравствующего генерального секретаря КПСС. Они бренчали на гитарах, исполняя баллады собственного сочинения, или перепевали песни Высоцкого и «Битлз». Многие изводили бумагу, покрывая ее неуклюжими стихотворными текстами, или становились книгочеями, отгораживаясь от социалистических будней и праздников. Следует отметить, что стали переводить и печатать серьезных зарубежных авторов, составлявших цвет мировой литературы. Так как в стране действовал закон о тунеядстве (нигде не работающий человек подвергался уголовному преследованию), то строптивые молодые люди не считали зазорным трудоустраиваться операторами в котельных или дворниками, или грузчиками при магазинах. Некоторые становились фарцовщиками, валютными спекулянтами, зачастую попадали под топор сурового закона и «зарабатывали сроки».
Те, кто противился «идти в коммунизм», неизбежно оказывались маргиналами в обществе, но становясь маргиналами, преисполнялись уверенности в моральном превосходстве над «быдлом» — академиками и народными артистами, заслуженными деятелями и генералами. Это превосходство было иллюзией, принципиально ничем не отличающейся от иллюзий коммунистических руководителей, которым хотелось верить в то, что советское общество сплошь состоит из строителей нового мира. Не совершенствуясь ни в каких навыках и умениях, послевоенное поколение отличалось беспомощностью в любом практическом деле, и не было готово к образованию семей. Слоняясь по улицам или отбывая смену в какой-нибудь каморке, они ничего не хотели достигать или создавать или покорять, но и принципиальная бездеятельность не приносила им удовлетворения.
XX в. обострил перед людьми проблему выбора: Чему уподобиться? Кровожадному зверю, мерзкому насекомому или существу, не лишенному нравственных начал? — Жить можно и в стае хищников. Или бездумно лететь и лететь вместе с большим роем. Отпадение от Бога, как раз и предполагает подобные жизни. Но человеческая натура извечно тоскует о духовной высоте. И лишь соблюдение нравственного закона открывает пути к той высоте. Но как можно следовать тому пресловутому закону в насквозь обезбоженной и обезображенной стране? Крайне трудно или совсем непонятно.
Стоило советскому человеку побыть наедине со своими мыслями и задаться простыми вопросами: Кто я? Зачем родился? От кого произошел? Зачем живу? — Как он поневоле начинал задумываться о существовании нравственного закона, а точнее ощущать кожей таинственное могущество этого закона. Ему было хорошо известно состояние «твари дрожащей», испытывающей страх перед всемогущим государством, а вот состояние благоговейного трепета перед присутствием божественного в этом мире было незнакомым и необычным. Но хоть на миг, испытав это состояние, советский человек как бы прозревал и постепенно преисполнялся неприязни к окружающей его действительности.
Многие «непутевые дети» откровенно стыдились своих высокопоставленных «стариков», всей своей безалаберной жизнью отвергая завоевания и достижения передовиков, ударников и просто номенклатуры. Можно сказать, что бумеранг вернулся и ударил в слой начальников с неожиданной стороны. Ведь немалая часть статусных родителей, в свою бытность пионерами и комсомольцами, публично отреклась от своих отцов и дедов, причисленных к «паразитическим элементам» или к «врагам народа», и, очистившись, таким образом, от наследия «проклятого прошлого», обрела веру в «светлое будущее». И вот, теперь, неблагодарные дети, не желали иметь ничего общего со своими родителями, но отречения носили не публичный характер, а происходили исподволь. Однако кому же еще как не детям предстояло жить в том самом «светлом завтра», к которому общество продвигалось с такими немыслимыми трудностями и издержками!
Тем не менее, скоростные социальные лифты продолжали исправно действовать, обеспечивая ротацию управленческих кадров и приток новых начальников. Дело в том, что в активную комсомольскую деятельность и затем в партийную работу энергично включались пареньки и девчата, продолжающие прибывать в крупные индустриальные центры и столицы из умирающих деревень и захолустных городков или выросшие на замызганных городских окраинах. Они страстно мечтали «выбиться в люди», и потому прилежно учились и добросовестно служили в армии, зарабатывали «рабочий стаж» на всесоюзных стройках, не избегали нагрузок, связанных с общественной работой, стремились попасть на районные, городские, областные комсомольские «слеты» (или конференции) и выступить там: произносили правильные слова и задорно выкрикивали нужные лозунги. Они исправно пополняли собой корпус молодых коммунистов и кадровый резерв на выдвижение в начальники, своевременно сдавали нормы ГТО (расшифровывается, как «готов к труду и обороне»). Знакомые с детства с холодом и голодом, они настойчиво готовились к тому, чтобы выполнить любые нормативы, любые требования властей, дабы, в конце концов, занять какое-нибудь «теплое местечко» и войти в закрытую систему распределения дефицитных товаров и благ. Определенная часть детей статусных родителей, также следовала дорогами своих отцов, прагматично предпочитая сытое и спокойное существование, привычное с ранних лет, жизни тревожной, полуголодной, какую вели те сверстники, которые испытывали отвращение к «системе». Дети-конформисты вступали в агитпроп в качестве журналистов или работников молодежных телевизионных программ, заканчивали высшую партийную школу и становились партфункционерами, старательно писали псевдонаучные диссертации и остепенялись, чтобы «сеять вечное и доброе», сугубо советское в вузах.
В обществе наметилось странное расслоение. Среди операторов котельных или сторожей в детских садах появилось немало тех, кто умел играть на музыкальных инструментах, сочинял песни или стихи, а среди ведущих праздный образ жизни находилось немало тех, кто запоем читал высоко интеллектуальную прозу, которую в СССР все же стали публиковать ограниченными тиражами. Среди экспедиторов или разносчиков срочных телеграмм встречались те, кто увлекался живописью, преимущественно беспредметной, или бегал в кружки театральной самодеятельности. Примечательно, что и на картинах многих художников, состоящих в официальном творческом союзе (Союзе художников), постепенно стали исчезать реалии советской действительности (передовики и ударники производств, строящиеся гидроэлектростанции и дымящие трубами металлургические гиганты), вытесняемые жалкими остатками «былой роскоши» (на картинах все чаще появлялись церкви с провалившимися куполами, убогие деревеньки на фоне вековечных пейзажей, помещичьи усадьбы, некогда принадлежащие знаменитых писателям, композиторам и превращенные в музеи). Особой популярностью стали пользоваться театры, в которых отдавали предпочтение классике (пьесам Чехова, Островского, Грибоедова), а не произведениям современных авторов — идеологически выдержанным, но никому не интересным. Также отдельные театральные коллективы стали включать в свой репертуар постановки публицистической направленности, часто диссонирующей с промарксистскими клише. Театр на Таганке обрел громкую известность благодаря таким постановкам, которые, то запрещали, то вновь разрешали к показу.
В те годы, люди из первых и вторых рядов советского общества, уже научились неплохо одеваться, следить за своей внешностью, некоторые из них даже улыбаться и приветливо смотреть научились. Но так как они умели изъясняться только заученными фразами, могли действовать исключительно в жестких рамках должностных инструкций, то, как правило, выглядели всего лишь ожившими манекенами. Те же индивидуумы, кто претендовал на свою самобытность и оригинальность, наоборот, одевались хуже некуда и должностей избегали. Многие из них (как, например, В. Высоцкий или Вен. Ерофеев) не чурались алкоголя или наркотиков, буквально «сжигали» себя, и быстро сходили в могилу, неудержимо становясь героями современности. Маргинализм авторов подлинных художественных произведений, не вписавшихся в «систему» или реабилитированных «системой» десятилетия спустя после смерти этих авторов, «отщепенство» творческих личностей, чья деятельность получила признание мирового сообщества, убедительно показывали критически настроенному к советской действительности послевоенному поколению нежизнеспособность всей «системы».
Очередной парадокс заключался в том, что именно в эти годы СССР стал позиционироваться в качестве сверхдержавы, в сферу интересов которой входили многие государства Европы, Азии, Африки и Южной Америки. Но что мог предложить СССР тем странам, кроме своего оружия? Только несколько тысяч технических специалистов, способных возвести металлургический комбинат или соорудить ГЭС на крупной реке. Но кроме способов преобразования материи и кроме «булата» существовало немало других архиважных вещей и ценностей. «Система» в качестве механизма — это одно, а мир, в качестве онтологического пространства, насыщенного традициями, художественными образами, мистическими переживаниями и отмеченного уважительным отношением властей к личности — это совсем другое. И вот это «другое» полностью отсутствовало в СССР. «Система» практически ничего не могла противопоставить тем, кто ее откровенно отвергал. Сложившиеся правила фильтрации и отбора людей на ответственные посты и должности или в первые ряды общества, на протяжении многих десятилетий отбрасывали в сторону все талантливое и многогранное, а поощряли все кондовое и плоское, пригодное лишь для пропагандистских агиток. Подобное упрощенчество оказалось хуже воровства, потому что тысячи молодых людей вполне осмысленно стали предпочитать бездеятельность и безучастность в жизни страны.
Застой — удачная и емкая характеристика периода, наступившего тогда, когда до «светлого завтра» осталось всего несколько лет, максимум — десятилетие, причем, эти годы следовало пройти «ударными темпами» (к примеру, выполнять пятилетние планы за три года). И вдруг — застой!
Более полувека энергия зла сметала на своем пути все препятствия и преграды, постоянно вызывая в обществе судороги от колоссальных потерь и утрат. На оправдание этой разрушительной, все прожигающей энергии были брошены тысячи и тысячи людей, зараженных или облученных человеконенавистнической идеологией, жаждущих уничтожить весь греко-христианский мир до основания и возвести на пепелище того мира грандиозное царства «организованной муки». И вот напор этой энергии, интенсивность губительных лучей резко пошли на убыль. Насильственно прерванное течен