ие русской жизни, которое случилось в приснопамятном 1917 г. обернулось нарастающим отвращением среди самых широких социальных слоев к пресловутой советской действительности.
Как можно прервать поток людских судеб — широкой реки жизни, которая стремит свои воды по давно проложенному историческому руслу к морю-океану (греко-христианскому миру), пополняя тот мир своей живительной влагой? Конечно, плотиной, позволяющей уберечь людей от опасных бурь, случающихся на безбрежном горько-соленом пространстве. Да, в том море-океане порой бушуют штормы и проносятся ураганы, землетрясения порождают цунами, а извержения вулканов — раскаленные острова. Когда солнце восходит над восточной частью этого моря-океана, то западная половина пребывает во мраке, а когда сияет над Западом, то Восток погружается в непроглядную ночь. Универсальный мир — это неохватный человеческим воображением резервуар идей и образов, пространство, пригодное для мощных мистических течений, вместилище множества самых разнообразных сообществ, которые, так или иначе, связаны с духовным наследием Древней Греции, с памятью о Древнем Риме, с христианскими ценностями и ожиданиями, с дерзновенными взлетами человеческого гения.
И вот одну из рек, питающих это море-океан, марксистам удалось перекрыть крепкой дамбой, обрушив в поток жизни русского общества груды битого кирпича из взорванных храмов, часовен и склепов, а также горы из человеческих черепов и костей. Крушение институтов Российской империи, как раз и предоставило «преобразователям мира» столь необходимый для возведения плотины «строительный материал». Поток жизни огромной страны был перенаправлен в другую сторону, где за линией горизонта призрачно маячили «пики коммунизма». Но до того горизонта следовало как-то дотянуться или как-то «дотечь». И вот, вся энергия взбаламученной, бурлящей воронками реки, была брошена на то, чтобы раздвигать горы и дремучие леса, а, фактически, требовалось прорыть гигантский канал неясной длины, чтобы сконцентрировать усилия масс в одном направлении — к коммунизму. Неопределенность протяженности канала была самым уязвимым местом этого мобилизационного проекта. Дело в том, что «светлое завтра» постоянно отодвигалось вследствие целого ряда непредвиденных обстоятельств. Но буквально каждый погонный метр канала требовал от строителей неимоверных жертв. Подневольным людям приходилось работать по колено и даже по грудь в стылой воде. Они не знали ни минуты покоя. Они погибали тысячами, зачастую, не рассчитывая даже на братские могилы.
И все же слитные усилия советских людей, согнанных свирепой властью для продвижения общества вперед и только вперед, приводили не только к чудовищным жертвам, но и к впечатляющим результатам. В таежных лесах возникали целые города, в бесплодных пустынях зацвели хлопковые поля, а дикие степи превратились в житницы, засеянные злаками. Армады бульдозеров, грейдеров, землечерпалок, экскаваторов, а порой и танков помогали прокладывать дальнейший канализационный путь. На этом пути люди теряли своих родных и близких, изнемогали от перенапряжения и усталости — а заветное будущее все никак не наступало. Христофор Колумб, отправляясь в опасное плавание вместе с вверенным под его начало экипажем, имел более четкие представления о местонахождении сказочно богатой Индии, нежели руководители СССР о том, какую же дистанцию следует преодолеть обществу, чтобы добраться до призрачного «светлого завтра».
В южной части Африки, в пустыне Калахари, существует река, которая не впадает ни в озеро, ни в море или океан. Она бурно стремит свои воды в сезон дождей, привольно разливается по поверхности пустыни, образует обширное болото, которое, естественно, сжимает свои границы в жаркий и засушливый период. Но, то болото никогда полностью не пересыхает, периодически подпитываясь водами реки. И в том болоте есть своя жизнь. Кваки и жабуляки устраивают концерты в зарослях камыша или осоки. На отдельных островках суши находят себе пристанище звери и птицы, а в открытых «оконцах», не покрытых ряской тины, отражается безоблачное небо.
В схожее болото, только неизмеримо больших размеров, превратился весь СССР. Ареопаг жрецов ЦКД призывал людей отвернуться от своей истории, и люди, напуганные чудовищным репрессиями, отвернулись. Призывал забыть имена свои, данные при крещении и называть своих детей новыми именами. Советские граждане забыли свои иконные имена и стали называть новыми именами свое потомство. Жрецы призывали глумиться над традициями, святынями и богохульствовать. И люди послушно глумились и богохульствовали. В любой момент советские граждане были готовы пойти на смерть по приказу своего властителя и ради счастливой жизни последующих поколений. Под сенью ЦКД добродетели православия (жертвенное служение религиозно-этическому идеалу, бессребреничество, кротость), которых русские люди придерживались на протяжении всей своей истории, были извращены до предела. Объектами замещения того идеала становились то Ленин, то Сталин, то всесильное государство. А стремление к «обожению жизни» было заменено стремлением «оставить след». Наследили предостаточно. Безжалостное отношение к себе, ради утверждения в суровом и холодном краю православной веры, в условиях тоталитарного режима выродилось в откровенное неуважение к себе и к окружающим. Марксизм очевидное низвел до невероятного, а ложь провозгласил выстраданной правдой.
Советский период оставил нам лужу на месте взорванного храма Христа Спасителя, а литературное пространство покрылось мертвенным сухостоем. Практически не сохранилось ни одной русской семьи, которая бы жила на протяжении всего XX в. на одном месте, в одном доме. Не осталось, ни старинных могил, ни обычаев, ни традиций, ни навыков, ни умений. Совсем ничего не осталось. Потому и нечего было передавать последующим поколениям, кроме гор оружия и бессчетных бочек с отравляющими веществами.
Рассматривая правящий слой (начальников) и обслуживающий его персонал (народных поэтов и артистов, академиков и режиссеров), как «быдло», Солженицын прекрасно сознавал свое провиденциальное значение в качестве голоса правды (в мессианизме его упрекали даже соратники по борьбе с тоталитарным режимом). Свои упования о благополучной, процветающей России он связывал с «простым человеком», а точнее с мифом о «простом человеке». Но ведь все тоталитарные режимы были продуктами деятельности как раз «простых людей», выдвинувшихся из социальных низов и отличающихся бойцовским характером. Конечно, в стране, в качестве единичных явлений оставались уникумы, сумевшие сохранить человеческое достоинство, а в своей душе — «образ Божий». Но такие люди обычно находились на самой дальней периферии жизни советского общества. Возможно, великий писатель мечтал о святых и праведниках, которые своей образцово скромной жизнью являлись бы непоколебимыми авторитетами для общества и служили бы остальным людям примерами для подражания. Но ведь обществом кто-то должен реально управлять: праведник же предпочтет сидеть в тихом скиту, посвящая свою жизнь постам и молитвам. Поэтому, фактически, Солженицын мечтал, как и Л. Н. Толстой, об опрощении общества, чей интеллектуально-психический уровень в 70-е годы и без того находился на крайне низком уровне.
В условиях, когда подчиняться «быдлу» противно, а порядочные люди оказываются на обочине жизни и не имеют опыта воздействия на процессы, происходящие в разных сферах жизнедеятельности общества, застой становится просто неизбежным явлением. С середины 70-х годов и до середины 80-х у руля власти пребывали больные и беспомощные старики, страдающие маразмом. В то же время, с развитием телекоммуникационных систем, функции политика в качестве публичной фигуры резко усложнились. Десятки миллионов людей, не выходя из своих жилищ, теперь могли видеть эти «фигуры». И что же они видели? Ведь на генсека, председателя правительства или Госплана просто нельзя было смотреть без сострадания или неловкости. Старцы со вставными челюстями и дрожащими коленями производили жалкое впечатление. Все свои жалкие силы эти старцы тратили на борьбу с собственной немощью.
Советских людей с младых ногтей приучали к тому, что носители верховной власти в стране олицетворяют саму истину. И получалось, что благодаря телевидению, истина на глазах устарела, изветшала и вот-вот рассыплется, как прах. Вместо обещанного коммунизма Советский Союз вступил в затяжную войну с Афганистаном и скоропалительно увяз в той бесславной войне.
На протяжении всего советского периода направлять свою жизнь против течения, стремившегося в сторону «светлого завтра», казалось проявлением безрассудства. Конечно, судьбы человеческие, не обделенные Божьей милостью (талантом, выдающимися способностями) становятся наиболее результативными и плодотворными как раз тогда, когда двигаются по течению, в том самом направлении, в котором струит свои воды по давно проложенному руслу поток жизни всего народа. Но русло жизни русского народа оказалось перекрытым высокой дамбой. И поэтому, в условиях советской действительности, сделать что-либо толковое и полезное, а тем более рассчитанное на долгие времена, можно было лишь при одном условии: идти (или грести) против направления, которого придерживались миллионы осоветченных людей. Но для этого приходилось затрачивать неимоверные усилия там, где в нормальном обществе многие проблемы решаются по давно установленным правилам, без дополнительных рывков, изнурительных объяснений и унизительных просьб о помощи.
Те, кто гребли «против течения», были обращены задом к «светлому будущему», но видели перед собой разные рубежи прошлого, вернувшись на которые, собирались жить заново. Встречались такие люди, которые считали, что после безвременной кончины Ленина партия выбрала неправильный маршрут дальнейших изменений, и поэтому следует вернуться к изначальным завоеваниям «октября», чтобы осмотреться, как следует, и начать преобразования в нужном русле. Другие «вопрекисты» полагали, что раз русская революция пресеклась в октябре 1917 г., а большевики своей тиранией л