совсем перестали впечатлять советских людей, а вот личные заботы уже выходили на первый план. В своей основной массе, советские люди были далеки от диссидентских кругов, многие даже не смогли бы внятно объяснить, что это такое — инакомыслие — и в то же время никак не соответствовали литературным образам «простого человека», созданным «вопрекистами», потому что были мелочны, завистливы, склочны, проявляли склонность к пьянству и внебрачным связям. Естественно, страдали от своей невоспитанности, порождающей бессчетные конфликты в быту и на работе; к тому же, охотно сплетничали о недостатках своих непосредственных начальников и жадно поглощали слухи о порочных наклонностях известных в стране людей.
Массовое жилищное строительство небольших по площади, но изолированных квартир, развернувшееся в стране еще в начале 60-х годов, послужило толчком к формированию люмпено-мещанской культуры, со своими, стихийно складывающимися стандартами, отличными от нормативов социалистического общежития. В эпоху застоя, в стандарт «достойной жизни», входили, кроме изолированной квартиры, набор бытовой техники (телевизор, магнитофон, холодильник, телефон), мебельный гарнитур (желательно импортный), автомобиль с гаражом, добротная зимняя одежда (дубленка и меховая шапка)… Короче говоря, обыватели стали пристальнее всматриваться в обстановку своих жилищ, в продукты питания, которые приобретали в магазинах, а так как дефицит продовольственных и потребительских товаров нарастал год от года, синхронно с этим дефицитом возрастало и раздражение людей, не имеющих возможности жить в соответствии со стихийно складывающимися стандартами или вынужденными как минимум удваивать свои усилия на то, чтобы заполучить столь желанные блага. Сверхусилия подразумевали под собой работу в районах Крайнего Севера, или занятость на вредных производствах, или уголовно преследуемую спекуляцию дефицитными товарами. Сверхусилия также включали в себя налаживание связей с «нужными людьми», которые могли помочь что-то «достать» или «замолвить словцо». Но полезные связи оборачивались тяжелым бременем ответных услуг «нужным людям» за оказанное содействие.
В частности, к дефицитным благам относились туристические поездки в страны социалистического лагеря. В тех странах ассортимент товаров, реализуемых в магазинах, отличался большим разнообразием, нежели в СССР. Жен военнослужащих, расквартированных в гарнизонах государств Варшавского договора, периодически вывозили в крупные города за покупками, но строго инструктировали, как вести себя, где и сколько можно покупать «дефицита», а также предупреждали о возможных драматичных последствиях для их благоверных мужей, если эти инструкции не будут соблюдаться в должной мере. В капиталистические страны поездки были редки и для обывателей практически недоступны. Разумеется, в каждой туристической группе или в официальной делегации, или в каждом «покупательском десанте» из военного гарнизона непременно присутствовал человек из «компетентных органов», который внимательно следил за поведением тех, кому было позволено оказаться за пределами территории СССР. Подобная слежка, в первую очередь, была нацелена на минимизацию контактов с иностранцами, которые были потенциально опасны возможными провокациями. Вследствие этого, советские люди, оказавшись за границей, постоянно боялись сделать что-то не так, держались настороже, только группами, дабы не попасть в затруднительную ситуацию и не стать жертвами вероятных провокаций. Естественно, производили забавное или жалкое впечатление несамостоятельных в своих поступках великовозрастных детинушек.
Поездки за границу, особенно в развитые капиталистические страны, превращались для советских людей в нелегкое испытание и были чреваты нервными срывами. Дело в том, что советские люди произрастали в уверенности, что они родились и живут в самом прогрессивном обществе. Но, оказавшись в Париже или Лондоне, начинали мучиться подозрениями о своей «второсортности». Западноевропейцы, которые уже давно «гнили на корню», в своем подавляющем большинстве, выглядели жизнерадостными, раскованными, уверенными в себе людьми. Они охотно улыбались, не боялись критиковать действия своих правительств, буквально во всем полагались на свои силы, сравнительно легко пересекали границы других государств, также легко покупали вещи, для приобретения которых в СССР требовалось стоять в очередях на протяжении долгих лет. На фоне подобных впечатлений образ государства-кормильца и заступника, заботливого опекуна и воспитателя неизбежно начинал расплываться в сознании советских людей в бесформенное, темное пятно, вроде чернильной кляксы.
В ту эпоху агитпроп разработал ритуал закладки капсул в основания возводимых административных зданий или крупных инженерных сооружений: капсулы содержали в себе обращения к потомкам, которым доведется встречать столетний юбилей «октября». Таким ритуалом власти продолжали толкать людей «вперед к коммунизму», но состояние несчастливости стало распространяться в обществе, как заразная болезнь. Артисты балета, оперные примадонны, музыканты, ученые, литераторы, киноактеры, пользующиеся международным признанием, охотно покидали страну, используя для этого массу хитроумных способов и предлогов. Причем, если эмигранты «первой волны», питая горячую любовь к России, оставались и на чужбине русскими людьми, а точнее плодотворными жителями русского мира, то «невозвращенцы» 70—80-х годов бежали не столь из-за угрозы неминуемых репрессий, сколько из-за отвращения к существующей политической системе и к существующему прискорбно низкому уровню жизни. Они хотели казаться европейцами, американцами, но не людьми «второго сорта».
Градус несчастливости у советских людей повышался год от года. Многих охватывала грусть по утраченной некогда России, отдельные фрагменты которой сохранились в старинных городах и городках. Но в ту страну уже нельзя было вернуться, потому что ее просто не существовало. Ее всю исковеркали до неузнаваемости, истерзали, изгадили. Все, так называемые, достижения советской власти, стали обретать негативную окраску в глазах простых обывателей. Победа большевиков в гражданской войне все очевиднее стала представать для широких социальных слоев гибелью или массовым изгнанием из страны наиболее достойных людей, подлинной элиты, утрату которой не удалось восполнить за все последующие десятилетия. Коллективизация все очевиднее представала эпохой жестокого уничтожения крепких крестьянских семей, которых превратили в лишенцев, выселенцев или в каторжников. Индустриализацию уже воспринимали как изнасилование или отравление природы, или как средство превращения Русской земли в территорию, где легче легкого задохнуться и где матери рожают детей с неустранимыми пороками. Слой начальников неудержимо превращался в сборище хамов, мошенников, в лучшем случае, в сообщество беспомощных фантазеров, связанных круговой порукой.
Если в века Святой Руси, люди из первых рядов общества все свои силы прилагали ради обожения жизни, распространяя свет православия от Карпат до Урала, то за годы торжества марксистской идеологии власти предприняли титанические усилия по осквернению жизни, включая детей и стариков, землю и реки, города и села. Осознав наличие «стратегического перегиба», агитпроп несколько приглушил человеконенавистнический акцент и разрешил «суровый реализм», дозировано демонстрирующий неприглядные стороны советской действительности. В некоторых работах прозаиков, кинематографистов, художников, вполне признанных и даже превозносимых официозом, стали робко проскальзывать нотки тоски по утраченным христианским ценностям и образам. Но человеконенавистничество в разных его формах и проявлениях уже стало достоянием всего общества. Практически во всех социальных группах, люди испытывали возрастающую неприязнь друг к другу.
Стремление покинуть «эту проклятую страну» начало преследовать некоторых граждан и гражданок в качестве навязчивой идеи. Многодетная вдова и семеро ее несовершеннолетних детей, создавших музыкальный ансамбль, решили бежать из СССР «куда угодно» (предположительно в Великобританию) весьма экстравагантным образом — путем захвата самолета. И дружной семье удалось-таки самолетом завладеть, но еще требовалось принудить летный экипаж «вырулить заграницу». Вот на этом ключевом этапе, побег из страны сорвался. Зато такой побег удался лихому парню, который заставил-таки летчиков доставить отчаянного сорванца в одну из скандинавских стран. Причем тот беглец прекрасно понимал, что тамошние власти его обязательно арестуют и посадят в тюрьму, и впоследствии утверждал, что жизнь в скандинавском узилище для него более комфортна, нежели прозябание «на воле» в Советском Союзе.
Несмотря на очевидную деградацию ЦКД, теряющую сакральный ореол носительницы истины в последней инстанции, в 300-миллионной стране не нашлось ни одной группы интеллектуалов, способной набросать план или хотя бы последовательность этапов, необходимых обществу для преодоления грядущих последствий неотвратимого крушения государства-церкви. Даже те, кто считали себя просвещенными, развитыми личностями, привыкли жить и действовать по команде, а команды рассмотреть контуры постсоветского общества от начальников, естественно, не поступало. Опять, (уже в который раз!), один только Солженицын написал эссе («Как нам обустроить Россию»), и снова не обнаружилось никого в огромной стране, кто сумел бы творчески развить основные положения этого примечательного во многих отношения произведения, наполнить обозначенный «контур» желательными и нежелательными изменениями в политическом устройстве, в экономике, в социальной и технологической сферах, в культурной жизни и т. д. Немного посудачили за «круглыми столами», в курилках, на кухнях, мол, старик, прочно засев в далеком Вермонте, странные события предполагает (в частности, развал Советского Союза), многого не видит и не разумеет: вот бы, вернулся поскорее в родные края и сам на месте во всем разобрался…
А тем временем на страну накатывал вал произведений запрещенных авторов, раздвигая горизонты предельно скукоженного русского мира. И читатели этих произведений волей-неволей сравнивали «новинки», пролежавшие под спудом многие десятилетия, с произведениями советских «классиков» и сравнения оказывались не в пользу последних. Отчего чувство обобранности, обманутости, замороченности только возрастало у растерянных людей, которые уже категорически не понимали, что же они строили и возводили на протяжении жизни трех поколений? Но отдавая предпочтение