только настаивает на непримиримой классовой борьбе, он еще и слабо озабочен ростом производительности труда: его конек — это система распределения прибавочного продукта. Младореформаторы решили творчески развить наследие своего учителя и напористо приступили к распределению государственной собственности среди частных лиц. Но как превратить (разукрупнить) огромный металлургический комбинат в сотню малых предприятий? Как будут сотрудничать между собой эти предприятия? И к тому же, где найти людей, способных развивать столь ущербно раздробленный бизнес?
Довольно быстро младореформаторам стало понятно, что размельчать крупные и средние предприятия просто нереально. На балансах этих предприятий по-прежнему находились многочисленные объекты социальной инфраструктуры, от функционирования которой зависело жизнеобеспечение многих городов и поселков. Сплоченные меньшинства, тем временем, активно налаживали контакты с директорским корпусом и ставили действия этого корпуса под свой контроль. Поэтому первоначальную идею подушевого распределения всех имеющихся в стране активов сменила идея создания группы «ответственных» собственников, пожизненно благодарных властям за столь ценные подарки. Этих «ответственных» собственников впоследствии стали именовать олигархами.
Поведенческие стереотипы и характер мышления, прививаемые агитпропом советским людям на протяжении десятилетий, не могли исчезнуть в одночасье. Вследствие этого остаточного устойчивого явления, практически все более-менее разумные соображения и предложения, которые кристаллизовались в ходе бурных дискуссий и повсеместных дебатов, неизбежно искажались и извращались до своей противоположности. Просто люди, сформировавшиеся в советской действительности, были отчуждены от нравственных начал и не имели навыков поступать в соответствии со здравым смыслом. Вместо того, чтобы пристальнее всматриваться в реальное положение дел, они с удовольствием рисовали в своем воображении новые фантасмагории и предавались новым иллюзиям («рынок сам все расставит на свои места»). Так как любого горе-реформатора (от президента до заведующего отделом культуры в райцентре) в условиях невнятицы и сумятицы, царивших в стране, было легко обвинить в некомпетентности, то начальство, чтобы защитить себя, вспомнило примат неподсудности своих действий, введенный большевиками при утверждении ими оккупационного режима. Заря торжества марксистского властвования обнаруживала все больше тождеств с закатом марксисткой идеологии.
Спору нет, методы управления в ходе разгосударствления собственности, по сравнению с теми методами, которые применялись после «октября», существенно изменились, а вот тягостные последствия ига большевиков и младореформаторов обнаруживали поразительную схожесть. Костяк «ленинской гвардии» рассматривал все ресурсы России в качестве завоеваний «октября», которые следует направить на раздувание «мирового пожара». А комсомольский актив в роли младореформаторов взирал на весь народнохозяйственный комплекс, как на свою коллективную собственность. Население России, в глазах «верных ленинцев», в своей основной массе, не подходило для амбициозного строительства самого гуманного и самого справедливого общественно-экономического строя и поэтому нуждалось в радикальной «переделке». В отличие от тех уже давних времен, в последнее десятилетие XX в. репрессии в России не применялись, но пандемия смертности и вал социального сиротства нарастали год от года. Жестко-унитарное государство распалось, но его заменила замкнутая на Москву система финансовых потоков. Именно в столице и ее ближайших окрестностях были зарегистрированы наиболее прибыльные и дееспособные производства и промыслы, прошедшие процедуру сомнительной приватизации. Вследствие этого население Москвы стало быстро расти в численности, а население всей России стремительно убывать.
Примечательно, что бывшие адепты ЦКД, легко становились либералами-реформаторами, бизнесменами, банкирами, «надумниками» (депутатами) и откровенными поклонниками Мамоны. А вот Россия, в контексте мирохозяйственных связей, неудержимо превращалась в сырьевой придаток. Возникающие огромные состояния являлись следствием не развития экономики, а следствием ее деградации. Поэтому олигархи выступали не в качестве «ответственных» собственников, а в роли наиболее наглых мародеров. Властвование превратилось в самый доходный бизнес, потому что открывало доступ к приобретению дорогих активов по бросовым ценам.
На протяжении всего советского периода, если и вспоминали о Николае II, то обязательно вспоминали и «кровавую Ходынку». По случаю коронации государя императора в Москве (это произошло на исходе XIX в.) устроили народные гуляния с раздачей сладостей, что обернулось трагедией: было затоптано более тысячи человек. Но Николай II не объявил национального траура, не отменил даже праздничного бала, на который был приглашен весь цвет московского общества. Случай, действительно, прискорбный, оставивший несмываемое пятно на репутации последнего государя императора.
А теперь перенесемся в Москву, собирающуюся вступать в новое тысячелетие. В столице сосредоточено 3/4 всех денежных ресурсов огромной страны, и поэтому открываются новые дорогие рестораны и ночные клубы, проводятся корпоративы с участием самых высоко оплачиваемых зарубежных «звезд» шоу-бизнеса. Банкеты и фуршеты проводятся по случаю создания новых фирм или по случаю года работы этих фирм, по случаю слияний «дружественных бизнесов» или «цивилизованных разделов» особо крупных активов. Пируют чиновники, депутаты, олигархи, артисты, а также приглашенные девушки, не обремененные грузом условностей: оживленно обсуждают предстоящие поездки на международные курорты, конечно, сплетничают, интригуют, налаживают полезные связи и другие «отношения».
Вся эта публика отправляет своих детишек на учебу в престижные европейские или американские лицеи и университеты, в те же страны переводят свои капиталы. Там же активисты перестройки лечатся и приобретают недвижимость. За неделю до наступления очередного Нового года бурно отмечают Рождество. С головой окунаются в веселье и в дни других праздников, популярных на Западе. А в это время миллионы жителей РФ умирают от недоедания (фиксируются случаи каннибализма), лишены лекарств и врачебной помощи. В разы увеличивается число тяжких преступлений, и многие семьи оказываются не в состоянии содержать своих детей. За малейшую кражу их судят по всей строгости существующих законов, а подросших пареньков облачают в военную форму и отправляют на очередные локальные вооруженные конфликты.
Как и в постоктябрьский период, в постсоветское десятилетие быстро генерируется начальственный слой, имеющий статус неподсудности и зорко следящий за исполнением законов всем остальным населением. Как и большевики, начальственный слой придерживается замашек завоевателей. Но, если у большевиков не было своей метрополии, то либерал-реформаторы смотрели на англоязычный мир, как на свою подлинную родину. Между тем, седобородые лжепрофессора по-прежнему шаркали по коридорам вузов в качестве призраков марксизма-ленинизма, но теперь уже читали курсы лекций по менеджменту или особенностям территориальной организации населения, по культурологии или экономической теории. Ни имея даже малейшего опыта практического делания, они продолжали гордиться своими научными степенями, а будучи опытными начетниками, добросовестно пересказывали студентам прочитанные учебники, поспешно скомпилированные из зарубежных изданий, т. е. по-прежнему что-то «сеяли» и недоумевали по поводу того, почему же отечественные университеты не попадают в международные рейтинги. По старой привычке продолжали издавать новые монографии, написанные все тем же невразумительным слогом «под Маркса». Почему-то и художественные фильмы наших кинематографистов совсем перестали попадать в конкурсные программы международных кинофестивалей, а публикуемые литературные произведения, увы, были интересны только самим авторам этих произведений.
За годы торжества марксисткой идеологии советизированная Россия превратилась в «отрезанный ломоть» для универсального мира, а после крушения тоталитарного режима никак не могла «вписаться» в экономическое пространство того мира и продолжала оставаться за рамками культурного процесса. Все постсоветское общество, от президента до бомжа, страдало от интеллектуальной и сердечной недостаточности, но стать иными никак не получалось. Власти отказались от практики свирепого насилия: даже расстрельные команды в тюрьмах упразднили. Зато экономический терроризм (отсутствие средств существования) мертвой хваткой стискивал горло миллионов людей. Злобное меньшинство, какое представляли собой большевики, казалось бы, давно исчезло, как жуткое наваждение, но вместо него появилось озлобленное большинство, которое охотно стало прибегать к насилию, как в быту, так и в ходе поисков «хлеба насущного».
Сотни тысяч потомков первой волны эмиграции напрасно ждали, когда же их признают беженцами от политических репрессий и пригласят на историческую родину. Десятки миллионов советских людей, которые умели говорить и читать только на русском языке, оказались за пределами РФ, и сразу же попали в разряд «оккупантов», из-за чего постоянно сталкивались с нелюбезным, а порой и откровенно агрессивным отношением со стороны местного населения новообразованных стран — бывших т. н. союзных республик. Родственники же в России, из-за резкого снижения уровня жизни, не располагали средствами, чтобы приютить «совков» («совок» — это сокращенное словосочетание «советский оккупант») у себя.
Если большевистское правительство проводило политику обезлюживания территорий с целью освобождения «жизненного пространства» для грядущих строителей «светлого завтра», то комсомольско-олигархический актив, контролирующий распределение доходов от экспорта углеводородов, просто не нуждался в «лишних ртах». Чем меньше была численность населения страны, тем легче становилось бремя социальной нагрузки для правительства и «деловых кругов». Младореформаторов ничуть не смущало сокращение численности России на десятки миллионов человек. Например, в К