анаде (стране, наиболее похожей на Россию по климатическим условиям) проживало не столь уж много людей, зато те люди жили в достатке. А уровень жизни населения во многих регионах России ничем не отличался от уровня жизни жителей центрально-африканских стран, в то время, как москвичи из кожи вон лезли, чтобы достичь среднеевропейских, среднедушевых стандартов потребления товаров и услуг и стать «средним классом».
Те общественные организации, которые стремились возродить память о реалиях Российской империи, почему-то отличались удивительной бестолковостью, и все свои силы тратили на борьбу с собственной беспомощностью. Прелаты РПЦ пытались наладить контакты с епископами РПЦ за рубежом, но зарубежные священнослужители воспринимали прелатов из постсоветской России скорее бывшими партфункционерами или агентами ФСБ в рясах, нежели в качестве носителей Слова Божьего. Так как XX в. быстро подходил к своему завершению, то общественные организации, не чуждые исторической памяти, почему-то вспомнили практику встречи юбилеев советского периода и принялись чеканить разнообразные ордена и медали, какие выпускались в бытность существования Российской империи; чеканили, чтобы награждать ими своих «верных сынов и дочерей» за непонятно какие заслуги и свершения. Закрутилась карусель самовосхвалений и торжеств, которые проходили гораздо скромнее, нежели пиры реформаторов, но желание праздника у «возрожденцев» среди всеобщего вымирания и вымерзания, было просто неодолимым. Поэтому и гуляли, насколько позволяли финансовые средства.
По истечении XX в. коренным жителям России хотелось громко сказать: «Прощай, лживый век и не возвращайся никогда!» — Но язык не поворачивался такое произнести даже про себя, потому что реалии окружающей действительности не внушали подобного оптимизма. Женщины отказывались рожать, а мужчины заниматься плодотворным делом. Дети избегали заботиться о престарелых родителях, а молодые родители — о своих малолетних детях. Те, кто за 1 час работы получали 1 доллар, считались обеспеченными людьми, но таковые составляли ничтожную часть от всего населения, погруженного в беспросветную нищету.
Об истоках и внутренней связи марксизма с карликовым миром предпочитали не говорить, а если кто-то и поднимал эту тему, то на него набрасывались с вздорными обвинениями, руганью и проклятьями, как на человека, совершившего непростительное святотатство. Занятные неотложными делами «текущего момента», власти деликатно обходили своим вниманием мумию, лежащую в мавзолее, не забывая при этом выделять средства для ухода за ней. Вооруженные силы по прежнему считали 23 февраля 1918 г. датой своего появления на белый свет, а федеральная служба безопасности своим отцом-основателем — Дзержинского. МИД числил в качестве своего первоначального министра — Троцкого. Даже кинематографисты отмечали свой профессиональный праздник как раз в тот день, когда много лет тому назад ретивые большевики национализировали все имевшиеся в стране киностудии.
Это может показаться неправдоподобным, но возрождение РПЦ попутно вызвало к жизни целое общественное движение православных сталинистов, которые принялись хлопотать о канонизации Отца народов в качестве святого. Извращенное сознание этих активистов, соприкоснувшись с этикой православия, требовало поместить образ тирана в один ряд с Николаем Чудотворцем, Серафимом Саровским и сотнями священников, замученных все тем же тираном в «победоносные» богоборческие годы. Изуверы полагали, что своими хлопотами о придании памяти любимому вождю «подлинного бессмертия» они совершают богоугодное дело, непоправимо путая служение церкви красного дьявола с духовным служением христианина. По вполне понятным причинам, на большинстве центральных площадей и проспектов городов России продолжали возвышаться идолы, собирающие в дни советских праздников разношерстные толпы ревнителей самого справедливого и гуманного государства рабочих и крестьян. Те же небольшие группки людей, которые, несмотря на зной и лютую стужу долгого тоталитарного режима, сохранили в себе память о Русской земле, истово-неистово мечтали о том, чтобы сделать историческое русло вновь полноводным. Однако ключи с «живой водой» слабо питали собой это русло, потому что оказались забитыми всяким хламом и мусором. А вот «мертвой воды» водилось в избытке, вследствие множества ядов, скопившихся в разных стратах общества.
Марксизм, возведший злобу в качестве главного чувства присущего адепту ЦКД, продолжал сохранять свое влияние даже на руинах этой церкви. Ненависть ко всему праведному и благородному естественна для облученного марксизмом человека, как ощущение земли под ногами. От того-то, такой человек неизбежно превращался в реторту, кипящую непримиримостью ко всему тому, что не соответствовало его представлениям о «правильном». Так и жили — без добра, красоты и величия. И мысли не допускали, что возможна иная жизнь, иные взаимоотношения между людьми, между обществом и властью, между разными государствами. Из опыта, накопленного медициной, хорошо известно, что яды в малых дозах способны быть целительными и полезными для захворавшего человека. Но «живой водой» яды не могут стать никогда.
Пока советское общество пробивалось с огромными потерями к «светлому завтра», пока постсоветское общество билось в тенетах беспомощности, в универсальном мире сложилась потребительская культура в качестве альтернативы многообразным умонастроениям шовинизма, расизма, коммунизма, анархизма, эзотеризма, коими были богаты минувшие два века (XIX и XX в.в.). Потребительская культура взращивает человека вожделеющего — другой плоти, широкого спектра услуг и товаров, волнующих зрелищ и ярких впечатлений. При всем при этом, режим потребления должен быть безопасен для самого потребителя и для окружающих его людей. Условия такой безопасности регламентируются законами и правилами (включая правила дорожного движения), диетологами и психологами. Например, нельзя вожделеть малых детей и каждодневно объедаться сладостями. Диапазон потребления представляет собой разумный, индивидуально составленный баланс между доходами человека и его предпочтениями. Если доходов постоянно не хватает, то такой потребитель будет постоянно пребывать в состоянии стресса, разрушающего здоровье и комфортность существования. Но и уровень потребления не может быть очень низким, принуждая человека к аскетике. Чтобы отметить этот недопустимо низкий уровень потребления, государства вводят показатель «минимальный потребительский бюджет» и понятие «черты бедности». Таким образом, быть бедным в обществе потребления становится стыдно, потому что бедный человек не приобщается в должной степени к перечню товаров и услуг, предлагаемых рынком, и, тем самым, оказывается в разряде низко культурных людей. Подобная установка выступает мощным стимулом для деловой активности миллионов людей, но и служит мерилом социальной ответственности для каждого человека.
Разумеется, потребителей можно сравнивать с сообществом гусениц-плодожорок, с человеческим ульем или просто с муравейником (термитником), далеким от высот мистических переживаний и глубин постижений противоречивой сущности скоротечной жизни. Но это хорошо организованное общество, в котором «пчелы» не стремятся уничтожить «муравьев», а «гусеницы» со временем превращаются в прелестных «бабочек». Неудержимо отпадая от метафизических сфер, насельник универсального мира почувствовал себя букашкой на фоне гигантских, собственноручно возведенных технических систем, и страстно захотел, чтобы его, столь маленького и не опасного для окружающих, никто не смел бы обижать и притеснять. Понятно, что подобные установки не всегда сбываются, но, в принципе, они оказались все же возможны.
Эгалитарные процессы, принявшие широкий размах в XX в. первоначально выдвигали в первые ряды общества садистов, авантюристов, психопатов и прочих сомнительных «творцов истории», порожденных идеей сверхчеловека. Восприятие государства, в качестве организации, оказывающей населению определенные общественные услуги, а первых лиц в таком государстве — в качестве менеджеров, которых нанимают для успешного оказания подобных услуг, безусловно, выступает утешением для людей, уставших от социальных бурь и катаклизмов минувшего века. Общество потребления не предполагает наличия праведников или появление гениев, а предпочитает формировать деятельную посредственность, умеющую искренне радоваться незамысловатым игрушкам и обожающую получать разнообразные бонусы за примерное поведение.
Постсоветское общество хотело бы примкнуть к такому обществу, но наследие марксизма пока не пускает его в этот «потребительский рай». Интуитивно люди догадываются о том, что восхождение на высоты исторического бытия предполагает какие-то иные действия, нежели тупое потребление товаров и услуг, но, опасливо оглядываясь на ушедший век, стараются поменьше думать о свершениях и достижениях. Ведь они прекрасно знают, что дороги в ад мостятся благими намерениями.
Постсоветская дебилизация
В самый разгар перестройки ко мне на работу случайно забрел бывший сокурсник, которого я не видел много лет. Он представился сотрудникам моего консалтингового центра как агент по продажам, а узнав меня, широко заулыбался и тут же стал выкладывать свой товар. За время, прошедшее с нашей последней встречи, он заметно облысел, слегка располнел, но одет был гораздо лучше, нежели в студенческие годы.
Первоначально я собирался купить у своего экс-сокурсника любую вещь, какую тот только предложит, чтобы поддержать его коммерцию. Но, увидев разложенный на столе товар, несколько растерялся. Передо мной лежали знаки отличий советской эпохи: комсомольские значки, обычные и с лавровыми ветками, красные флажки, подтверждающие принадлежность их владельцев к депутатскому корпусу распущенных Советов, «Мастер спорта СССР», «Заслуженный машиностроитель», синие ромбики военных училищ, выпускавших политруков.
— Неужели это кому-то нужно? — не удержался я от ироничного вопроса.
— Еще как берут, — не без гордости парировал мой бывший сокурсник и тут же предложил, — давай я тебе «Мастера спорта» выпишу.