Как оказалось, к каждому значку продавец предлагал соответствующую картонную книжицу, которую собственноручно заполнял. Он даже располагал самонабирающейся печатью, которая подкрепляла торжественную законность сделки. Моя растерянность его явно озадачила. Он тщился не столь всучить мне какую-нибудь никчемную вещицу, а хотел оделить чем-то памятным, значительным. Он очень обрадовался нашей нечаянной встрече. Мои коллеги по работе только безмолвно дивились необычной выставке-продаже.
И сделка не состоялась, и разговора не получилось. Вроде бы долго не виделись, а в голову лезли совершенно трафаретные вопросы. Поэтому приподнятое настроение у бывшего сокурсника быстро пошло на спад. Он был явно разочарован своим визитом.
Вскоре после той встречи довелось узнать, что продавец знаков отличий советской эпохи попал в психиатрическую лечебницу. Выяснилось и то, что он уже продолжительное время находился на учете данного лечебно-профилактического учреждения. Прискорбно, что столь жестоко распорядилась судьба.
Но, как показали последующие годы, спятивший экссокурсник оказался довольно прозорлив и пытался держать «руку на пульсе потребителя». Он стремился возвеличивать и оделять, поощрять и награждать. В общем — то было невинное стремление, к сожалению, закончившееся роковой болезнью.
Но другие люди, более крепкие здоровьем, весьма успешно продолжили его дело. Так, директора наших индустриальных гигантов зачастили в США, где в торжественной обстановке получали «Факел Бирмингема» за выдающийся вклад в российскую экономику. Соискатели приза просто перечисляли в соответствующий фонд несколько тысяч долларов, после чего ждали приглашение из захудалого американского городка принять участие в церемонии награждения в качестве почетного лауреата. И приглашения не заставляли себя долго ждать. Директора со своими присными летели за тридевять земель, получали из рук устроителей «акции» сущую дребедень, потом пьянствовали на банкете и довольные фактом «международного признания» возвращались домой. Говорят, возжегшие «факел», заработали на этой выдумке приличные деньги.
А между тем, дела на индустриальных гигантах шли все хуже и хуже. Но и здесь ушлые управленцы не дали промаха. На руинах каждого крупного завода или комбината возникало два-три десятка малых предприятия, которые в своей совокупности производили в 20–30 раз меньше продукции, нежели их прародитель-предшественник, но каждое из которых возглавлялось генеральным директором или президентом фирмы: у столь высоких начальников непременно находились в подчинении финансовый и коммерческий директора, а также директор по маркетингу и еще — по связям с общественностью. Не менее уважаемыми на данных мини-предприятиях являлись должности административного директора и директора по персоналу.
Несмотря на то, что производительность труда с каждым годом откатывалась на пятилетку назад, директорат рос числом, а термин «управление» стал наиболее популярным. В названиях учебных заведений разного калибра и разного уровня появилось это знаковое слово: возникло бесконечное многообразие дисциплин, раскрывающих тайны менеджмента. Научная мысль, растерянно застывшая в первые годы реформ, забурлила и зафонтанировала с новой энергией. Непродолжительная пауза в столь естественном стремлении людей познавать окружающий мир, была вызвана тем, что социалистическое общество, двигавшееся в коммунистическое завтра, уже было вооружено подлинной теорией. Принадлежность к сообществу ученых в послевоенное время считалась почетной, или как сейчас принято говорить, престижной. Даже оперы, романы, скульптуры создавались в соответствии с научно выверенным методом социалистического реализма.
После краха Советского Союза замешательство в академических кругах, особенно специализирующихся на общественных и гуманитарных исследованиях, было сильным, но оказалось легко преодолимым. Бывшие партийные аппаратчики и ответственные советские работники напридумывали великое разнообразие академий — и, о чудо! — люди потекли туда безудержными потоками. Авторитетные светила марксизма-ленинизма стремительно переориентировались в соответствии с требованиями рынка и принялись сочинять толстенные монографии, посвященные проблемам финансовых рисков. На гниющем бревне советской науки выросли дружные опята — советы по защите кандидатских и докторских диссертаций. Конечно, теперь никто ничего не собирался организовывать бесплатно. Хочешь попасть в академики — плати, хочешь быть «защищенным» — не скупись. Ныне ученые степени и академические звания объединяют и уравнивают чиновников и депутатов, лидеров общественных организаций и политических партий, заведующих магазинами и оптовыми рынками. В больном обществе в «доктора» охотно и за немалые деньги записался большой слой людей, которым новые звания греют души.
Обилие научных трудов отнюдь не препятствовало демонтажу высокотехнологичных производств, стремительному сокращению доли высококвалифицированных рабочих — скорее, то были приметы триумфального шествия авторов пасквилей на самих себя, пасквилей, написанных то ли с большого перепугу, то ли под влиянием приступов идиотизма. Серость ползучая, который год впустую рассуждает о грядущем притоке иностранных инвестиций, о «сырьевом варианте развития страны» (неприемлемом даже для развивающихся стран), сочиняет гневливые письма в высокие инстанции, требуя повышения своей зарплаты. Эту публику ничуть не смущает полное отсутствие собственных методик обустройства социально-экономических систем, не говоря уже о подлинных научных открытиях. Преисполненные скромности, наши профессора и академики до гробовой доски стараются быть ретрансляторами и комментаторами чужих концепций.
Тысячи академических и отраслевых институтов, опытно-конструкторских бюро, университетов, инновационных центров неустанно ткут платье для голого короля — миф о российской науке, способной творить чудеса. Но почему-то ездим на иномарках, летаем на ненашенских самолетах, носим импортные костюмы и платья, глотаем чужие таблетки и запиваем заморскими напитками.
Интеллектуальный дегенератизм и творческое бессилие стали «привычным делом». Молодой перспективный исследователь тайн материи или коллизий общественной жизни так и не вырастает в автора стройной концепции или методологии, зато становится ректором университета и почетным членом межпланетарной академии. Подающий надежды актер так и не превращается в блистательного артиста, но, обретая седину и связи, благополучно занимает пост главного режиссера или директора театра.
Постсоветские люди не овладевают навыками делания чего-то нового, оригинального, качественного (о выдающемся и, тем более, гениальном язык не поворачивается говорить), зато шлифуют умение «делать себя», быть креативной фигурой, увы, мало отличной от деятельного кретина. От должности к должности идут основные вехи сложившейся жизни. В результате, вместо собрания почтенных мужей и мудрецов мы повсеместно наблюдаем скопления мыльных пузырей и воздушных шариков, соответствующих образом именованных и титулованных. Конечно, все эли легковесные формы, радужно переливающиеся на солнце, надуты потомками «шариковых».
Каждое новое поколение все меньше умеет — строить, создавать, творить, дерзать, рожать и просто хорошо выполнять порученное задание. Но ценятся навыки ловчить, «кидать», «продвигать», мошенничать, пиарить, сплетничать, интриговать, тащить и урывать. Дебилизация общества началась не вчера: просто это явление, впервые зорко подмеченное М. Булгаковым, выглядело первоначально, то революционным переворотом, то социальным экспериментом, то трагическим стечением обстоятельств, а нормой стало только теперь. Дебилизация началась еще тогда, когда выпускник курсов Политпросвета, в качестве идейного борца за «светлое завтра», принялся объяснять молодому отличнику старорежимного университета, как следует студентам преподавать тот или иной предмет; когда вчерашний босяк и бродяга, заполучив высокую должность областного масштаба, стал смело растолковывать крестьянам в двадцатом поколении, что им сеять и когда пахать. Дебилизация заметно расширила зону своего влияния, когда токарь-расточник, годами совершенствовавший свое мастерство обработки металла, обнаруживал, что сын-сопляк записался в «компетентные органы», надел погоны и стал получать в три раза больше своего папаши.
Вся страна давно уже ничего не производит, никого не воспитывает, а только добывает (нефть, газ, валит лес, выковыривает из земли алмазы или золотые самородки). Врачи лечат, но никого не вылечивают. Преподаватели ничему не могут научить, потому что сами никогда не занимались тем, что пытаются объяснять студентам. Бывшие колхозники, проснувшись поутру, идут разбирать ферму или каменный забор, затем чистят от цементного раствора кирпичи, сбывают их по сходной цене перекупщикам или просто меняют на «паленую» водку. Их трудно уже причислить к крестьянам: они разучились плотничать, класть печи, валять валенки, обрабатывать землю. Рабочие режут провода электропередач, выдирают из станков латунные детали и несут их в пункты приема лома цветных металлов.
Десятилетия интеграции в мировое политическое, экономическое, социальное, технологическое, культурное и прочие пространства бесславно завершились. Если двадцатилетие ожиданий коммунистического завтра всепокаянно посчитали пустозвонством и застоем, то, как же следует величать теперешнюю эпоху? Русский язык, конечно, очень богат, но подходящее определение подобрать непросто. Во времена разгула тоталитаризма, изоляционизма и попрания прав человека все же продавали свои станки и самолеты, пушки и автоматы в десятки государств. Повсюду, за горами и долами, морями и океанами строили гидроэлектростанции, заводы и комбинаты. Ездили на кинофестивали и умудрялись получать высокие награды. Миллионы людей переселили из хибар и лачуг в панельно-кирпичные многоэтажки — не бог весть, какого качества, но с минимальным набором удобств. Теперь торгуем только тем, что еще сохранилось в недрах, что не успели вырубить в советские времена, что осталось сокрытым в руинах гигантов, возведенных в ударные пятилетки. Еще торгуем транспортными коридорами, земельными участками: весьма популярны за границей наши красавицы,