– Цинично…
– Может, и так, однако по всему выходит, что человек-то молится не некой пусть непостижимой, но вполне реальной сущности, а своим желаниям и мечтам, а значит – самому себе!
– Вполне логичный вывод. Но если допустить (почему, собственно, нет?), что Бог, в той или иной форме, всё-таки существует, то можно попытаться постичь хоть какую-то его часть, доступную разумению человека, и понять, чего Он хочет, для чего создал Мир и того, кто не верит в собственного создателя…
– Всё это слишком сложно и неопределённо, – не дослушав, отмахнулся Хич, – а по сути – на уровне фантазий. Я вообще не терзаюсь вопросом, существует Бог или нет. У меня уже есть господин, и во всех отношениях реальный: его величие Мезахир-шэх. Мне этого вполне достаточно. Я не понимаю тех людей, которые верят в Бога, считая себя его рабами, и одновременно служат князю или шэху. Разве может у человека быть два господина? Что же это такое будет, если оба они потребуют противоположного, а? То-то! Но у меня, вот, нет таких проблем…
Внимая краем уха таким рассуждениям Хича, Максуд и сам поневоле озадачился: «Если бы каждый из нас, безо всякой задней мысли, относился к другому, как к самому себе, то какая нужда была бы в Нём – в том, кто, по мнению несчастных, призван восполнить глубочайший недостаток любви? Но если так рассуждать… получается, что коли нет нужды – нет и веры? С другой стороны, какая особая нужда у сына верить в собственного отца? Он просто есть…»
***
Подъём, а вместе с ним и городская застройка, завершился на краю обширного пустыря, где несколько мастеровых, сверяясь с объёмистым свитком, размечали что-то колышками и верёвками под требовательное карканье преследовавшего их долговязого старика, за которым, в свою очередь, целая орава слуг еле поспевая таскала шест с благовониями, опахало, тёплую накидку, дымящий кальян, кувшин и небольшой, но весьма богатый (и, по-видимому, тяжёлый) дастархан. А над этой насекомой суетой вздымался, то ли монументом, то ли надгробием, ошеломлявший настолько, что хотелось припасть к земле под давлением сей невероятной громады, фасад.
Вблизи дворец выглядел несравнимо величественнее и, надо отметить, древнее, чем казался с улиц лежащего у порога циклопического портала города. Несмотря на то, что это удивительное архитектурное сооружение явно неоднократно восстанавливалось и подновлялось, ничто не могло скрыть следов разрушений: время ли постаралось сказать своё веское слово или чья-то злая воля обрушила гнев на задуманные быть несокрушимыми стены – выбоины и трещины многочисленными ранами покрывали упорствующую в гордом пренебрежении к неизбежному краху твердыню сверху донизу.
В то же время заплаты из глины вперемешку со щебнем, заплевавшие неровными кляксами портал и тела крылатых существ (шестиногих – вот в чём секрет их «шагания»!) выглядели неумелой попыткой доктора-шарлатана скрыть жуткие раны и язвы больного жёваным подорожником. Полные достоинства и мощи фигуры на створках ворот при ближайшем рассмотрении оказались местами настолько сильно повреждены, что, например, ноги их, подвергшиеся неумелой реконструкции, выглядели грубо сварганенными протезами с нахлобученными на их концы копытообразными комками. (Бинеш поинтересовался у Хича: «Что это за удивительные существа?» – «Это? Это привратники, охраняющие дворец. Что, впечатляет, а? Впечатляет! И всё же, на мой взгляд, обычная стража гораздо надёжнее, – Хич ухмыльнулся. – Помнится, один мой знакомый жрец, ныне покойный, называл эти создания… м-м… – он сощурил глаз, – Удугу! Да, вроде бы так. Говорят, глубоко под дворцом находятся ещё несколько – шесть или семь – подобных врат, но там уже совсем иные хранители…») Рельефы, расположенные по периметру портала, были варварски размалёваны руками насколько бесталанных, настолько и беспощадных реставраторов в аляповатые красные, жёлтые и коричневые цвета, и теперь герои драматических сцен, изначально наделённые едва сдерживаемой, в каком-то смысле даже звериной, экспрессией, выглядели не лучше дешёвых шлюх, что крикливыми наглыми стаями околачивались за чертой города возле пристани, а сами сюжетные композиции после такой раскраски и вовсе напоминали безумный карнавал содомитов. «Реставраторы» – они и сейчас что-то подмазывали и подкрашивали, по-птичьи балансируя на подвешенных к выступающим из верхней части портала балкам узких досках и роняя комки штукатурной смеси к ногам крылатых гигантов. Грозные бородатые воины – реальная, живая дворцовая стража – шипели сквозь зубы, недовольно косясь на недосягаемых для кулаков и копий«криворуких лепил», когда капли краски попадали на тюрбаны и парадные доспехи. Тем не менее, несмотря на все старания, видимо, лучших в своём ремесле маляров и штукатуров, сомнительный результат их деятельности не мог полностью скрыть живую пластику и невероятную тщательность исполнения рельефов. Выверенные композиции, изобилующие тонкими деталями, говорили об опыте и искушённости создавших их камнерезов.
Максуд рассматривал удивительную мегалитическую постройку и всё яснее осознавал, насколько глубоким было противоречие между попыткой придать ей внешний лоск в качестве резиденции правителя Бастана и монументальной суровостью изначального замысла. И этот диссонанс между талантом прошлого и бездарностью настоящего приводил к мысли о том, что и нынешний владелец сооружения не чета тому, прежнему. Сколько же времени происходило это внутреннее (а может, как знать, и внешнее) обмельчание и почему? Это сама цивилизация выродилась за прошедшую с момента возведения портала неисчислимую тьму лет, позабыв изначальный смысл, растеряв и вкус, и достоинство? Или крах произошёл ещё тогда, давным-давно, когда гений-создатель титанического сооружения исчез в одночасье бесследно и уже не мог отстаивать свои права на него? Так бывает, когда пауки и мокрицы заполняют брошенную уникальную вазу, не в силах даже осознать, насколько редкий и драгоценный сосуд послужил им пристанищем. Но что же за гиганты входили в эти врата тогда, в древности? И куда пропали они, бросив свой шедевр на произвол разрушающему течению времени и невежеству случайных квартирантов?
Позволив чужеземцам некоторое время подивиться грандиозности дворца (а возможно, и преследуя цель подготовить странников должным образом к встрече со своим повелителем), Хич свернул с широкой, плотно утрамбованной дороги и повёл Сошедшего-с-Небес и его спутников за угол портала.
К удивлению и некоторому разочарованию Максуда, вход оказался именно там, в боку выступавшего из горы строения. Каменная кладка в одном месте стены была частично разрушена (куски огромных плит валялись грудой неподалёку), а в образовавшемся проёме красовалась массивная деревянная дверь. Впечатление складывалось такое, что вход этот, выглядевший облагороженным лазом банды расхитителей, задуман для прислуги, в то время как врата на фасаде предназначались для истинного повелителя и хозяина дворца. Однако, поразмыслив, Максуд не вспомнил явных признаков того, что главные ворота вообще когда-нибудь открывались.
Стража, давая дорогу процессии, расступиласьмолчком (видно, была предупреждена о гостях загодя), и странники вошли в распахувшуюся перед ними дверь.
***
Напоминающие круглые щиты стражников неглубокие чаши на низких треногах встречали вошедших двумя шеренгами почётного караула. Правда, разлитое в них синеватое призрачное свечение с характерным запахом протухших яиц лишь кое-как разгонялосумрак вблизи себя и заставляло сомневаться гостей в своём высоком статусе. Помимо столь замогильной подсветки, наверху, у самого потолка, протянулись длинные ряды окошек-бойниц, слишком, однако, узких для того, чтобы позволить и так неяркому дневному свету заполнить хотя бы верхнюю треть дворца. По этим причинам в углах и нишах огромного кубического пространства плескался мрак – живой, шевелящийся под нервно вздрагивающими на сквозняке бесплотными язычками пламени.
По всей видимости, внутреннюю сторонуглавных ворот сплошь покрываларельефная резьба. Но вот что она собой представляла? Перемешиваясь с тенями и сполохами, изображённое терялось в ожившем хаосе. А напротив громоздилась, добираясь почти до самого потолка, гора не слишком аккуратно сложенных в подобие ступеней или террас каменных блоков, на одномиз которых, с избытком устланномковрами, возвышался трон, и свита резныхстоликов подобострастно окружала его, неся подношения в широких вместительных вазах и изящныхузкогорлых кувшинах. Трон, впрочем, был пуст.
Подавленные, наверное, не столько мрачноватой атмосферой, сколько невиданнымиразмерами помещения, дадаши сбились потеснее у нижней террасы и растерянно вертели головами. Хич стоял тут же, сосредоточенно пытаясь достать из колтуна в бородёнке что-то упорно не желавшее его покидать. Глазки шэхского посланника, как всегда неуловимые, бегали крохотными зверьками под взглядом невидимого хищника.
Каким образом на троне успел появиться человек в белоснежном тюрбане и богато расшитых одеждах, Максуд совершенно не заметил, он понял это лишь тогда, когда их нелепый провожатый бросил вдруг своё занятие и, склонившись до пола, быстро попятился, исчезнув в одной из тёмных ниш. И шипение, которым тот сопроводил своё поспешное исчезновение, тоже не сразу достигло сознания растерянного Максуда. «На колени!» – ещё раз требовательно прошелестело из темноты. Мгновение спустя, и снова с запозданием, до Максуда дошло, что он бухнулся на пол вместе с дадашами и упёрся взглядом в каменный пол. Глянул искоса на Сошедшего-с-Небес: тот лишь вежливым поклоном приветствовал правителя Бастана (кем же ещё мог оказаться человек на троне?)
– Приветствую тебя, досточтимый Мезахир-шэх, славный правитель… – заговорил Сошедший-с-Небес,шагнув к террасам.
И тут же из неосвещённых ниш вынырнули и застыли в напряжённых позах воины, выставив перед собой копья, а за спиной шэха появились лучники, и их немигающие взоры, как и острия готовых сорваться стрел, были направлены на Сошедшего-с-Небес и его спутников.