– Я, честно говоря… удивлён!.. Но… с радостью, дадаш! Можем взяться за обучение прямо после ужина!
Начавший было хмуриться Рост разулыбался и хлопнул Бинеша по плечу.
Оставив просыхать написанное, Бинеш плотно заткнул пробкой чернильницу, затем отошёл за камень и зажурчал, промывая стило, – воду приходилось экономить.
Масуд дождался, когда Бинеш вернётся, и в свою очередь обратился к нему:
– Кстати, о незаконченных историях… Может, ты расскажешь, чем завершилась сказка о юноше, птицелове и златокрылой птице с человеческим ликом и душой божества?
– Что за сказка? – заинтересовались собиравшиеся к ужину остальные дадаши.
Бинеш не заставил себя уговаривать: сложил письменные принадлежности в футляр, затем уселся, облокотившись спиной о камень, и принялся за рассказ.
Максуд, помнивший начало сказки, слушал, впрочем, с таким же интересом, как и в первый раз, но когда Бинеш дошёл до того места, на котором прервался, и вовсе перестал замечать окружающее.
– Итак, златокрылое существо хитростью и коварством птицелова оказалось запертым в клетке. Не только замки и заклятья удерживали златокрылого в плену – судьба Ядгара, его подопечного, была неясна, поскольку жизнь молодого человека всецело находилась в руках птицелова: особый механизм, прикреплённый к груди Ядгара и находившийся в магической связи с жизненной силой старика, готов был в любой момент пронзить сердце несчастного. Чего же добивался птицелов – неспроста ведь он измыслил и воплотил насколько хитрый, настолько и сложный план?
Наступила ночь, но Ядгар, заточённый в клетке позади арбы, никак не мог уснуть: свет полной луны проникал сквозь дыру в покрове, целил хрустальной иглой в неподвижный зрачок и вызывал беспокойство, отчего хоровод невесёлых мыслей не в состоянии был остановить своё вращение – всё крутился и крутился в разболевшейся голове. В какой-то момент Ядгар услышал шорох поднимаемой накидки, встрепенулся и попытался отхаркнуть из пересохшей от жажды глотки вязкую слизь, чтобы плюнуть в лицо своему бывшему учителю (кто же ещё это мог быть?), но – нет, не к нему крался ночной гость.
«Зачем тебе этот юнец? – донёсся до Ядгара шипящий голос старика. – Он как неоперившийся птенец: неопытен, наивен, самонадеян, да попросту – глуп! К каким свершениям пригодны его утлые разум и дух? Я же за годы свои овладел немалыми знаниями, и тайные практики укрепили мой дух! Да, век мой на исходе, и оттого сделалось слабым тело, но восшедшего на Вершину мира подобные телесные несовершенства уже не беспокоят! Править вечно сможет любой, кто встал на Вершине!» – «Предположим, я соглашусь, – отвечал голос златокрылого, – но что ты сделаешь с моим подопечным?» – «С того момента, как ты согласишься, уже я, Ангра-птицелов, стану твоим подопечным! А мальчишка – кому он нужен? Я отпущу его, как только достигну своей цели». – «Ты завязал мне глаза, но даже так я прекрасно вижу твою ложь!» – презрительно фыркнул златокрылый. Раздалось сердитое сопение, затем резко хлопнуло: должно быть, рассерженный старик запахнул накидку, скрывневероятного пленника от любопытного ока царицы ночи…
День за днём скрипела по ухабистым дорогам повозка, накрытая сшитым из пёстрых кусков покрывалом. Куда направлял её птицелов? Какой новый план созрел в его голове? Ядгар терялся в догадках. Днём он видел лишь кусочек пыльного неба, а ночью, если повезёт, такую же пыльную, безразличную к страданиям узников луну. Но вот воздух стал заметно чище, небо ярче, а луна заблестела в чёрном бархате свода, как начищенная монета. И однажды покров слетел с клеток…
Они, все трое, карабкались меж камней вверх по склону горы: впереди пробирался ангел, за ним тяжело пыхтел старик-птицелов, а замыкающим угрюмо волочился Ядгар. Хитрый мерзавец и на этот раз продумал всё до мелочей: связанные накрепко одной верёвкой, никто из необычной для посторонних глаз тройки не смог бы предпринять ничего, что не затронуло бы жизни остальных. Ядгар поднял взгляд вверх и прищурился от ослепительного света: «Вершина мира» – вот что сияло там удивительным неугасающим маяком, озаряя всё вокруг, весь мир!..
Вершина. Голый пик с небольшой площадкой наверху – только-только уместиться всем троим. Небо – тёмный бескрайний океан, в глубинахкоторого бесследно канули небесные светила, даже невесомые пылинки звёзд отсутствовали на его незамутнённой глади. Внизу – стада облаков, парящих над пёстрым лоскутным одеялом, наспех смётанным неровнымизигзагами серо-голубых нитей. Мир лежал у ног троих.
«Вот, мы добрались, – отдышавшись, произнёс птицелов. – Для достигших этой точки обратного пути уже не существует. И места здесь хватит только для одного». Ангел и Ядгар молчали. «Сейчас мы примем решение – все вместе, – продолжил старик. – И давайте не будем тянуть!»
У Ядгара похолодело сердце и ослабли ноги – но отнюдь не из-за слов старика: перед ними, повиснув прямо в воздухе, сгустилась бесцветная тень. Смерть – это была она! И десница её медленно поднималась…
***
Широкое кольцо скал целилось щербатыми остриями в усеянное звёздами небо, будто голодный великан, раскрыв свой огромный зев, намеревался вырвать солидный кусок из сверкающего драгоценными кристаллами полотна. В центре зубастого кольца, в самой глотке великана, заходился хриплым смехом тощий старик в нелепом тюрбане, и факел в его руке сотрясался, бросая неровные отсветы на массивный валун, испещрённый неразборчивыми знаками, и настоящего тут же здоровенного угрюмого бородача дикого вида в накидке из козьих шкур…
Заснул ли Максуд? Сон посетил его или это память прорвала сбивающее с толку марево сумбурных, быстротечных видений, которыми бывает переполнено зависшее между явью и сном сознание человека? Максуду даже в голову не пришло сомневаться в правдивости образа – настолько ясно он видел эту картину, более того – присутствовал в увиденном всем своим существом! И всё его существо было поражено осознанием полной реальности происходящего!
Старик говорил что-то, и морщины гуляли на смуглом лице, как на горячем молоке пенка, а синюшные губы казались парой червяков, извивающихся на сушёной сливе. За спиной его – не дающее света пламя! – в такт словам колыхалась тень. Старик глядел в сторону гиганта-бородача, однако обращался вовсе не к нему: чьи-то пальцы – белые, отчётливо различимые в темноте – сжимались и разжимались под грязным сапогом дикаря, ломая ногти о щебень. Бородач усердновдавливал запястье в камни, но рука не сдавалась, что заставляло его хмуриться ещё сильнее.
– Ну, довольно забав, Малик, – проскрипел старик, и тень за его спиной сжалась, словно руки невидимого скульптора обмяли кусок призрачной глины, вдавив его в границы человеческого тела. – Освободи наше сокровище.
Дикарь глянул на старика с сомнением, однаковыполнил приказ: поднатужившись, без особого труда отвалил массивную глыбу, под краем которой оказался неширокий тёмный провал – по всей видимости, устье пещеры. Валун замер торчком, аМалик остался стоять рядом, придерживая и не позволяя занять камню более устойчивое положение.
– Даже не думай дёрнуться! – угрожающе прошипел старик. – Не то Малик снова повалит камень – в этот раз прямо тебе на голову!
Вряд ли светловолосая девушка, объект стариковых угроз,способна была к сопротивлению: её ноги ниже колен были залиты кровью, а из открытой раны в лодыжке и вовсе торчала сломанная кость. Кровь стекала по искалеченным ногам, исчезала меж камней…
– Ты совершил большую ошибку, маг! – проговорила раненая. – Ты и тот, кто в тебе! Того, другого, нет смысла увещевать, но ты, человек, не совершай ещё большую!
Она старалась говорить спокойно и уверенно, но было заметно, что каждое движение, каждый вздох, каждое слово причиняли ей сильную боль.
Максуду стало не по себе, однако он глядел и глядел на бледное, точно наполненное светом отгорающей свечи, лицо в обрамлении золотистых волос, узнавая как будто, но не в состоянии полностью охватить сознанием едва озарённый щемящим чувством давней потери пласт памяти.
Лицо девушки засветилось сильнее, и вроде бы лепестки цветка стали проявляться вокруг него, заслоняя собой окружённую скалами впадину с замершими в центре валуном, звероподобным Маликом и тощим стариком-магом. Цветок распускался, едва заметно вращаясь, и Максуд почувствовал, что теряет опору, что вот-вот начнёт проваливаться куда-то.
В какой-то момент Максуд понял, что если не остановить это вращение, то его неминуемо вынесет из видения, врата памяти закроются и он снова упустит нечто важное, что пытался вернуть так долго и с таким трудом. Он едва не запаниковал, но… «Укусить небо? Смешно!» – скрипучий голос старика вновь оцарапал слух. Иухватившись за этот ранящий мелкими тупыми зубьями заржавелой столярной пилызвук, Максуд с усилием потянул себя обратно, к освещённому факелом валуну.
– Я не идиот, – продолжал скрипеть старик. – Не нужно мне твоё небо. И тот, кто когда-то пытался потеснить мой разум, мне не указ!
Приэтих словах он вдруг вспыхнул бессветной свечой, объятый собственной тенью, словно та пыталась оторваться от задрожавшего в призрачных полыханиях тела. Оскалившись, старик выдохнул с шипением воздух, и тень убралась.
– Я прекрасно осознаю, кто я и каково моё место, – справившись с одышкой, продолжил маг. – Но, в отличие от моих сородичей и моего… – глаз его дёрнулся, – советника, я не питаю на этот счёт никаких иллюзий, что даёт мне способность видеть вещи такими, какие они есть, и действовать самым эффективным образом. А червяк я или человек – невелика разница, если корень всего – ошибка. Все мы – ошибки, а требовать от ошибки – не совершать ошибок?! Ха-ха! Я думал, ты умнее! Впрочем, не ум твой меня интересует…
Старик презрительно скривил губы и повернулся к дикарю.
– Малик!
– Не смей! Не смей даже пальцем!..
Максуд понял, что это из него раздался голос, заставив старика-мага обернуться. Всё это время цеплявшийся за камни в тёмном устье пещеры возле валуна некто, чьими глазами сейчас смотрел Максуд, рванулся, попытавшисьвыбраться, но бородатый дикарь одним прыжком оказался рядом и ногой с силой впихнул несостоявшегося беглецаобратно. Максуд и тот, кем он был в этом видении, оба взвыли от боли. Дикарь же метнулся назад к валуну, едва успев придержать начавший крениться камень.