Иногда, если путь его проходил через вовсе глухие места, где и собаку-то редко встретишь, Март ловил себя на том, что стоит неподвижно, без мыслей, созерцая в абсолютной тишине заходящее солнце. Круг расплавленного золота – идеальная форма, затмевающая все остальные формы и смыслы в этом мире, – захватывал дух и сознание! Этот вполне физический, но абсолютно недостижимый объект ещё сильнее, нежели скульптуры и картины, – до острой боли в груди! – напоминал, кричал о Ней! И Март впитывал, принимал в себя горячий золотой свет, словно тот являлся бесценным даром его Ангела, пока не утолял свою боль. И – снова двигался вперёд.
Города, пустыни, горные тропы… Далеко не сразу, но Март пришёл к пониманию, что, сам того не осознавая, продолжает начатую им однажды – ещё тогда, на студенческой вечеринке, – погоню за ангелом. Это открытие порядком озадачило Марта, закономерно приведя к раздумьям о том, следует ли ему остановиться, или…
Глава 2
Невысокие холмы, заросли кустов в низинах между ними и голые скалы вдали. Сухая и плотная, будто камень, почва, местами густо засыпанная искрошенной скальной породой. Острые кромки врезаются в подошвы видавшей виды обуви, постепенно превращая их в труху…
***
…Март недовольно повертел в руках ботинки и снова надел, потуже завязал шнурки. Вздохнул: «Если так пойдёт и дальше, скоро буду топать босиком… Где же эта треклятая дорога?» Затем взобрался на валун, в тени которого сидел, и повернулся вокруг своей оси, осматриваясь: ни дороги, ни тропинки…
– Заблудился? – произнёс он вслух, и звук собственного голоса придал немного уверенности. – Да нет, вряд ли… По-моему, посёлок должен находиться где-то… там!
Март спрыгнул с валуна и направился к проходу между двумя скалами, торчавшими бессменными часовыми этих земель, быть может, с самого сотворения мира…
***
Шаг за шагом, шаг за шагом… Март брёл, уставившись себе под ноги. Даже мысли куда-то исчезли – будто отстали нечаянно да так и потерялись, заблудившись где-то среди разбросанных по земле одинаковых серых камней.
Камень за камнем, камень за камнем… Будто нарочно выложенные с равным интервалом – как раз, чтобы сделать шаг и увидеть ещё один, точно такой же, похожий на пропылившийся череп обломок. И ещё один. И ещё… Бессчётные в своей нескончаемой, подобно муравьиной тропе, веренице, невзрачные и ничем не примечательные, они мало выделялись на фоне нищей бесцветной земли, но сознание, раз зацепившись за их однообразный и точный, как отсчитываемый метрономом, ритм, уже не отпускало этот бесконечный пунктир.
Март напрочь потерял счёт и времени, и расстоянию. Сколько он уже прошагал так, бездумно переставляя ноги? Несколько минут? А может, время заклинило, и Март идёт уже целую вечность, повторяя и повторяя один и тот же шаг… Один и тот же… Один и тот же…
«Стоп!» – тревожное чувство кольнуло внутри, однако увязшее в переборе каменных чёток сознание Марта не в силах было расстаться с усвоенным ритмом – навязчиво-размеренным, но оттого предсказуемым и уютным, ведущим без рассуждений всё дальше и дальше, до самого конца существования… и ноги продолжали идти сами по себе, словно жили своей, независимой от воли человека, жизнью.
Нечто похожее бывало с Мартом, когда он, просыпаясь вдруг среди ночи от дурного сна, разлеплял глаза, видел свою комнату, но не способен был двинуть и пальцем. Однако сейчас выходило несколько иначе: тело Марта, наоборот, двигалось, но сознание, вялое и будто отсаженное в мутную стеклянную банку, точно так же не владело им, вопреки всё возраставшему пониманию ненормальности происходящего.
Март вдруг испугался не на шутку, и приступ паники, родившись где-то в районе живота, сжимающим нутро холодом в мгновенье ока взобрался к горлу. Дыхание прехватило. Перед глазами суматошной звенящей толпой забегали искры.
«Стоп!» – в отчаянии скомандовал Март взбунтовавшейся оболочке.
Одна нога чуть помедлила… другая, однако, не прекратила движения. В результате непослушные ходули заплелись и Март повалился на землю.
Удар! Что-то острое впилось в плечо и щёку. Резкая боль обожгла, и жаркая волна, растекаясь от эпицентра, омыла поверженного строптивого беглеца, заполнила руки и ноги колючими пузырьками. И сознание прояснилось, словно от удара разбилась его мутная стеклянная тюрьма.
Март, ощутив, наконец, с облегчением, что тело снова подчиняется ему, уселся, очумелый, прямо здесь же, на россыпи щебня. Отдышался, на разные лады пошевелил пальцами, всё меньше веря в произошедшее, растёр ладонями горящее лицо.
«Наваждение…»
Очень захотелось пить. Март проверил флягу – пуста. Ах, да! Он выпил последний глоток ещё до того, как прошёл меж двух скал! А вскоре вслед за этим – уснул на ходу…
Март поднял голову, соображая, куда же его занесло. Скал-близнецов нигде не наблюдалось, однако он обнаружил, что сидит у подножья высокого холма. Поодаль лохматющая коза флегматично общипывала кустарник. Узкая, неровная полоса будто специально очищенной от камней и щебня земли, появляляясь из ниоткуда, шла наискосок… Тропа?! Незаметная, если не приглядываться специально, пересекая всю видимую ширину холма и исчезая временами за его краем (по всей видимости, огибая его по восходящей спирали), полоса каждый раз снова появлялась несколькими метрами выше, и складывалось впечатление, что по не крутому в общем-то склону проволокла своё тело гигантская змея, намотав на коническую возвышенность свой след-серпантин. Опасаясь спугнуть удачу, Март проследил эту дорожку – изгиб за изгибом, виток за витком – до самой вершины, где взгляд его упёрся в небольшую кособокую постройку, похожую на сарай.
«Жильё! Люди!»
Март вскочил и прямо поперёк петель до невозможности медлительной тропы поспешил наверх, к постройке. Только сейчас он ощутил, как гудят и дрожат от усталости ноги…
***
При ближайшем рассмотрении сарай оказался небольшой хижиной с плоской крышей. Построенное кое-как из сплетённых в щиты веток и когда-то обмазанное глиной (теперь значительно осыпавшейся), утлое жилище было окружено такой же утлой невысокой стеночкой, а по сути – валом камней, сложенных без связующего раствора, «наживую». Своей очевидной хлипкостью хижина напомнила Марту домик одного из трёх поросят, героев известной сказки. Однако ни поросят, ни какой иной живой души, помимо пасшейся под холмом козы, поблизости не наблюдалось.
«Возможно, внутри кто-нибудь есть? – предположил Март. – Та-а-к… – замешкался. – А где же вход?»
Обрывок истёртого ковра, что он принял поначалу за сохнувший на стене постройки половик, вдруг зашевелился, наружу высунулась рука и отвела обрывок в сторону. Из открывшегося проёма, пригнувшись, вышел старик.
Он был похож на засохшее дерево, обряженное в ветхое тряпьё, как иногда делают на фермах, чтобы отпугивать ворон или хищных птиц: три или четыре халата, наброшенных на тщедушное тело, перехватывал кушак с какими-то болтавшимися на нём мешочками и сплетёнными в неровные косицы шнурами, длинные тощие руки торчали из слишком коротких рукавов, и такие же ноги-палки, обутые в сандалии, виднелись из-под халатов. На голове старика было намотано подобие высокого тюрбана из тряпки когда-то оранжевого цвета (а может, и красного) – чудная конструкция напоминала накренившуюся от ветхости башню. Очень смуглое морщинистое лицо походило на засохшую прямо на ветке большую темноплодную смокву, которая лопнула поперёк косой трещиной рта, – а под трещиной прилип комок пожелтевшей пакли – пародия на бороду.
Старик смачно зевнул и потянулся со скрипом. Взгляд крупных, немного навыкате глаз-черносливин упал на Марта – и обитатель хижины застыл, раскорячившись. Теперь он совершенно точно походил на дерево-пугало. Охнув, старик проворчал что-то удивлённо и опустил руки. Выражение лица и подогнувшиеся в коленях ноги аборигена навели Марта на мысль, что тот готов задать стрекача, и он как мог постарался успокоить беднягу, заодно попытавшись расспросить о дороге к посёлку. Но либо Март слишком плохо владел местным наречием, либо сам старожил был чрезмерно ошарашен неожиданным появлением незнакомца, однако диалога не получалось – дедок лишь пялился на Марта и по-козьи жевал губами. Правда, и ретироваться не спешил.
Поняв тщетность своих языковых усилий, Март замолчал. Тогда старик хлопнул себя по лбу, залопотал что-то и, вцепившись в рукав куртки, потянул Марта ко входу в своё жилище. Март упёрся и предпринял было ещё одну попытку прояснить ситуацию, но вскоре плюнул и покорно последовал за хозяином хижины.
***
Внутри оказалось темновато, но старик убрал плетёный щит, прикрывавший окно, и Март смог, не напрягая зрения, разглядеть внутреннюю обстановку. Собственно, разглядывать-то было особо нечего: земляной пол с открытым очагом в центре, пара-тройка расползающихся от ветхости циновок возле, ларь в углу, изготовленный тем же способом, что и ставня (и явно той же рукой), да несколько поперечных жердей под низким потолком, на которых были развешены мешочки, какие-то веники и вообще не пойми что.
Старика будто прорвало – он балаболил не умолкая, и Март с облегчением понял, что всё-таки разбирает некоторые слова его речи. Слово за слово, и разговор пошёл. Диалект, на котором изъяснялся престарелый абориген, отличался от того, каким худо-бедно владел Март, но разница была не критична, и если разговаривать не очень быстро, то вполне можно было общаться. И в конце концов до Марта дошло, отчего так суетится хозяин: тот решил, что путник просит ночлега, и теперь, искренне опечаленный, сетовал на скудость обстановки и пищи.
Не переставая говорить, старик сунулся в ларь, и на циновке поновее, которой, видимо, не в первой было исполнять роль обеденного стола, появилась стопка лепёшек, кувшин, пара глиняных плошек и дурно пахнущий свёрток. Хозяин развернул тряпицу, и Март отшатнулся от специфически-резкого запаха, который источал большой сероватый комок. Из слов гостеприимного хозяина Март узнал, что это – сыр, по всей видимости козий.