– Я так понимаю, подразумевалось, что двухвостая – существо крайне коварное, к тому же невероятно ловкий манипулятор, способный даже правду использовать в качестве полной её противоположности, – донеслось со стороны – однако голос не принадлежал хозяину кафе.
Рэй повернулся, мельком успев заметить, как напрягся Форман: в углу, где, воспользовавшись неисправностью светильника, заняла освободившееся от света пространство жидковатая тень, за столиком сидел человек.
– «Это можно сравнить с дорогой, которая раздваивается, огибая оказавшуюся прямо по курсу скалу: какое из ответвлений ни выбери…» – так ведь она сказала? Сказала, не закончив. Однако, – продолжил незнакомец, – если проследить смысловой вектор, включающий её напрашивающееся к продолжению высказывание, вполне можно реконструировать и облечь в слова то, что никак не предназначалось для ушей Всадника. Заметьте, не просто снабдить фразу окончанием, а завершить общую мысль своеобразной кульминацией, раскрывающей истинные намерения сего занятного персонажа! А уж коли сам рассказчик – автор – повторил эти слова от своего имени, перелицевав таким образом под себя, то я готов, учитывая личность автора, раскрыть тайну его смыслового вектора и предложить такую вот кульминацию: «…какое из ответвлений ни выбери, они всё равно сойдутся в итоге. А сколько их ждёт, этих скал и развилок, – не счесть! Но хотя не знает никто, гладки будут стези твои или тернисты, насколько эффективны окажутся помощники и достигнешь ли ты в итоге искомого, однако самой важной точки ты не минуешь ни при каких обстоятельствах – той, где сходятся все пути, – той, проводником к которой является Смерть!»
Подчеркнув смысл последнего слова, тихо, но вполне явственно щёлкнул предохранитель пистолета.
– Спокойно, спокойно! – поднял вверх раскрытые ладони человек в тени, увидев, как мгновенно появившаяся в руке Рэя «беретта», словно стрелка компаса, нацелилась в его сторону. – Я тебе не враг! Хотя и не принадлежу к числу «помощников» – тех, что захватывающими воображение историями направляют твой путь к самоубийству!
– Как вы здесь?.. – нахмурился Рэй, скользнув напряжённым взглядом по другим столикам – пустым, какими они и должны были быть.
– Форман… «Вершитель»… – и незнакомец усмехнулся, покачал головой, глянув на кажется решившего воспользоваться своим умением превращаться в статую «неуклюжего» сотрапезника Рэя. – Иезуит в овечьей шкуре доброго самаритянина. Он умеет лить елей, ничего не скажешь. Вот, рассказал тебе историю о смерти. Весьма, надо сказать, эффектное в своём трагизме повествование! Впечатляющее! Повествование, способное вызвать эмоциональный отклик, сочувствие, нужный настрой! И привести к определённым мыслям. «Переступить порог…», «сохранить свои идеалы и ценности на той стороне…», «поступить правильно» в свете неизбежности смерти… Кого угодно зацепят эти слова! А Вихри развоплощения?! А призрачный всадник?! О! Один этот образ чего стоит! М-да-а… Да только вот явление настоящей Смерти практически никогда не бывает обставлено так претенциозно, будто в пьесе заштатного драматурга, стремящегося впечатлить наивную провинциальную публику. Отнюдь. Олицетворяющий собой Смерть чужд пафоса, он не ждёт подходящего антуража и тем более не ищет себе бенефиса, исполняя задачу, скорее даже наоборот – встречает приговорённого в совершенно обыденной обстановке и в самом не привлекающем внимания облике. Например, за чашкой кофе в дерьмовой придорожной забегаловке…
Взгляд «человека-статуи» в этот момент, казалось, готов был пронзить незнакомца насмерть.
– …так легко, будто случайно, лишая свою жертву этой самой чашки! О да, Вершитель, без сомнения, умеет убеждать! И всё же главный его аргумент вовсе не в словах!
– Убирались бы вы подобру-поздорову от греха подальше, если не нравится моё заведение… Все до одного… – негромко, но не настолько, чтобы не быть услышанным, проворчал хозяин кафе, и всё же слова его остались без внимания.
– Я думаю, настал мой черёд рассказать историю, – сказал незнакомец, бесцеремонно подсаживаясь за столик к Рэю и Форману. – Заранее прошу прощения, если она заденет кого-то из присутствующих, однако из песни слова не выкинешь…
История четвёртая: «Круги на воде». Глава 1
Огонь! Мои руки! Ноги! Тело целиком охвачено пламенем! Пламенем охвачено всё: кувыркающиеся звёзды, дрожащее – вот-вот рассыплется на мелкие осколки – пространство!..
Жар! Полыхающее небо источает его, обдавая невыносимо-жгучей волной, заточая в смертельный огненный кокон! Не оставляя ни капли надежды…
Но меня не так-то просто убить! Я выживу – в который раз! Найти бы только подходящее место для посадки! Место, где можно прийти в себя, восстановить силы!..
Я выживу! Выживу!..
***
…Он присел на корточки и, поставив задний короб на камень, освободился от лямок. И вдруг потерял равновесие, бухнулся на колени, ткнувшись выброшенными вперёд руками в землю: передний короб, свалив своего носильщика, свалился и сам, деранув соскользнувшими ремнями по живому. Максуд выругался. Встал, со стоном разогнул спину, ощущая, как зажгло натёртые плетёной упряжью плечи и шею. Поморщился: «Надо бы заново обмотать лямки каким-нибудь тряпьём…» Тут же стянул через голову пропотевшую рубаху и развесил на кусте сохнуть. Разделся не оттого, что жарко – к жаре он привычен, – а оттого, что выступавшая из стёртой кожи сукровица приклеивала одежду прямо к ранам, и ткань потом отрывалась от тела едва ли не с мясом.
Вывалив в яму содержимое плетёных коробов – жёлтые, крошащиеся от ударов куски, Максуд тщательно выгреб прилипшие ко дну и стенкам крупинки, которых набралось с горсть, и бросил туда же. Столько сил затрачивалось на рейс, что даже щепоть груза приобретала свою ценность. Не для тех, кто через несколько дней придёт забирать накопившееся в яме, а для него, Максуда, – для его израненных плеч, ноющей спины и сбитых ног.
«Немногим больше половины, – подумал он, посчитав отметки на склоне ямы. – Ну, хорошо хоть не уменьшилось… Да-а… Если Кактус не почувствует себя лучше, то придётся искать кого-то на его место».
Маскировать яму не имело смысла – вокруг полным-полно следов, которых не скрыть. Ну да ладно, хранилище расположено в стороне от входа на Тропу и достаточно далеко от обжитых мест – воровать некому, авось пронесёт. Сюда вообще редко кто заглядывает, кроме перевозчиков, да и те предпочитают не отдаляться от побережья и своих плотов. За всё время, что существует хранилище, на его содержимое покушались раза три. А после того как Максуд нанял Кактуса – вообще ни разу: одним своим видом тот напрочь отпугивал любителей лёгкой наживы. Да и не только их. И это несмотря на то, что местный люд ко многому привычен…
Максуд вытер об себя ладони. Вздохнул, покосившись на затянутое серо-жёлтой пеленой небо: до сумерек далеко – успеет сделать как минимум ещё рейс. Два – если поторопится. Вчера он, раззява, умудрился попасть ногой в нору мускусной крысы и повредил лодыжку. Потерял время, пока перетягивал обрывком мешковины опухший сустав. Максуд посмотрел на забинтованную ногу и снова вздохнул: хочешь не хочешь, а сегодня придётся нагонять.
Но сделать короткую передышку всё же необходимо. Лечь на спину и постараться расслабить одеревеневшие, ноющие мышцы. Не забыть хорошенько помассировать икры: к вечеру их часто сводит, и только регулярный массаж снимает напряжение и худо-бедно предотвращает приступы. Вдобавок ко всему, от постоянных нагрузок жутко болит спина – но это уже пустяки…
***
Максуд лежал на спине и глядел в небо. Грязно-жёлтое, словно пропитавшееся потом, гноем, болью и проклятиями обитающих под ним людей, оно сводило с ума. Максуд прикрыл глаза.
Башка была тяжёлой и мутной. И мысли были такими же: мутные и тяжёлые, ворочались они, словно камни, перемалывая в своих жерновах очередной кусок бытия, растянувшийся недожёванной жвачкой между утренними и вечерними сумерками. А на душе и вовсе лежала такая глыба, что задавила намертво все желания, кроме одного: сдохнуть, оборвав этот тягомотный сон, который язык не поворачивается назвать жизнью, и оборвать так, чтобы не просыпаться больше – никогда.
«Мечтаешь легко отделаться? Раскатал губу!»
Самому положить конец этой жизни – воспользоваться, так сказать, «правом голоса» (ходят же байки о «свободе воли») – пустой номер. Пытались. И неоднократно. Так ведь никак не выходит: держит что-то, не пускает, связывает руки, до истерики доводя! Наверное, это всё он же, создатель этого мира, человеколюбец, добродей несчастный, поставил запрет – чтобы ни одна тварь не смела улизнуть. «Свобода воли»! Ха-ха!
И он, Максуд, тоже однажды пытался покончить с собой: заточил камнем подобранный на берегу ржавый обломок, поднёс руку к кривому лезвию и – остановился. Глядел, как пульсирует голубая жилка на трясущемся предплечье. Глядел до тех пор, пока не понял, что плачет…
Максуд сглотнул распирающий горло ком и открыл глаза. Пора. Он поднялся с земли, обошёл яму и попил из припрятанного под кустом ведра, набирая тёплую воду в горсть. Плеснул немного себе на лицо и вытер подолом рубахи.
«Вот и отдохнул…»
Затем вернулся к месту разгрузки и снова облачился в свои постылые вериги: один короб – на спину, а второй, поменьше, – на грудь. Усмехнулся пришедшей в голову мысли: «Мир постоянно находится в движении – непрерывном, вечном. Необходимость ли это, рок или проклятье, но всё живое и неживое вынуждено подчиняться этому закону. Вот и моя малая лепта: вверх по склону – к накопителю, потом вниз – к хранилищу. День за днём, день за днём…»
***
Тропа петляла в густом сплетении стволов и лиан. По прямой не пройти: увязнешь в этой дикой живой паутине. Проложенная неизвестно кем и невесть когда, Тропа со временем смещалась, изгибалась, сворачивалась в петли, как старое речное русло. Иногда даже могла замкнуться в кольцо, проход в которое быстро зарастал, и тогда оставалась в сплошном массиве джангала проплешина, затерянная и скрытая от людских глаз. Говорят, если кто-то, присев передохнуть в таком кольце, ненароком засыпал, то рисковал проснуться уже полностью окружённым неприступной и совершенно однообразной с виду стеной, и поди угадай, где находится свежая, пока еще тонкая, перемычка, отделяющая образовавшийся «омут» от спасительной Тропы. Похоже на правду. А может – байки. Но нередки были случаи, что заходил человек в джангала, да так и не появлялся больше.