– И ты не пробовал хоть что-то изменить в своей жизни? – спросил Лётчик, всё так же глядя в океан.
– А что я могу в ней изменить? Переселиться в другое место Горы? Выбрать другую – абсолютную копию прежней! – Тропу? Стать охранником или перевозчиком? Собирать плоды хлебного дерева или ткать дерюгу и шить из неё мешки? Но что, что подобные перестановки смогут изменить?! Что вообще можно изменить в этом… болоте?! А стало быть – мучайся и не надейся отделаться малой кровью!
– Ну… – как-то неуверенно выдохнул Лётчик.
– Или ты всё-таки настолько безумен, что считаешь себя способным вывернуть наизнанку этот грёбаный мир и вытряхнуть из него всё дерьмо?!
Лётчик молчал, немигающим взглядом созерцая далёкие волны, и Максуд решил, что ему просто нечего ответить. Ну а какой, в самом деле, ответ? Какой выход мог предложить этот самонадеянный новичок, нечаянный пленник Горы? Однако Лётчик вздохнул полной грудью, словно вынырнул наконец из пучины, в которую так долго погружался внутренним взором, и произнёс:
– Ну… Чёрт его знает… Посмотрим.
***
Перевозчики покинули берег, пряча в тени капюшонов недовольные лица. Отнюдь не с качеством или количеством концентрата было связано их недовольство: появившийся из ниоткуда чужак вусмерть замучил вопросами. Во время «дознания» Максуд стоял в стороне и в ответ на взгляды не скрывавших раздражения хмурых бородачей только разводил руками: ну что я могу поделать? Отчего-то чувствуя себя виноватым, он даже взялся помочь им перетащить груз с ровной галечной площадки на берегу по мелководью на плот, чего никогда до сих пор не делал, следуя неписаному правилу: всё, что требует действий с концентратом на берегу, забота исключительно сборщиков, но где кончается суша – заканчиваются их труды, вода – это уже проблема перевозчиков. Там же, на плоту, ему поспешно отсчитали плату и отдали мешок с заказанным в прошлый раз продовольствием, а он даже постеснялся проверить, не всучили ли ушлые деляги заплесневевший хлеб…
Лётчик долго рассматривал монеты: пытался различить надписи, угадать изображения… Чудной! Через сколько рук прошли они, стёршись в гладкие безликие кругляши? О-о, конечно, если бы монеты умели говорить!.. Но местные деньги – плохой информатор. Немые свидетели, они лишь размером своим указывали номинал: пять дюжин маленьких кругляшей, «шиклу», равны одному среднему – «ману», пять дюжин средних – одному большому, названия которого Максуд даже не знал, – величина настолько в практике неприменимая, что и смысла не имело забивать голову такими отвлечёнными понятиями. Вот и на этот раз ладонь холодила лишь горсточка мелочи да вдобавок полушка с четвертью, «ше», – разрубленные для более мелкого размена шиклу. «Крохоборы…» – подумал Максуд, невольно бросив взгляд на океан, где неспособной взлететь птицей трепался вдали серый парус. Ну и ладно: что тут покупать-то на все эти шиклу и ману? Бестолковые кусочки металла, демон их всех забери…
– А откуда вы их берёте? – будто уловил отголосок мысли Максуда Лётчик, так и эдак вертя перед собой очередной кружок – тёмно-серый, исцарапанный, едва сохранивший остатки рельефного изображения.
– Откуда… Да ниоткуда. Ходят себе по кругу: от одного человека к другому… Вот эту, кстати, с зазубренным краем, я хорошо помню: давно когда-то уронил камень на свою копилку – как забудешь?. Расстроился потом, боялся, что никуда эту калеку не пристрою, но – ничего, пошла в оборот как миленькая… И заусеница, гляди ж ты, сгладилась…
– Но откуда-то ведь они взялись… – пробормотал Лётчик.
Максуд только дёрнул плечом: не к нему вопрос.
– Металл непонятный… – продолжал бормотать Лётчик. – Не алюминий и не титан: слишком тяжёлый. Не серебро… и тем более не свинец… Может, олово?
Он потёр монету о рукав, проверил, что получилось: кружок хотя и посветлел немного, но всё равно оставался тусклым, матовым. Лётчик хмыкнул и взялся за дело более энергично. Вот упёртый!
– Я уже пробовал, – сказал Максуд, наблюдая за действиями Лётчика. – Кожу стёр, но ощутимого блеска так и не добился… Ну вот, видишь!
– Вижу… – Лётчик подул на обожжённый палец. – Вижу, что особой необходимости в деньгах здесь, в этом медвежьем углу, нет. Однако само их наличие говорит о потребности регулирования сложноорганизованных отношений, а сие есть уже признак цивилизации и структуры, её олицетворяющей, – государства. Со всеми соответствующими институтами… А ведь кто-то ещё всем этим должен управлять, стоять во главе, верно?
– Может, и так. Я не интересовался.
– Ну ладно, – Лётчик выглядел разочарованным, – с деньгами ещё разберёмся… А для чего всё-таки здесь добывают серу?
– Чтобы сбыть перевозчикам, разве ты не понял?
– Ну этот-то момент я уяснил: сборщики – собирают, перевозчики – перевозят…
– Смотрители штолен – спускают в штольни…
– Вот-вот! А там, в штольнях, кому-то ведь она нужна, так? А кому? Зачем?
Максуд пожал плечами.
– В оплату за концентрат перевозчики получают от смотрителей штолен деньги и изделия из металла. Хреновые, правда…
– Ага! Значит, под горой обитают те, кто обрабатывает металлы!
– По-видимому, так. Хреново, правда, обрабатывает.
Лётчик замолчал, о чём-то размышляя.
«Соображает… – думал Максуд, косясь исподтишка на своего чудаковатого подопечного. – Да уж, посоображай – есть о чём. Всё ведь в диковинку, всякая ерунда, мелочь… Но долго ли продержится этот интерес? Хотя я вот до сих пор, бывает… А какое у него было лицо, когда явился Кактус! Умора! А тот посмотрел в опустевшую яму и, не слова не сказав, побрёл обратно в свою берлогу. А что говорить – всё понятно: работы нет! Ну разве что с таким-то новым помощником дня через три хранилище будет лопаться от концентрата – тогда охрана снова понадобится. А если дело и дальше так пойдёт, то и вторую яму вырою, и конуру для Кактуса поставлю! А вот прямо к хранилищу и пристрою!»
Максуд кивнул своим мыслям, как делу уже решённому, отобрал у Лётчика монету, которую тот всё ещё крутил не глядя в пальцах, и спрятал всё заработанное в повязанный ради такого случая кушак. Похлопал себя по боку, проверяя надёжность тайника.
«Теперь можно и грязь с рожи смыть».
И отправился к воде, краем глаза заметив, что Лётчик, в точности как одна здешняя пичуга, в неуёмном любопытстве обожающая совать свой маленький клюв во все человеческие дела, последовал за ним.
***
Океан бросался в ноги, обхватывал щиколотки, но здесь, на самой границе своих владений, силёнок не хватало утащить добычу, и он отступал, разочарованно шипя голодной слюной, – чтобы снова напасть. Максуд дождался очередного набега, подставил пальцы волне и зачерпнул горсть, умылся. Постоял, опустив руки и глядя на прибой. Как же оно завораживает, это безостановочное мотание: туда – сюда… напасть – отступить… Волна за волной… Вчера, сегодня… всегда. Вечность.
«Вечность… Кто принадлежит ей, тот рано или поздно дождётся чего угодно… Всего, чего желал…»
И не удержался – забрёл поглубже да и рухнул головой в подкативший водяной склон, с текучего зеркала которого так же очертя голову бросилось в Максуда, как в пучину, собственное его отражение. Удар, всплеск – и ватная, сжимающая голову тишина, наполненная лишь низким, утробным гулом, который сразу же пропитал тело, заставив гудеть и его. Максуда закачало и будто понесло куда-то. Это ощущение пассивного движения умиротворило и вроде бы даже что-то напомнило. Что-то – не различимое толком за разрисованной примитивными орнаментами повторяющихся бессвязностей занавесью пусть оглохшего и онемевшего, но всё же бодрствующего сознания, никак не уловимое. Захотелось так и остаться лежать… висеть… среди невнятных призраков… в безмыслии и безвременьи серой толщи баюкающих океанских объятий… как медуза… или дохлая рыба… Максуд дёрнулся, нащупал ступнями дно и встал, сопротивляясь толкавшим его от берега волнам.
«Ну её к демону, эту дохлую рыбу!»
Тряся головой (в уши залилась вода), Максуд вышел на берег и осторожно уселся на камни. Он бы и улёгся на них, но – острые, спину поранишь. Рядом, тоже весь мокрый, плюхнулся и ойкнул, уколовшись, Лётчик (видно, решил, дурачок, что купание в одежде – это какая-то местная забава или традиция).
– Солёная… – проговорил он, слизывая капли с улыбающихся губ.
– А как же иначе? – Максуд хмыкнул. – Столько пота, крови и слёз пролито нами здесь, что немудрено наполнить ими океан.
– Ну, не преувеличивай, дружище!
И Лётчик хлопнул-таки Максуда ладонью по плечу – да так, что разлетелись брызги. Потом зыркнул прищуренным глазом и огорошил:
– Вот что! Мне необходимо попасть в посёлок!
Максуд даже и не сообразил сразу, что сказать на это, такая оторопь взяла! Зато позже, пихая необходимый в дороге скарб и припасы в свою единственную торбу, просто лопался от невысказанных в должное время слов.
«Вот же неугомонный! И не сидится ему на месте, дуралею! Не слушает, что опытные люди говорят! В посёлок, видишь ли, ему надо! А работать тогда кому?!»
Сердился Максуд на Лётчика, сердился и на себя – что не настоял на своём, разумном и обоснованном, а согласился почему-то с блажью зелёного новичка, позволил уговорить!
«Не довёл бы перевозчиков до икоты своими допросами, глядишь, и договорились бы: на плоту до посёлка куда проще и быстрее. Тащись теперь вдоль берега… Другому бы на его месте и в голову не пришло пытать занятых своей работой уважаемых людей! Другой на моём месте и не позволил бы… Тогда бы и вовсе не понадобилось топать чёрт-те куда…»
Сердился Максуд, думал и… молчал. Будто боялся, что плюнет непоседа на нудного брюзгу, бросит, уйдёт один…
Глава 3
Тихое, сонное место. Глушь. Да, здесь можно отсидеться какое-то время, дать затянуться ранам…
Но не прятаться же вечно! Надо бы узнать, как выбраться отсюда, иначе тихий омут грозит обернуться местом вечного упокоения…
***
Темнота обрушилась сразу, будто на голову неожиданно натянули плотный и влажный мешок. Максуд из-за всей этой чехарды с путешествием в посёлок потерял чувство времени, и искать место для ночлега пришлось в густых сумерках, разбавленных лишь неровным багровым свечением, которое, как губку, наполняло облака у вершины Горы.