«Не утерпелось ему, непоседе! Двинуться с утра – так к концу дня добрались бы уже! Головой-то надо думать?! Тьфу!» – злился Максуд, пробираясь краем зарослей в поисках сухих и в то же время не изъеденных в труху древоточцами веток.
«Ну ладно он, нетерпеливый и к тому же не обвыкшийся здесь случайный пришелец, но – я?! Как такое могло произойти?!» – недоумевал Максуд, возвращаясь с дровами…
Джангала нависли над местом стоянки чёрной тучей, звенящей мириадами тоненьких голосков. Слишком шумное соседство, зато в случае необходимости можно быстро пополнить запас пищи для костра.
Недовольный тем, что какому-то взбалмошному чудаку удалось на ночь глядя стронуть его с насиженного места, Максуд достал из дорожной сумы два камня. Раз за разом лупил он один об другой, но камни, видимо, тоже решили проявить характер и доканать-таки проявившего слабину сборщика: норовили зацепить побольнее острым краем, выскальзывали из поцарапанных пальцев и всё упрямились, не желая дать мало-мальски внятную искру. Ко всему прочему, здесь, возле джангала, воздух был насыщен влагой, и слабенькие крупинки огня никак не могли угнездиться в приготовленном для них ворохе тонко натёсанной стружки, густо пересыпанной древесной пылью.
– Дай-ка я попробую… – влез, не утерпев, Лётчик.
«Ну пусть помучается…» – решил Максуд.
К некоторому разочарованию Максуда, ожидавшего, что упрямство камней собьёт спесь с неумелого чужака, в гнезде появился язычок пламени, лизнул предложенное угощение раз, другой… и набросился с жадностью – только подавай! Что ж, в первый раз и дураку везёт…
– А кто-нибудь кроме смотрителей пробовал спуститься в штольню?
Опять он за своё!
– А с чего ты решил, что смотрители туда спускаются?
– Но ты же сам…
– Ну, я-то сказал, что они спускают концентрат. Хотя утверждать не стану, поскольку лично не присутствовал. А чтоб ещё кто-то… Демон его знает, может, кто и пытался… В любом случае, уверяю, тебе там не понравится! Все в один голос говорят, что в глубине Горы ещё хуже, чем на склоне, где сборщики устраивают накопители. Возле штолен и не селится никто по той причине, что отрава в них ещё злее. Люди болеют – к чему же в самую душегубку-то лезть? И так живётся не сладко. И хотелось бы мёда – да в улье одни пчёлы…
– А как же те, кому предназначается концентрат? Те, кто обитает под Горой?
– Ну и любопытный же ты, Лётчик, как личинка жука-бегунца! Та вот тоже – вылезет на мир поглядеть, а её хвать за бошку – и в рот! Объеденье! Попробуй!
Максуд сунул Лётчику, к самому носу, прутик с нанизанными крупными личинками, которые успели покрыться румяной корочкой и шипели от распирающего их жара. Лётчик отшатнулся – аж лицо перекосило у бедняги. С той же миной он отломил кусочек от пресной лепёшки, которую держал в руке, и даже поднёс эту крошку ко рту, однако заставить себя съесть её не смог – с усилием проглотил комок в горле и отвернулся.
– Ну а мы не из брезгливых, – усмехнулся Максуд, лихо закинул в рот личинку и с хрустом её разжевал: не ахти, конечно, какой деликатес, даже, прямо сказать, дерьмо, хоть и жареное, но чужака требовалось немного осадить!
Разговор сам собой заглох. Лётчик думал о чём-то, вороша палкой догорающие угли, а Максуд подстелил мешок и улёгся спать: утро вечера мудренее.
***
…Кривая длинная жердь, заточенная и обожжённая для прочности, приближалась, намереваясь проткнуть его дымящимся остриём. А он, в своём нестерпимом желании жить, крутился, изворачивался, взбивая пену на зловонной жиже – такой мерзкой и такой родной: «Не попадёшь! Нет!»
Чья-то огромная рука нащупала его в грязи, вытащила и поднесла к такому же огромному лицу. Глаз гиганта уставился на перемазанное нечистотами существо. «Я не червь! – кричал он глазу. – Человек! Я!» Глаз пялился, но ни капли осмысленности не удавалось найти в нём…
Он скулил и хрипел в сжимавшихся пальцах! Он извивался червём, которым не был, – не был, но сам уже теперь в это не верил! Он плакал и проклинал того, кто создал его, тем самым обрёкши на съедение заживо!..
Острие вертела приблизилось и надавило на грудную клетку. Хрустнули рёбра. В глазах великана жёлтой перебродившей патокой растеклось удовлетворение…
***
Максуд в ужасе распахнул глаза – и не увидел ничего: темнота окружала его лишённой всякого намёка на пространство, удушающей до звона в ушах теснотой. Он понимал, что проснулся, что кошмар всего лишь привиделся ему, но давление не ослабевало – усиливалось! Что-то напирало в середину груди, вызывая боль, не позволяя вздохнуть! Максуд ещё какое-то время разевал рот, как выброшенная из воды рыба, весь под впечатлением сна, пока руки сами не нащупали эту упёршуюся в грудную клетку тяжесть, и тогда он схватил её, рванул в сторону, ударил со всей мочи кулаком – и тяжесть, охнув, свалилась.
Судорожный вдох! Влажная, пахучая атмосфера джангала ворвалась в лёгкие, и звон в ушах превратился в привычную какофонию звуков, а сквозь стихающую вьюгу искр перед глазами Максуду открылось низкое, грязно-бурое небо. Но, вновь загораживая успокаивающе знакомую небесную грязь, над ним навис силуэт. Человек! Не раздумывая, рефлекторно, Максуд брыкнул человека обеими ногами, и тот, крякнув, хлопнулся на землю – взметнулись искры, через мгновение раздался вопль. Разбрасывая угли, неизвестный выскочил из не успевшего остыть кострища и припустил вокруг стоянки, завывая и матерясь в голос. Бах! Кто-то сбил его с ног, и он покатился, исчез в темноте.
На фоне полыхнувшего голодным синеватым пламенем костра заметались силуэты, тени. Шум и крики перекрыли истеричный вой растревоженных джангала. Кто-то бросался на Максуда, бил и душил его, и Максуд бил в ответ…
– Стой! Стой, Максуд! Это я! Лётчик!
Занесённый было кулак остановился: Максуд узнал голос.
– Кто-то напал на нас, – едва выговорил Лётчик, тяжело дыша. – Кто бы это мог быть, а?
– Кто, кто… – не разжимая кулака, Максуд опустил дрожавшую от нервного напряжения руку. – А вот сейчас посмотрим…
Максуд бросил в разорённое кострище щепок и хвороста и в свете набиравшего силу пламени подошёл к одному из тел, что валялось поближе к огню. Пнул ногой в бок.
– Эй!
Тело зашевелилось, застонало.
– Вставай давай!
Человек не поднимался, хотя явно понял приказ. Максуд, распаляясь ещё не остывшей злостью, собрался добавить посильнее и уже занёс было ногу, но лежавший, почуяв угрозу, завозился и сел. Тронул под носом кровавую мазню, поморщился, всхлипнул – обиженно, даже сердито:
– Не бейте…
– Чего?! – возмутился Максуд. – Да я тебя сейчас…
– Погоди, погоди, – остановил его Лётчик.
Он присел рядом с человеком на корточки и заглянул в разбитое лицо.
– Чего хотели-то?..
***
Их было четверо – грязных, оголодавших, готовых на всё ради чёрствой лепёшки и пары монет. Сборщики концентрата. Их Тропу перекрыло рухнувшим деревом, и пока они пытались обрубить опутанные лианами ветви, чтобы можно было подобраться непосредственно к стволу, новая напасть свалилась на их головы: осиное гнездо оказалось неподалёку, и, потревоженные шумом, жалящие твари гнали бедолаг-сборщиков до самой опушки. Живы остались – но к счастью ли? Головокружение и рвота не давали подняться даже на четвереньки, а заплывшие от укусов глаза не открывались вообще. Кое-как оклемавшись, бедняги обнаружили, что хранившийся в оставленной без присмотра яме концентрат исчез, пропали и деньги. Покуда окончательно не пришли в себя, кумекали, как быть: опять соваться на ту же Тропу – это надо совсем мозгов не иметь, а на чужую – тем более…
– Так и промышляем чем бог пошлёт, – закончил рассказ здоровенный и явно немалой физической силы мужик – предводитель бывшей артели добропорядочных сборщиков, а ныне – ватаги разбойничающих оборванцев.
– Ты ещё Бога к своей шайке приплети! – рыкнул Максуд, лишь на правах победителя позволив себе эту дерзость: встреться ему громила при иных обстоятельствах, и мысли бы не возникло говорить в таком тоне!
– А что? Мы, что ли, напрашивались на такую жизнь? Сами, что ли, придумали, а? – заступились за главаря сообщники. – Всё в руках Его, и во всём промысел Его! – и бандиты, все четверо, вразнобой протянули руки к небу, а затем прикрыли ладонями опущенные к земле лица.
Лётчик беззвучно хмыкнул, глядя на эту пантомиму.
– Давно не ели? – спросил.
– Ну… как… Джангала прокормят, с голоду не сдохнешь: тут – личинку какую, там – побег молодой… – пожал плечами тощий как жердь разбойник, в очередной раз потрогав распухающую верхнюю губу.
– А тут – путник запоздалый, – добавил со злым сарказмом Максуд. – Вот и мясо в котле…
Лётчик повернулся к Максуду:
– У нас хлеб есть ещё?
– А не слишком ли жирно?! – возмутился Максуд. – Они убить нас могли, между прочим!
– Да не замышляли мы вам потроха выпускать – так, придушить малость, чтоб не дёргались, – прищурил хищно заблестевшие глаза разбойник с угрюмой волосатой рожей. – Это вам дюже свезло, что мы на вас наткнулись с устатку да не жрамши.
Максуд напрягся и сжал кулаки. Угрюмый заметил, усмехнулся снисходительно, сверкнув жёлтым клыком (так потрёпанная в схватках гиена походя осаживает вообразившего себя бывалым охотником щенка), однако блеск в его глазах всё же затух.
– А чего? Кто бы поступил иначе? – пожал он плечами.
– Совесть-то есть? – буркнул Максуд. – Я, между прочим, как и вы когда-то, коробами с концентратом горб себе мозолю!
– Как мы, говоришь? Вот тогда пораскинь мозгами, что бы ты на нашем месте напроворил! И нечего тут про совесть заливать. Да любой, коснись его шкуры… А-ах… – с досадой махнул рукой угрюмый.
«Обиделся, дерьмо какое! Ещё и корми его! Если бы не Лётчик – видали бы вы уши от птичьего колена! Хотя, если бы не Лётчик, мне бы и самому ушей не сносить…» – подумал Максуд, вздохнул и полез в дорожную суму.
Лепёшек было в обрез – кто же рассчитывал на такую ораву дармоедов? Впрочем, и расточительного добродушия Лётчика тоже невозможно было предсказать! Сюрпризы вообще посыпались неудержимой чередой, как дерьмо из-под хвоста нахлебавшегося тухлой воды ишака, стоило покинуть хоть и говёный, однако обжитой и предсказуемый угол…