«И каких проблем ещё ожидать? Вот не усиделось же на месте – поддался на уговоры, попёрся в даль несусветную! – ворчал Максуд про себя. – Чёрт знает куда, чёрт знает зачем…»
Не вынимая рук из из торбы, он развернул тряпицу с лепёшками, отделил от стопки две штуки: хватит этим обормотам и по половинке! Подумал и взял ещё одну – им с Лётчиком. С этой дракой жрать уже хотелось невыносимо!
– Меня Жердяем звать, – представился тощий – поспешно, будто опасался, что Максуд передумает и не станет тратить провизию на какого-то вовсе безымянного бродягу.
Максуд переломил лепёшку и протянул долю жадно следившему за его манипуляциями разбойнику.
– Нужно мне твоё имя, как… – процедил сквозь зубы.
– Так вы, значит, местные? – поспешил перебить Максуда Лётчик. – А откуда?
– Да… – поиграл мимикой Жердяй, – отовсюду, – и отмахнулся. – Не упомнить уже. Я-то уж точно не помню, – хихикнул, – всё брожу вот, брожу…
– Да было бы что помнить… – буркнул копошившийся возле крупного валуна спиной к костру ещё один разбойник.
Максуд между тем подал кусок лепёшки угрюмому.
– Угрюмый я, – объявил тот не сказать чтоб очень дружелюбно, и Максуд едва не фыркнул (ну кто бы сомневался в таком «имени» – после жердеподобного Жердяя-то!) – успел-таки сдержать смешок.
Что-то упало на землю, приглушённо звякнув металлом. Мешочек с монетами! Видно, Максуд зацепил его случайно да и вытянул из торбы наружу…
Скривив свою звериную образину (Максуду аж булыжник запросился в руку!), Угрюмый отвёл глаза от кошелька и взялся за протянутый ему кусок лепёшки. Максуд и разбойник встретились взглядами… и пропустили момент, когда молниеносно выскользнувшая из-за камня тень схватила оброненное и кинулась назад в темноту.
– Ах, ты, ё…
– Стой! Держи!
И снова началась чехарда: ловили вора – всем скопом, мешая друг другу и отчаянно ругаясь. Кто-то поумнее выхватил из костра горящую ветку и поднял её над собой, с грехом пополам осветив окрестности.
– Вот он! Вот!
Существо не крупнее кошки металось с зажатым в пасти кошельком между охотниками, ловко уворачиваясь от протянутых к нему рук.
– Рубахи, рубахи сымай! Рубахой лови!
Предложение, вроде бы дельное на первый взгляд, не помогло – лишь добавило сумятицы, воспользовавшись которой, юркая тварь окончательно потерялась. Однако бестолковая орава ещё какое-то время ловила наглеца, закидывая рубахами каждую подозрительную тень, прежде чем стало понятно, что того и след простыл…
Незваные ночные гости рассаживались вокруг костра, а Максуд всё стоял, вглядывался в едва рассеянную огнём темноту вокруг и дёргался на каждое в ней шевеление: это ведь только им, паразитам и падальщикам, чей хлеб – случай и удача, – просто плюнул и ушёл, коли не удалось строптивой жертве кровь пустить, а ему, работяге, пропавшие деньги не чужие – собственными кровью и потом… да что там потом – утекающей в никуда жизнью омытые!
– У-у, тварюга!.. – слышал он позади себя. – Ловкий, гадёныш!.. Ну всё, пропали денежки… Тю-тю… С концами!.. Знатный был кошелёчек… Мир его праху!..
Досаду, насмешку и, как показалось Максуду, восхищение и зависть разобрал он в комментирующих неудачную охоту голосах.
– А что это было? Кто? – вплёлся в оплакивание скоропостижно покинувшего сей мир кошелька (а по сути же – панегирик ловкому вору) вопрос (Лётчик, конечно: его голос единственный, в котором нашлось место удивлению и любопытству), и Максуд обернулся, собираясь ответить какой-нибудь резкостью, но увидел полное неподдельного интереса лицо, вздохнул и двинулся, смурнее тучи, на своё место.
– Да кто ж – понятно кто!.. – радостно оскалил свои гиенские зубы Угрюмый.
– Демон! – влез поперёк Жердяй.
– Демон?
– Ну! – поспешил отозваться Угрюмый, недовольно глянув на перебившего его подельника. – Тварь такая. Шкодливая – жуть!
– Особливую тягу испытывает к деньгам… – несомненно заметил косой взгляд, однако с ещё большим пылом взялся объяснять Жердяй.
– Тут он похлеще нашего Жердяя будет, – глухо, точно с зашитым ртом, вставил разбойник, имени которого Максуд ещё не знал (как он заметил, этот тип если не смотрел в сторону, то прикрывал словно невзначай лицо рукой, да и вообще старался слиться с окружающим сумраком – стыдился, видимо, своей физиономии, покрытой глубокими, как будто пробитыми острой щепкой, оспинами, и даже голос его, бесцветный, непонятно откуда доносящийся, воспринимался безликой тенью нормального человеческого голоса).
Лицо Жердяя дёрнулось (то ли усмешкой, то ли злобой – слишком быстро, чтобы разобрать), однако он оставил едкое замечание без ответа и продолжил:
– Где бы ни углядел монету – обязательно сворует, заглотит и спрячет в зобу. Бегает потом, бренчит…
– Нравится ему, что ли? – тот, что с «зашитым ртом», недоуменно шевельнул плечами.
– А тебе-то, Дырявый, не понравилось бы мошной бренчать? Или мошна твоя такая же дырявая, как и рожа? – всё ж таки отвёл душу, поддел товарища Жердяй.
Разбойники загоготали.
– Там, где людей изрядно, их, бывает, кишмя кишит! – сообщил Угрюмый. – Но хоронятся они здорово – ни в жисть не заметишь!
– Пока поздно не будет… – отмерил скупую толику дёгтя Дырявый и потянулся к Максуду – за своей порцией лепёшки.
Не удержав болезненного любопытства (уродство, что ни говори, притягивает взгляд – не меньше, чем красота), Максуд глянул бегло на лицо разбойника. Сграбастав полагавшуюся ему долю, Дырявый тут же спрятался обратно в свою полутьму, но Максуд успел разглядеть желтоватые слезящиеся глаза и воспалённые веки: казалось, тот готов заплакать.
«„Заплакать“! – возмутился Максуд собственной мысли. – Держи карман шире! Такой заплачет разве что… А вот сходу даже и не сообразить от чего!»
– Точно! Этой гадине палец в рот не клади! – будто подтвердил суждение Максуда, совсем, правда, не о той «гадине», Жердяй, и Максуд усмехнулся этому совпадению. – Да только при нашем достатке не то что демону – мытарю поживиться нечем! – и разбойник по привычке дёрнул лицом, теперь уже явно со злостью.
– Один другого стоит… – не замедлил с комментарием Дырявый.
– За неимением монет, одержимые твари хватают всё, что хоть чем-то на них смахивает. Да вообще любую мелкую металлическую дребедень… э-э… ну вот навроде пряжки, к примеру, или…
– Как в глотку-то лезет? – всё гундел Дырявый из сумрака.
– …или гвоздя. Да-а… Вот бы заиметь такую в прислужники – обогатишься! – расплылся в мечтательной улыбке Жердяй.
– Это да! Точно! – в один голос подхватили остальные.
– Только вот проще у тебя зоб вытряхнуть, чем у демона, а значит, вопрос ещё, кто у кого в прислужниках окажется… Такая это тварь… – ввернул своё последнее слово Дырявый.
– Редкое, верно, животное, – удивлённо покачал головой Лётчик. – Мне не попадалось ни разу.
– Редкое? Скорее «редкостное»! – гыгыкнул Жердяй. – Уж чего-чего, а этого добра на Горе везде в достатке! А не попадалось – так у тебя, видать, и денег-то никогда не водилось!
И разбойники дружно подхватили смех товарища.
– Это точно, не водилось! – улыбнулся Лётчик. – Ну а название у этого демона есть?
– А что – название? В чём необходимость давать имя подобной твари? Демон – он и есть демон. По крайней мере, если у кого-то есть желание упомянуть эту бестию, то он называет её именно так…
В дополнение к лепёшкам Максуда у разбойников оказалось вдоволь свежей – родниковой, а не собранной тряпкой с покрытых испариной листьев нижнего яруса джангала и затем выжатой в чашку, воды. «Тоже, небось, украли или того хуже…» – решил Максуд, но не стал привередничать, а Лётчику таких подробностей знать было и вовсе не обязательно: достанет же ума – выльет, упаси господь, справедливец-недотёпа!
– Демон, значит… – размышлял вслух Лётчик, отпивая воду из засаленной деревянной плошки, не торопясь, маленькими глотками, как, должно быть, смакуют ангельскую росу, о божественном вкусе которой Максуду доводилось слышать. – Суматранский демон? Не припомню такого… Однако у всего в мире должно быть имя, даже у настолько неприглядного существа. И если никто не против, то пусть его имя будет…
– Что тут думать?.. – проворчал Максуд («Опять он за своё: с ворюгой этой, безмозглой к тому же, как с приличным существом…»). – Что тут думать? «Шамудрийский демон».
– Слишком торжественно для сей скромной твари, не находишь? Да и длинновато, пожалуй. Может быть… «демон-Му»?..
***
Покончив с ужином, четвёрка «гостей» достала из поясных мешочков небольшие, грязного цвета комки и принялась жевать их, кривясь и морщась, – впрочем, только поначалу: постепенно физиономии отъявленных бандюг разглаживались, наполняясь чем-то сродни добродушию, да и позы становились более расслабленными и непринуждёнными, если не сказать вальяжными. Предложили и Максуду, но тот отказался: в такой компании отнюдь не лишним будет сохранить ясность мышления и реакцию. Лётчик угощение принял, взглянул вопросительно на Максуда – тот пожал плечами: мол, делай как знаешь.
«Пусть попробует, – подумал Максуд с некоторым ехидством. – Узнает, наивный простофиля, что даже благо здесь не бывает сладким».
Лётчик повертел в руках плотно скатанный из листьев и смолы шарик, понюхал и осторожно положил в рот.
Что ему конкретно не понравилось? Да, вкус не ахти, как, впрочем, и у всего пригодного в пищу на Горе, однако эффект, вызываемый жвачкой, не так уж плох, даже в чём-то полезен. Лёгкое онемение тела не способно заглушить усталость и боль, однако мысли и переживания по поводу боли и усталости перестают донимать почти совсем. Хотя, пожалуй, всё зависит от дозы…
Лётчик харкал, плевался, промывал, не жалея воды, глотку и снова плевался и харкал. Неженка!
– Зачем вы это… употребляете?! – в итоге спросил он, истратив, наверное, дневной запас питья.
Разбойники лыбились. Максуд тоже не удержался от кривой ухмылки. Ничего, успеет ещё понять, что к чему, тогда и за уши не оттащишь.