Дадаши приплелись, наконец, унылой гурьбой, и Пришедший-с-небес повернулся к ним.
– Спингуль… – Дилшэд смотрел виновато. – Она ногу повредила…
Понурая, девчонка действительно прихрамывала, опираясь на плечо своего именодателя.
– Я могу идти, – упрямо пробубнила она, хмуря брови.
Пришедший-с-небес посмотрел на Спингуль, на её запылённую стопу, выглядывавшую из-под нищенских отрепьев (пальцы поджались под его взглядом), глянул в небо…
– Тогда пройдём ещё сколько получится – до ночи не так далеко – и там уже сделаем привал.
– Да уж, здесь действительно не стоит задерживаться, – Рост покосился на верзил-охранников возле сараев – те вовсю буравили взглядами столпившихся путников, будто собирались проглядеть их насмерть. – Ты уж потерпи ещё малость, сестричка.
– Но… – хотел было возразить Дилшэд, однако Спингуль сильнее сжала его плечо, и он, глянув на неё, только вздохнул.
Пришедший-с-небес кивнул и двинулся вперёд, стараясь сдерживать шаг. Дадаши тронулись следом.
Максуд постоял ещё немного, глядя на каменистый склон и петлявшую по нему безводным речным руслом дорогу: собирая редкие тропинки-ручьи, она убегала далеко-далеко, прямо к морщинившейся волнами живой пустыне океана… Слова Пришедшего-с-небес ещё звучали в голове эхом, наслаиваясь отражение на отражение, и, должно быть, именно по этой причине дороги, пустыни, тени – все, наполнившие сознание Максуда, образы и смыслы спутались, взбаламученные беспокоящими отзвуками, смешались, вращаясь… Максуда замутило. Перед глазами проплыли облизанные языками щебневых россыпей холмы – голые и безжизненные, как потерявшие давно истлевшую плоть макушки погребённых под серой бесплодной землёй черепов… И узоры на шкуре холмистой пустыни: линии, петли, спирали – целые лабиринты, по которым блуждать и блуждать бесконечно… И цепочки камней, совсем небольших – чуть больше кулака, – тот пунктир, который и образовывал линии и петли узоров… Сами эти обломки скальной породы трудноразличимы, серые на сером, – но так удобно идти, ступая по отброшенным ими теням: шаг, и шаг, и ещё один… и ещё… И ещё…
Максуд вполне мог бы заблудиться в этих странных (невзаправдашних – и в то же время обладающих загадочной властью!) лабиринтах, просуществуй они немного дольше, – но образы накатили, отступили и исчезли – впитались во всепоглощающую плоть реальности, как вода уходит в песок. Максуд потряс головой и сделал глубокий вдох, прогоняя невесть отчего возникшую слабость в мышцах: топать на самом-то деле предстоит ещё не так уж и мало – надо собраться, взять себя в руки…
***
Однажды далеко впереди показалось похожее на свалку битой посуды нагромождение построек: несуразный и неряшливый город-руина рассыпался по склону Горы до самого океана и разросся там, накрыв своей лопнувшей трещинами улиц опухолью обширную часть побережья. Прорывая завесу дымов и испарений, из этой груды жилищ выпрастывал руку мыс, вознося над хаосом форм правильное кубическое сооружение, своим цветом – подмокшей соли – разительно отличавшееся от скудной палитры глухих желтовато-серых и бурых оттенков города, как пена отличается от океанских волн.
Пришедший-с-небес замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Указав в сторону мыса, спросил:
– Что бы это могло быть? Очень похоже на постамент…
– Здание, и довольно большое, – сказал Рост, который и сам уже некоторое время присматривался к выбивавшейся из общей картины детали.
– Там и площадь перед ним… – прищурился Бинеш. – Люди ходят…
– Должно быть, дворец местного шэха, – пожал плечами Максуд.
– Шэх живёт вон где, – подала голос Спингуль.
Из-под одежд высунулась изящная рука и указала пальчиком ближе к верхней границе города: там, водружённое на кучу человеческих обиталищ, стояло ещё одно – поистине Обиталище! Едва ли оно выглядело изысканнее или хотя бы благообразнее других, несмотря на попытку придать больше насыщенности местным унылым оттенкам в пёстром декоре фасада, зато было гораздо, гораздо крупнее и массивнее прочих – вот, собственно, всё, на что хватило архитектурного таланта строителей, чтобы подчеркнуть статус хозяина дворца!
– А то, на что вы уставились, – продолжила Спингуль, – это святилище Единого Бога. Храм вроде как. Блюстители заповедей Господних обосновались там и отправляют свои обряды.
Бинеш и Рост переглянулись.
– Храм? Блюстители? Ты никогда не говорила…
– Никто и не спрашивал, – дёрнула плечиком Спингуль и поджала губки.
Однако, оказавшись на гребне всеобщего внимания, не смогла устоять – гордо блеснула глазами из-под накидки и добавила:
– Там ещё пристань есть, между прочим.
– Любопытно… – заинтересовался Пришедший-с-небес – и явно не пристанью. – Взглянем поближе?
Не дожидаясь ответа, будто разговаривал сам с собой, он сошёл с дороги и направился прямиком к храму.
Рост без долгих размышлений устремился за Фанисом, не стали медлить и остальные. А Максуд замешкался, всматриваясь в далёкий выступ суши. Призванные весьма незамысловатым способом подчеркнуть исключительно высокое положение своего владельца, хоромы шэха не впечатлили его, – иное дело этот, как выразился Пришедший, «постамент»: невзирая на простоту формы и отсутствие всяких попыток изукрасить стены поярче и позаметнее (а может, как раз именно поэтому и потому ещё, что стоял на отшибе), он ощущался не в пример более значительным, чем дворец, перевешивая его на своего рода весах, которыми теперь воспринимался город. Максуд изо всех сил напрягал зрение, однако дымка мешала разглядеть необычное строение в подробностях – лишь резь заработал в глазах. Растирая защипавшие веки, Максуд поспешил за товарищами.
***
Обманчивая перспектива ввела в заблуждение не догадавшихся ускорить шаг странников, и когда они оказались у цели, небо уже начало темнеть и явственней проступили почти неразличимые днём красноватые сполохи у вершины Горы.
Вблизи храм впечатлял своими размерами – в этом перспектива не обманула, – но при солидных габаритах имел на удивление мало окон и совсем небольшую дверь, обрамлённую совершенно бестолковым, будто его прилепили кое-как на стоявшую задолго до того постройку те же мастера, что возводили дворец шэха, порталом. И чего ещё не ожидали путешественники, так это того, что на площади перед храмом окажется довольно людно: народу уже собралось немало, но всё подходили и подходили горожане, вливались в общую массу, занимая свободные промежутки. Однако тесноты не ощущалось: то ли к месту на сей раз пришёлся проверенный метод бесхитростных строителей, не поскупившихся с запасом вымостить площадь серым прибрежным голышом, то ли просто ещё не все желающие подтянулись сюда.
Жители Сарбуланда, как называлась эта ссыпавшаяся на побережье широко расходящимся валом сплошная масса домов, домишек и хибар, стояли группками и беседовали о своём: временами неспешно, устало, но больше всё-таки возбуждённо – стараясь, видимо, произвести впечатление на собеседников или же не перегорев ещё чувствами. Всё случившееся за несколько дней в городе и его окрестностях щедро расплёскивалось вокруг эмоциями участников и свидетелей самых разных, даже вовсе пустяковых, происшествий. Дадаши, выдавая тем самым в себе чужаков, держались плотно, бок о бок, поближе к Фанису, и с любопытством вертели головами: непривычные одежды и странноватый для слуха говор пробуждали настороженность и любопытство…
– …Нога, ишь, раздулась, как тухлая рыба! И вонь такая же! Жар, боль, руки-ноги дёргает – мочи нет! Ничего не помогает… Резать? Тогда всё, прощай Тропа! А не резать… Тут я деньги-то, ишь, посчитал, да прикинул: на лекарство одно хорошее хватит – тряпицу в нём мочишь и ногу-то обматываешь потолще. Я уж раз пользовался – на Больших, ишь, осыпях дело было…
– …Вроде нет никого. В окно глянул, а там – у-у! – жратвы видимо-невидимо: тут тебе и хлеб, и мясо, и рыба, и… Ну, не успел он всё разглядеть, как вдруг – заходит…
– …Ночью – в джангала? Знавал я одного, земля ему пухом!
– Да что поделаешь-то – цветёт и вправду редко, и настои из цветков – большой целительной силы: от запора и пережору знаешь как помогает!..
– …Ухватил я этот запечатанный жбан и – сначала в руках, потом (сил-то уж нет!) покатил, и – опять в охапку: шумно чересчур и по сторонам башкой не навертишься – а ну как увидит кто? А жбан-то подтёк, видать: пованивать стало. И запах какой-то чудной! Думал-то, вино, а что в самом деле – и смотреть не смотрел, лишь бы ноги унести…
– …Куриные потроха, потом – гузно барашка! И – вина! Ба-а-льшой кувшин! Фарух так рассказывал – я едва слюной не захлебнулся!
– Да-а, солидный человек! Не нам чета!
– Но – как?! Как влезло?!..
– …Ну, взял костыль, поплёлся к лекарю (далече пёхать, конечно, да уж больно хороший лекарь-то – самого Пастыря, бывает, ишь, пользует!) – а он и тут как тут! Темнотища, правда, глаз выколи, но запах его ни с каким другим не спутаешь: настойки, ишь, да отвары…
– …Всё выгребли! И это – пока я туда-обратно!
– Это сколько ж их тогда народу-то было? Целая банда, не иначе!
– И главное что – настойки жбан пропал, специально для Пастыря приготовленной! Ой-ё-ё, проклянёт ведь теперича, как грозился!..
– …Волоку я его, значит, а тут мужик какой-то с дубиной под мышкой – и неожиданно так! Ну всё, думаю, попался я! А он встал, носом так повёл – и говорит, говорит… Ну и я ему в ответ лепечу что-то невпопад, а в мыслях только: «Не убил бы!» Уловил лишь, что тот, с дубиной, спрашивает, на жбан кивая: «Сколько просишь?» Я и брякнул с перепугу, себя не помня: «Две монеты – полгоршка!» И чего уж дальше было – совсем как в тумане…
– …Да-а, вот что значит настоящий Пастырь! Что ни слово – истинная мудрость! Вечность слушай – не наслушаешься! И что характерно – сразу хочется совершить что-нибудь такое… э-э-х-х… Святое! Ведьму, там, сжечь или…
– …Я – в ту сторону, я – в эту: «Эх, – думаю, – догоню – прибью!»
– А ну как они тебя?
– Да разве ж в мыслях было?! Столько трудов-то вложено! Метался, метался – а супостатов и след простыл, и не видел никто! А-а-эх-х…