и принялся за розыски, и что же оказалось: владелец
этих сокровищ восемь лет тому назад уже умер, а иму
щество перешло к экономке, бывшей у него много лет
в услужении. Не зная ее ни имени, ни фамилии, ни
адреса, я принялся за тщательные розыски ее, но все
было без успеха. Обращался я почти ко всем товарищам
и сослуживцам покойного крестника Лермонтова, прося
их указать точный адрес или, по крайней мере, фами
лию этой старушки; все только сообщали, что ее давно
уже не видят, и я был готов прекратить свои безуспеш
ные розыски, а между тем все удостоверяли то, что
у нее действительно есть портрет Лермонтова и руко
писи, писанные самим поэтом. Это только разожгло
мое любопытство. После долгих невероятных усилий
мне удалось ее найти, но оказалось, что рисунки и этю
ды Михаила Юрьевича частью изорваны и уничтожены
ее сыном, когда он был еще ребенком, частью разобра
ны знакомыми, имена которых она припомнить не мог
ла, так что от всей этой громадной коллекции у нее
остался не изорванным ее сыном один лишь портрет
поэта, и то лишь благодаря тому обстоятельству, что
он писан не на бумаге, а на полотне и притом масляны
ми красками и, кроме того, заключен в багетную рамку
за стеклом. У нее его просили многие знакомые, но она
воздержалась подарить его, так как слышала от покой
ного владельца о большой его ценности, и, кроме того,
ей самой приходилось слышать, как за него предлагали
большие суммы, но обладатель ни за что не хотел рас
статься с портретом своего крестного отца, да притом
он в средствах и не нуждался. Бумаги же, которых у нее
было много, она большую часть продала без разбора
калачнику — три пуда весом по 40 коп. за пуд — два
года тому назад, и они употреблены им для завертыва
ния калачей и кренделей. А из оставшихся предложила
разобрать и пересмотреть, указывая на русскую кухон
ную печь, где вместе с дровами, щепами и разным
хламом действительно лежали кое-какие старые, по
желтевшие от времени бумаги. Я, несмотря на ужасную
пыль и хаос, забрался на эту печь и принялся за пере
смотр бумаг. Большинство из них были писаны рукою
67
крестника поэта и относились к высшей математике
и астрономии, а также философии, но одна тетрадь,
листов в 50 в 1/4 долю листа писчей бумаги, в старинном
переплете, совершенно пожелтевшая от времени, когда
я ее взял в руки, оказалась наполненной стихотворени
ями Лермонтова 12, но только они были писаны не
рукою поэта и не рукой крестника. Начало, листов пять,
было вырвано. Затем целиком в ней сохранились поэма
«Боярин Орша», «Демон», «Завещание», «Бородино»,
«Прости», «Раскаяние», «Пленный рыцарь», «Парус»
с множеством поправок и вставок, с пометками; внизу
почти под каждой пьесой значился год их произведе
ния. Я сверял даты с печатными и в некоторых местах
нашел небольшие отступления, а в конце тетради не
большое, всего в восемнадцать строк, но прекрасное
стихотворение на чью-то смерть, внизу которого мел
ким почерком написано: «Стихотворение это встречено
всеобщим одобрением и шумными рукоплесканиями».
Кто был автор последнего стихотворения и кому оно
посвящалось, а также где и когда было читано и покры
то рукоплесканиями, я еще не добрался, и мне оно
в печати нигде не попадалось.
На портрете поэт изображен в красном лейб-гусар
ском мундире в возрасте, когда ему было не более два
дцати лет, с едва пробивающимися усиками. Я показы
вал портрет многим лицам, лично знавшим поэта, и они
все говорили, что Михаил Юрьевич изображен на порт
рете, как живой, в то время когда он только что был про
изведен в офицеры. Вышина портрета семь вершков,
ширина 51/2 вершка 13. Года с два тому назад в Пензе
в губернском статистическом комитете я видел пре
красный рисунок акварелью Михаила Юрьевича «Ма
скарад», вышиною около шести-семи вершков и шири
ною около пяти, и в такой же точно рамке за стеклом,
как и портрет 14. Тут же были две старинные прекрас
ные фарфоровые вазы, прежде принадлежавшие поэту.
Эти вещи, как мне сообщили, принесены в дар буду
щему пензенскому музею П. Н. Журавлевым. Кроме
того, как мне передавала сестра Журавлева еще в 1884
году, ее братом подарены или проданы, с точностью не
упомню, любителю редкостей В. С. Турнер, живущему
в настоящее время в Пензе, эполеты Михаила Юрьеви
ча, которые были на нем во время несчастной дуэли
с Мартыновым 15. Они у него, как у большого любителя
редкостей, вероятно, целы и по сие время.
A. H. КОРСАКОВ
ЗАМЕТКА О ЛЕРМОНТОВЕ
Кстати, о детских годах М. Ю. Лермонтова.
Автор вышеназванной статьи 1, любопытствуя об
этом периоде жизни незабвенного поэта, обращался
с расспросами об этом к какому-то старику капитану,
в молодости бывшему в доме Е. А. Арсеньевой.
— Знавали Лермонтова? — спрашивал он у капи
тана.
— П о м н ю - с , — отвечал последний.
— А в доме его бабушки бывали в Тарханах, когда
поэт еще был мальчиком?
— Бывал, и даже не однажды-с. Быв еще молодым
офицером, лет двадцати пяти, в сообществе своих това
рищей время там препровождал...
— Значит, Лермонтова знавали еще с детства?
— Видал-с... но мало внимания обращал. Больше
игра в карты нас занимала. Старуха Арсеньева была
хлебосольная, добрая. Рота наша стояла недалеко, я и
бывал-с. Помню, как и учить его начинали. От азбуки
отбивался. Вообще был баловень; здоровьем золотуш
ный, жидкий мальчик; нянькам много от капризов его
доставалось... Неженка, известно-с...
Больше этого ничего автор не узнал от капитана.
Пополню этот пробел слышанным мною лет тридцать
тому назад и в то же время записанным рассказом
двоюродного брата Лермонтова М. А. Пожогина-Отраш-
кевича 2, который по шестому году был взят в дом
Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, где он и провел
несколько лет вместе с ее внуком. Не ручаюсь за досто
верность рассказанного, но Пожогин-Отрашкевич уве
рял меня, что он передает только то, что резко запе
чатлелось у него в памяти и чего почти сорок лет жизни
69
не могли унести из нее; все остальное, что смутно и не
ясно удержала память, он оставляет в стороне.
По словам его, когда Миша Лермонтов стал подра
стать, то Е. А. Арсеньева взяла к себе в дом для со
вместного с ним воспитания маленького сына одного из
своих соседей — Д<авыдова> 3, а скоро после того
и его, Пожогина. Все три мальчика были одних лет: им
было по шестому году. Они вместе росли и вместе нача
ли учиться азбуке. Первым учителем их, а вместе с тем
и дядькою, был старик француз Жако 4. После он был
заменен другим учителем, также французом, вызван
ным из П е т е р б у р г а , — Капэ. Лермонтов в эту пору был
ребенком слабого здоровья, что, впрочем, не мешало
ему быть бойким, резвым и шаловливым. Учился он,
вопреки словам чембарского капитана, прилежно, имел
особенную способность и охоту к рисованию, но не лю
бил сидеть за уроками музыки. В нем обнаруживался
нрав добрый, чувствительный, с товарищами детства
был обязателен и услужлив, но вместе с этими каче
ствами в нем особенно выказывалась настойчивость.
Капэ имел странность: он любил жаркое из молодых
галчат и старался приучить к этому лакомству своих
воспитанников. Несмотря на уверения Капэ, что галчата
вещь превкусная, Лермонтов, назвав этот новый род
дичи падалью,остался непоколебим в своем отказе по
пробовать жаркое, и никакие силы не могли победить
его решения. Другой пример его настойчивости обнару
жился в словах, сказанных им товарищу своему Давы
дову. Поссорившись с ним как-то в играх, Лермонтов
принуждал Давыдова что-то сделать. Давыдов отказы
вался исполнить его требование и услыхал от Лермон
това слова: хоть умри, но ты должен это сделать...
В свободные от уроков часы дети проводили время
в играх, между которыми Лермонтову особенно нрави
лись будто бы те, которые имели военный характер.
Так, в саду у них было устроено что-то вроде батареи,
на которую они бросались с жаром, воображая, что на
падают на неприятеля. Охота с ружьем (?), верховая
езда на маленькой лошадке с черкесским седлом, сде
ланным вроде кресла, и гимнастика были также люби
мыми упражнениями Лермонтова. Так проводили они
время в Тарханах. В 1824 году Е. А. Арсеньева отпра
вилась лечиться на Кавказ и взяла с собою внука и его
двоюродного брата. Лермонтову было десять лет, когда
он увидел Кавказ. Проведя лето в Пятигорске, Желез-
70
новодске и Кисловодске, Арсеньева в октябре возвра
тилась в Тарханы.
В это время Пожогин-Отрашкевич должен был
оставить дом Арсеньевой. В Тарханах ожидал его дядя
(Юрий Петрович?), который и увез его в Москву для
определения в тамошний кадетский корпус.
Лермонтов два года еще после того жил в Тарханах,
но потом Арсеньева увезла его в Москву. Место Капэ
заступил Винсон 5. Через несколько времени Лермон
тов поступил в Университетский пансион.
M. E. МЕЛИКОВ
ЗАМЕТКИ И ВОСПОМИНАНИЯ
ХУДОЖНИКА-ЖИВОПИСЦА
...Москва, Москва! родимый сердцу, высокочтимый
мною по воспоминаниям город, где кончил жизнь
блаженной памяти верный слуга царю и отечеству,
герой бородинский, дядя мой, Павел Моисеевич
Меликов.
Москва издревле умела оценивать и чтить защитни