своих, и один Мишель остался ей утешением и подпо
рою на старость; она жила им одним и для исполнения
его прихотей; не нахвалится, бывало, им, не налюбуется
на него; бабушка (мы все ее так звали) любила очень
меня, я предсказывала ей великого человека в косола
пом и умном мальчике.
Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонто
вым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справед
ливость его уму. Такое обращение бесило его до край
ности, он домогался попасть в юноши в наших глазах,
декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлу
чен с огромным Байроном. Бродит, бывало, по тенистым
аллеям и притворяется углубленным в размышления,
хотя ни малейшее наше движение не ускользало от его
зоркого взгляда. Как любил он под вечерок пускаться
с нами в самые сентиментальные суждения, а мы, чтоб
подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревоч
ку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать
* увеселительные прогулки ( фр.) .
88
и скакать, чем прикидываться непонятым и неоце
ненным снимком с первейших поэтов.
Еще очень подсмеивались мы над ним в том, что он
не только был неразборчив в пище, но никогда не знал,
что ел, телятину или свинину, дичь или барашка; мы
говорили, что, пожалуй, он со временем, как Сатурн,
будет глотать булыжник. Наши насмешки выводили его
из терпения, он споривал с нами почти до слез, стараясь
убедить нас в утонченности своего гастрономического
вкуса; мы побились об заклад, что уличим его в против
ном на деле. И в тот же самый день после долгой про
гулки верхом велели мы напечь к чаю булочек с опил
ками! И что же? Мы вернулись домой утомленные, раз
горяченные, голодные, с жадностию принялись за чай,
а наш-то гастроном Мишель, не поморщась, проглотил
одну булочку, принялся за другую и уже придвинул
к себе и третью, но Сашенька и я, мы остановили его за
руку, показывая в то же время на неудобосваримую для
желудка начинку. Тут не на шутку взбесился он, убежал
от нас и не только не говорил с нами ни слова, но даже
и не показывался несколько дней, притворившись
больным.
Между тем его каникулы приходили к концу, и Ели
завета Алексеевна собиралась уехать в Москву, не ре
шаясь расставаться со своим Веньямином 7. Вся моло
дежь, и я в том же числе, отправились провожать
бабушку, с тем чтоб из Москвы отправиться пешком
в Сергиевскую лавру.
Накануне отъезда я сидела с Сашенькой в саду,
к нам подошел Мишель. Хотя он все еще продолжал
дуться на нас, но предстоящая разлука смягчила гнев
его; обменявшись несколькими словами, он вдруг опро
метью убежал от нас. Сашенька пустилась за ним,
я тоже встала и тут увидела у ног своих не очень ще
гольскую бумажку, подняла ее, развернула, движимая
наследственным любопытством прародительницы. Это
были первые стихи Лермонтова, поднесенные мне та
ким оригинальным образом:
ЧЕРНООКОЙ 8
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи.
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня;
Встречал ли твой волшебный взор —
Не билось сердце у меня.
89
И пламень звездочных очей,
Который вечно, может быть,
Останется в груди моей,
Не мог меня воспламенить.
К чему ж разлуки первый звук
Меня заставил трепетать?
Он не предвестник долгих мук,
Я не люблю! Зачем страдать?
Однако же хоть день, хоть час
Желал бы дольше здесь пробыть,
Чтоб блеском ваших чудных глаз
Тревогу мыслей усмирить.
Средниково
12 августа 1830 г.
Я показала стихи возвратившейся Сашеньке и умо
ляла ее не трунить над отроком-поэтом.
На другой день мы все вместе поехали в Москву.
Лермонтов ни разу не взглянул на меня, не говорил со
мною, как будто меня не было между ними, но не успе
ла я войти в Сашенькину комнату, как мне подали дру
гое стихотворение от него. Насмешкам Сашеньки не было
конца, за то что мне дано свыше вдохновлять и образо
вывать поэтов.
БЛАГОДАРЮ
Благодарю!.. вчера мое признанье
И стих мой ты без смеха приняла;
Хоть ты страстей моих не поняла,
Но за твое притворное вниманье
Благодарю!
В другом краю ты некогда пленяла,
Твой чудный взор и острота речей
Останутся навек в душе моей,
Но не хочу, чтобы ты мне сказала:
Благодарю!
Я б не желал умножить в цвете жизни
Печальную толпу твоих рабов
И от тебя услышать, вместо слов
Язвительной, жестокой укоризны:
Благодарю!
О, пусть холодность мне твой взор укажет,
Пусть он убьет надежды и мечты
И все, что в сердце возродила ты;
Душа моя тебе тогда лишь скажет:
Благодарю!
Средниково
12 августа9
90
На следующий день, до восхождения солнца, мы
встали и бодро отправились пешком на богомолье; пу
тевых приключений не было, все мы были веселы, много
болтали, еще более смеялись, а чему? Бог знает! Бабуш
ка ехала впереди шагом; верст за пять до ночлега или
до обеденной станции отправляли передового приготов
лять заранее обед, чай или постели, смотря по времени.
Чудная эта прогулка останется навсегда золотым для
меня воспоминанием.
На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные
и голодные. В трактире мы переменили запыленные
платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить
молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он
дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревян
ную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услы
ша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить,
приговаривая: «Пошли вам бог счастие, добрые господа;
а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже мо
лодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили
полную чашечку камушков. Бог с ними!»
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвра
тились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суе
тились около стола в нетерпеливом ожидании обеда,
один Лермонтов не принимал участия в наших хлопо
тах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его
быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто
не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усажи
ваясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив пи
сать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся
стул против меня и передал мне нововышедшие из-под
его карандаша стихи:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья,
Бессильный, бледный и худой,
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою,
Так чувства лучшие мои
Навек обмануты тобою! 10
— Благодарю вас, Monsieur Michel, за ваше посвя
щение и поздравляю вас, с какой скоростью из самых
ничтожных слов вы извлекаете милые экспромты, но не
91
рассердитесь за совет: обдумывайте и обработывайте
ваши стихи, и со временем те, которых вы воспоете, бу
дут гордиться вами.
— И сами с о б о й , — подхватила С а ш е н ь к а , — особ
ливо первые, которые внушили тебе такие поэтические
сравнения. Браво, Мишель!
Лермонтов как будто не слышал ее и обратился
ко мне:
— А вы будете ли гордиться тем, что вам первой
я посвятил свои вдохновения?
— Может быть, более других, но только со време
нем, когда из вас выйдет настоящий поэт, и тогда я
с наслаждением буду вспоминать, что ваши первые
вдохновения были посвящены мне, а теперь, Monsieur
Michel, пишите, но пока для себя одного; я знаю, как вы
самолюбивы, и потому даю вам этот совет, за него вы со
временем будете меня благодарить.
— А теперь еще вы не гордитесь моими стихами?
— Конечно, н е т , — сказала я, с м е я с ь , — а то я была
бы похожа на тех матерей, которые в первом лепете
своих птенцов находят и ум, и сметливость, и характер,
а согласитесь, что и вы, и стихи ваши еще в совершен
ном младенчестве.
— Какое странное удовольствие вы находите так
часто напоминать мне, что я для вас более ничего, как
ребенок.
— Да ведь это правда; мне восемнадцать лет, я уже
две зимы выезжаю в свет, а вы еще стоите на пороге
этого света и не так-то скоро его перешагнете.
— Но когда перешагну, подадите ли вы мне руку
помощи?
— Помощь моя будет вам лишняя, и мне сдается,
что ваш ум и талант проложат вам широкую дорогу,
и тогда вы, может быть, отречетесь не только от тепе
решних слов ваших, но даже и от мысли, чтоб я могла
протянуть вам руку помощи.
— Отрекусь! Как может это быть! Ведь я знаю,
я чувствую, я горжусь тем, что вы внушили мне, лю
бовью вашей к поэзии, желание писать стихи, желание
их вам посвящать и этим обратить на себя ваше внима
ние; позвольте мне доверить вам все, что выльется из-
под пера моего?
— Пожалуй, но и вы разрешите мне говорить вам
неприятное для вас слово: благодарю!
92
— Вот вы и опять надо мной смеетесь: по вашему
тону я вижу, что стихи мои глупы, н е л е п ы , — их надо
переделать, особливо в последнем куплете, я должен бы
был молить вас совсем о другом, переделайте же его
сами не на словах, а на деле, и тогда я пойму всю
прелесть благодарности.
Он так на меня посмотрел, что я вспыхнула и, не на
ходя, что отвечать ему, обратилась к бабушке с вопро
сом: какую карьеру изберет она для Михаила Юрье