М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников — страница 24 из 151

ских приличиях.

Не долго я сердилась; он меня заговорил, развесе­

лил, рассмешил разными рассказами. Потом мы пусти­

лись рассуждать о новом романе, и, по просьбе его, я ему

дала его прочитать с уговором, чтоб он написал свои

замечания на те места, которые мне больше нравились

и которые, по Онегинскойдурной привычке, я отмечала

карандашом или ногтем; он обещал исполнить уговор

и взял книги.

Он предложил нам гадать в карты и, по праву черно­

книжника, предсказать нам будущность. Немудрено

было ему наговорить мне много правды о настоящем;

107

до будущего он не касался, говоря, что для этого нужны

разные приготовления.

— Но по руке я еще лучше г а д а ю , — сказал о н , —

дайте мне вашу руку, и увидите.

Я протянула ее, и он серьезно и внимательно стал

рассматривать все черты на ладони, но молчал.

— Ну что же? — спросила я.

— Эта рука обещает много счастия тому, кто будет

ею обладать и целовать ее, и потому я первый восполь­

з у ю с ь . — Тут он с жаром поцеловал и пожал ее.

Я выдернула руку, сконфузилась, раскраснелась

и убежала в другую комнату. Что это был за поцелуй!

Если я проживу и сто лет, то и тогда я не позабуду его;

лишь только я теперь подумаю о нем, то кажется, так

и чувствую прикосновение его жарких губ; это воспо­

минание и теперь еще волнует меня, но в ту самую

минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый

переворот; сердце забилось, кровь так и переливалась

с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки,

душа ликовала. Но вместе с тем, мне досадно было на

Мишеля; я так была проникнута моими обязанностями

к Л<опу>хину, что считала и этот невинный поцелуй

изменой с моей стороны и вероломством с его.

Я была серьезна, задумчива, рассеянна в продол­

жение всего вечера, но непомерно счастлива! Мне все

представлялось в радужном сиянии.

Всю ночь я не спала, думала о Л<опу>хине, но еще

более о Мишеле; признаться ли, я целовала свою руку,

сжимала ее и на другой день чуть не со слезами умыла

ее: я боялась сгладить поцелуй. Нет! Он остался

в памяти и в сердце, надолго, навсегда! Как хорошо, что

воспоминание никто не может похитить у нас; оно одно

остается нам верным и всемогуществом своим воскре­

шает прошедшее с теми же чувствами, с теми же ощу­

щениями, с тем же пылом, как и в молодости. Да

я думаю, что и в старости воспоминание остается

молодым.

Во время бессонницы своей я стала сравнивать

Л<опу>хина с Лермонтовым; к чему говорить, на чьей

стороне был перевес? Все нападки Мишеля на ум

Л<опу>хина, на его ничтожество в обществе, все, вы­

ключая его богатства, было уже для меня доступно

и даже казалось довольно основательным; его же дове­

рие к нему непростительно глупым и смешным. Поэтому

108

я уже не далеко была от измены, но еще совершенно не

понимала состояние моего сердца.

В среду мы поехали на бал к известному адмиралу

Шишкову; 41 у него были положенные дни. Грустно

было смотреть на бедного старика, доживающего свой

век! Он был очень добр, и ему доставляло удовольствие

окружать себя веселящеюся молодежью; он, бывало,

со многими из нас поговорит и часто спрашивал: на

месте ли еще ретивое? У него были часто онемения

головы, и тогда он тут же в зале ложился на диван

и какая-то женщина растирала ему виски и темя; все

ее звали чесалкой, —она, как тень, следила за Алексан­

дром Семеновичем, который едва передвигал ноги.

Я любила ездить к Шишкову и говорить с ним; меня

трогали его доброта и гостеприимство. Он иногда шутил

со мною и говорил, что чувствует, как молодеет, глядя

на меня.

Мишель взял у меня список всех наших знакомых,

чтобы со временем постараться познакомиться с ними.

Я не воображала, чтоб он умел так скоро распорядить­

ся, и очень удивилась, найдя его разговаривающим

с былой знаменитостью. Я чувствовала, что Мишель

приехал для меня; эта уверенность заставила меня

улыбнуться и покраснеть.

Но я еще больше раскраснелась, когда Александр

Семенович Шишков сказал мне: «Что, птичка, ретивое

еще на месте? Смотри, держи обеими руками; посмот­

ри, какие у меня сегодня славные новички». И он стал

меня знакомить с Лермонтовым; я так растерялась, что

очень низко присела ему — тут мы оба расхохотались

и полетели вальсировать.

Надобно ли говорить, что мы почти все танцы вместе

танцевали.

— Вы грустны с е г о д н я , — сказала я ему, видя что

он беспрестанно задумывается.

— Не грустен, но з о л , — отвечал о н , — зол на судь­

бу, зол на людей, а главное, зол на вас.

— На меня? Чем я провинилась?

— Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените

себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой,

с возвышенным у м о м , — и вы заразились светом! И вам

необходимы поклонники, блеск, шум, суета, богатство,

и для этой мишуры вы затаиваете, заглушаете ваши

лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, не­

способному вас понять, вам сочувствовать, человеку,

109

которого вы не любите и никогда не можете по­

любить.

— Я вас не понимаю, Михаил Юрьевич; какое право

имеете вы мне все это говорить; знайте раз навсегда,

я не люблю ни проповедей, ни проповедников.

— Нет, вы меня понимаете, и очень хорошо. Но

извольте, я выражусь просто: послезавтра приезжает

Л<опу>хин; принадлежащие ему пять тысяч душ дела­

ют его самоуверенным, да в чем же ему и сомневаться?

Первый его намек поняли, он едет не побежденным,

а победителем; увижу, придаст ли ему хоть эта уверен­

ность ума, а я так думаю и, признаюсь, желаю, чтоб он

потерял и то, чего никогда не и м е л , — то-то я поторже-

ствую!

— Я думаю тоже, что ему нечего терять.

— Как? Что вы сказали?

— Не вы же один имеете право говорить загадками.

— Нет, я не говорю загадками, но просто спрошу

вас: зачем вы идете за него замуж; ведь вы его не

любите?

— Я иду за него? — вскричала я почти с у ж а с о м . —

О, это еще не решено! Я вижу, что вы все знаете, но не

знаю, как вам передали это обстоятельство. Так и быть,

я сама вам все расскажу. Признаюсь, я сердита на

Л<опу>хина: чем он хвастается, в чем так уверен?

Сашенька мне писала по его просьбе, что если сердце

мое узнает и назовет того, кто беспрестанно думает

обо мне, краснеет при одном имени моем, что если

я напишу ей, что угадала его имя, то он приедет в Петер­

бург и будет просить моей р у к и , — вот и весь роман;

кто знает, какая еще будет развязка? Да, я решаюсь

выдти за него без сильной любви, но с уверенностью,

что буду с ним счастлива, он так добр, благороден, не

глуп, любит меня, а дома я так несчастлива. Я так хочу

быть любимой!

— Боже мой! Если бы вы только хотели догадаться,

как вас любят! Если бы вы хотели только понять, с ка­

кой пылкостью, с какой покорностью, с каким неистов­

ством вас любит один молодой человек моих лет.

— Я знаю, что вы опять говорите о Л<опу>хине;

я именно и вверяю ему свою судьбу, потому что уверена

в его любви, потому что я первая его страсть.

— Вот прекрасно, вы думаете, что я хлопочу за

Л<опу>хина?

— Если не о нем, так о ком же вы говорите?

110

— Положим, что и о нем. Но отвечайте мне прежде

на один мой вопрос: скажите, если бы вас в одно время

любили два молодые человека, один — пускай его будет

Л<опу>хин, он богат, счастлив, все ему улыбается, все

пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно

потому только, что он богат! Другой же молодой чело­

век далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен,

но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит

на краю пропасти, потому что никому и ни во что не

верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка

матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился

обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя

боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, по­

люби меня, и я буду верить в бога, ты одна можешь

спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?

— Я надеюсь не быть никогда в таком затрудни­

тельном положении; судьба моя уже почти решена,

я любима и сама буду любить.

— Будете любить! Пошлое выражение, впрочем, до­

ступное женщинам; любовь по приказанию, по долгу!

Желаю вам полного успеха, но мне что-то не верится,

чтоб вы полюбили Л<опу>хина; да этого и не будет!

Возвратясь домой, я еще больше негодовала на

Л<опу>хина; ведь это его необдуманная откровенность

навлекла мне такие неловкие разговоры с Лермонтовым,

сблизила меня с ним.

Проучу же я его, помучаю, раздумывала я. Понятно,

что я хотя бессознательно, но уже действовала, думала

и руководствовалась внушениями Мишеля. А между

тем, все мои помышления были для Лермонтова. Я вспо­

минала малейшее его слово, везде видела его жгучие

глаза, поцелуй его все еще звучал в ушах и раздавался

в сердце, но я не признавалась себе, что люблю его.

Приедет Л<опу>хин, рассуждала я сама с собой, и все

пойдет иначе; он любит меня, хотя и без волнения,

но глубоко; участие его успокоит меня, разгонит мои

сомнения, я ему расскажу подробно все, что мне

говорил Лермонтов; я не должна ничего от него скры­

вать. Так думала я, так хотела поступить, но вышло

иначе.

Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный,

бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу