заменял тогда нынешнюю полицейскую кутузку, и эта
кара для студентов была гораздо целесообразнее
и достойнее.
Как-то однажды нам дали знать, что граф Панин
неистовствует в правлении университета. Из любопыт
ства мы бросились туда. Даже Лермонтов молча потя
нулся за нами. Мы застали следующую сцену: два
казеннокоштные студента сидят один против другого
на табуретках и два университетских солдата совер
шают над ними обряд бритья и стрижки. Граф, атлети
ческого роста, приняв повелительную позу, грозно
кричал:
— Вот так! Стриги еще короче! Под гребешок!
Слышишь! А ты! — обращался он к д р у г о м у . — Чище
брей! Не жалей мыла, мыль его хорошенько!
Потом, обратившись к сидящим жертвам, гневно
сказал:
— Если вы у меня в другой раз осмелитесь только
подумать отпускать себе бороды, усы и длинные волосы
на голове, то я вас прикажу стричь и брить на барабане,
в карцер сажать и затем в солдаты отдавать. Вы ведь
не дьячки! Передайте это там всем. Ну! Ступайте
теперь!
Увидав в эту минуту нашу толпу, он закричал:
— Вам что тут нужно? Вам тут нечего торчать!
Зачем вы пожаловали сюда? Идите в свое место!
Мы опрометью, толкая друг друга, выбежали из
правления, проклиная Панина.
Иногда эти ненавистные нам личности, Панин
и Голохвастов, являлись в аудиторию для осмотра, все
142
ли в порядке. Об этом давалось знать всегда заранее.
Тогда начиналась беготня по коридорам. Субинспек
тора, университетские солдаты суетились, а в аудито
риях водворялась тишина.
Однообразно тянулась жизнь наша в стенах уни
верситета. К девяти часам утра мы собирались в нашу
аудиторию слушать монотонные, бессодержательные
лекции бесцветных профессоров наших: Победонос
цева, Гастева, Оболенского, Геринга, Кубарева, Малова,
Василевского, протоиерея Терновского. В два часа
пополудни мы расходились по домам. <...>
В старое доброе время любили повеселиться. Про
цветали всевозможные удовольствия: балы, собранья,
маскарады, театры, цирки, званые обеды и радушный
прием во всякое время в каждом доме. Многие из нас
усердно посещали все эти одуряющие собрания и раз
личные кружки общества, забывая и лекции, и премуд
рых профессоров наших. Наступило лето, а с ним вме
сте и роковые публичные экзамены, на которых следо
вало дать отчет в познаниях своих.
Рассеянная светская жизнь в продолжение года не
осталась бесследною. Многие из нас не были подготов
лены для сдачи экзаменов. Нравственное и догматиче
ское богословие, а также греческий и латинский языки
подкосили нас. Панин и Голохвастов, присутствуя на
экзаменах, злорадствовали нашей неудаче. Послед
ствием этого было то, что нас оставили на первом курсе
на другой год; в этом числе был и студент Лермонтов 3.
Самолюбие Лермонтова было уязвлено. С негодова
нием покинул он Московский университет навсегда,
отзываясь о профессорах, как о людях отсталых, глу
пых, бездарных, устарелых, как равно и о тогдашней
университетской нелепой администрации 4. Впослед
ствии мы узнали, что он, как человек богатый, поступил
на службу юнкером в лейб-гвардии Гусарский полк 5.
A. M. МИКЛАШЕВСКИЙ
МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ
В ЗАМЕТКАХ ЕГО ТОВАРИЩА
Зная, насколько «Русская старина» интересуется
подробными сведениями о знаменитых наших соотече
ственниках, я, как бывший товарищ Михаила Юрьевича
Лермонтова, приведу здесь отрывок о нем из старых
моих воспоминаний.
Во всех биографиях М. Ю. Лермонтова, сколько мне
удавалось читать их, не упоминается, кажется, что до
поступления его в Московский университет бабушка
его, Арсеньева, определила его в Московский универси
тетский благородный пансион. Сколько могу припом
нить, кажется, он, хорошо, видно, дома подготовлен
ный, поступил в пятый класс 1, откуда он, не кончив
последнего, шестого класса, скоро вышел. Много было
напечатано воспоминаний бывших учеников пансиона,
а потому я ограничусь только сообщением о том вре
мени, когда Лермонтов был в числе воспитанников.
Лучшие профессора того времени преподавали у нас
в пансионе, и я еще живо помню, как на лекциях рус
ской словесности заслуженный профессор Мерзляков
принес к нам в класс только что вышедшее стихо
творение Пушкина
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
и проч.2, —
и как он, древний классик, разбирая это стихотворение,
критиковал его, находя все уподобления невозмож
ными, неестественными, и как все это бесило тогда
Лермонтова. Я не помню, конечно, какое именно стихо
творение представил Лермонтов Мерзлякову; но чрез
144
несколько дней, возвращая все наши сочинения на
заданные им темы, он, возвращая стихи Лермонтову,
хотя и похвалил их, но прибавил только: «молодо-
зелено», какой, впрочем, аттестации почти все наши
сочинения удостаивались 3. Все это было в 1829 или
1830 году, за давностью хорошо не помню. Нашими
соучениками в то время были блистательно кончившие
курс братья Д. А. и Н. А. Милютины 4 и много бывших
потом государственных деятелей.
В последнем, шестом классе пансиона сосредоточи
вались почти все университетские факультеты, за
исключением, конечно, медицинского. Там преподавали
все науки, и потому у многих во время экзамена выхо
дил какой-то хаос в голове. Нужно было приготовиться,
кажется, из тридцати шести различных предметов.
Директором был у нас Курбатов. Инспектором, он же
и читал физику в шестом классе, М. Г. Павлов. Судо
производство — старик Сандунов. Римское право —
Малов, с которым потом была какая-то история в уни
верситете 5. Фортификацию читал Мягков. Тактику,
механику и проч. и проч. я уже не помню кто читал.
Французский язык — Бальтус, с которым ученики
проделывали разные шалости, подкладывали ему под
стул хлопушки и проч.
Всем нам товарищи давали разные прозвища.
В памяти у меня сохранилось, что Лермонтова, не знаю
почему, прозвали лягушкою. Вообще, как помнится,
его товарищи не любили, и он ко многим приставал.
Не могу припомнить, пробыл ли он в пансионе один год
или менее, но в шестом классе к концу курса он не
был 6. Все мы, воспитанники Благородного пансиона,
жили там и отпускались к родным по субботам, а Лер
монтова бабушка ежедневно привозила и отвозила
домой.
В 1832 году я снова встретился с Лермонтовым
в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров.
Известно, что в школе он был юнкером л.-гв. Гусарского
полка и вышел в тот же полк корнетом. Гвардейская
школа помещалась тогда у Синего моста в огромном
доме, бывшем потом дворце в. кн. Марии Николаевны.
Мы, пехотинцы, помещались в верхнем этаже, кавале
рия и классы — в среднем. Пехотные подпрапорщики
мало и редко сближались с юнкерами, которые назы
вали нас «крупою». Иногда в свободное время юнкера
145
заходили к нам в рекреационную небольшую залу,
где у нас находился старый разбитый рояль.
В одной провинциальной газете («Харьковские
ведомости», № 191, 28 июля 1884 г.) в статье «Обзор
периодической печати» помещен отрывок из журнала
«Русская мысль» П. Висковатова о пребывании Лер
монтова в Школе гвардейских юнкеров 7. Настоящая
статья моя — воспоминание старика о М. Ю. Лермон
тове — вызвана не совсем верным и точным сообще
нием г. Висковатова о нашем школьном времени.
В конце 1820-х и самом начале 1830-х годов для
молодых людей, окончивших воспитание, предстояла
одна карьера — военная служба. Тогда не было еще
училища правоведения, и всех гражданских чиновников
называли подьячими. Я хорошо помню, когда отец
мой, представляя нас, трех братьев, великому князю
Михаилу Павловичу, просил двух из нас принять в гвар
дию и как его высочество, взглянув на третьего, неболь
шого роста, сказал: «А этот в подьячие пойдет». Вот как
тогда величали всех гражданских чиновников, и Лер
монтов, оставив университет, поневоле должен был
вступить в военную службу и просидеть два года
в школе.
Обращение с нами в школе было самое гуманное,
никакого особенно гнета, как пишет Висковатов, мы
не чувствовали. Директором был у нас барон Шлип-
пенбах. Ротой пехоты командовал один из добрейших
и милых людей, полковник Гельмерсен, кавалериею —
полковник Стунеев, он был женат на сестре жены
М. И. Глинки 8. Инспектором классов — добрейшая
личность, инженер, полковник Павловский. Дежурные
офицеры обращались с нами по-товарищески. Дежур
ные, в пехоте и кавалерии, спали в особых комнатах
около дортуаров. Утром будили нас, проходя по спаль
ням, и никогда барабанный бой нас не тревожил,
а потому, как пишет Висковатов, нервы Лермонтова
от барабанного боя не могли расстроиваться. Дежурные
офицеры были у нас: А. Ф. Гольтгоф, впоследствии
генерал, князь Химшеев, Нагель, Андрей Федорович
Лишен, впоследствии директор какого-то корпуса.
Кавалеристов не помню, за исключением ротмистра
л.-гв. Уланского полка Клерона, лихого француза, и все
эти господа обращались с юнкерами совершенно по-
товарищески, и, может быть, это обращение с нами
начальства было причиною, что, не желая огорчить
146
кого-нибудь из любимых нами дежурных, в двухлетнее
пребывание мое в школе я не помню, чтобы кто-нибудь
подвергался взысканию. По субботам мы, бывало,