написал известное стихотворение:
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную... и проч. 9.
Прибыв в эту «сторону южную», он отправился
в горы, в экспедицию против чеченцев. Впоследствии он
описал одно из дел с горцами в своем стихотворении
«Валерик». В то время как Лермонтов уезжал на юг,
издан был в первый раз его роман «Герой нашего вре
мени»; через год уже вышло второе его издание 10. Так
же при жизни поэта напечатаны были в одной книге
его мелкие стихотворения, самые безукоризненные, как
выразился о них покойный Белинский. До появления
их вместе они помещаемы были почти исключительно
в «Отечественных записках».
В конце 1840 года Лермонтову разрешен был приезд
в Петербург на несколько месяцев. Перед окончанием
этого отпуска и перед последним своим отъездом на
Кавказ весною 1841 года он пробыл некоторое время
в Москве и с удовольствием вспоминал о том. «Никогда
я так не проводил приятно время, как этот раз в Мо
с к в е » , — сказал он мне, встретясь со мной при проезде
своем через Тулу. Эта встреча моя с ним была послед
няя. В Туле он пробыл один день, для свидания с своей
родною теткой, жившей в этом городе. Вместе с ним
на Кавказ ехал его приятель и общий наш товарищ
А. А. С<толыпи>н. Они оба у меня обедали и провели
несколько часов. Лермонтов был весел и говорлив; пе
ред вечером он уехал. Это было 15 апреля 1841 года,
ровно за три месяца до его кровавой кончины. По при
езде в Ставрополь он был уволен, перед экспедицией), на
несколько времени в Пятигорск. Покойный П. А. Гвоз
дев, тоже его товарищ по юнкерской школе, бывший
в то время на кавказских водах, рассказал мне о по
следних днях Лермонтова.
Восьмого июля он встретился с ним довольно поздно
на пятигорском бульваре. Ночь была тихая и теплая.
Они пошли ходить. Лермонтов был в странном распо
ложении духа: то грустен, то вдруг становился он желч
ным и с сарказмом отзывался о жизни и обо всем его
окружавшем. Между прочим, в разговоре он сказал:
176
«Чувствую — мне очень мало осталось жить». Через не
делю после того он дрался на дуэли, близ пятигорского
кладбища, у подошвы горы Машук 11.
Вовсе не желая к воспоминанию о смерти Лермон
това примешивать мелодраматизма, которого при жиз
ни своей он не терпел, ненавидя всякие эффекты, я не
вольно должен передать одну подробность о его конце,
сообщенную мне П. А. Гвоздевым. 15 июля, с утра
еще, над городом Пятигорском и горою Машук соби
ралась туча, и, как нарочно, сильная гроза разрази
лась ударом грома в то самое мгновение, как выстрел
из пистолета поверг Лермонтова на землю *. Буря и ли
вень так усилились, что несколько минут препятство
вали положить тело убитого в экипаж. Наконец его
привезли в Пятигорск. Гвоздев, услыхав о происше
ствии и не зная наверное, что случилось, в смутном ожи
дании отправился на квартиру Лермонтова и там уви
дел окровавленный труп поэта. Над ним рыдал его
слуга. Все, там находившиеся, были в большом смуще
нии. Грустно и больно было ему видеть бездыханным
того, чья жизнь так много обещала! Невольно тогда
приятелю моему пришли на память стихи убитого
товарища:
Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и с жаждой мести,
Поникнув гордой головой...
1856 г. На Южном Буге
ИЗ ПИСЬМА К П. А. ЕФРЕМОВУ
Теперь расскажу вам историю этих окончательных
стихов <«Смерти Поэта»>.
Через несколько дней после дуэли и смерти Пуш
кина Лермонтов написал это стихотворение, заключив
его стихом: «И на устах его печать!» Оно разошлось
по городу.
Вскоре после того заехал к нему один из его род
ственников, из высшего круга 1 (не назову его), у них
завязался разговор об истории Дантеза (барон Гекерн)
с Пушкиным, которая в то время занимала весь Петер-
* В 5 часу пополудни. «Одесский вестник», 1841, № 63. ( Примеч.
А. М. Меринского.)
177
бург. Господин этот держал сторону партии, противной
Пушкину, во всем обвиняя поэта и оправдывая Дантеза.
Лермонтов спорил, горячился, и когда тот уехал, он,
взволнованный, тотчас же написал прибавление к озна
ченному стихотворению. В тот же день вечером я посе
тил Лермонтова и нашел у него на столе эти стихи,
только что написанные. Он мне рассказал причину их
происхождения, и тут же я их списал; потом и другие из
его товарищей сделали то же; стихи эти пошли по рукам.
Вскоре после того как-то на одном многолюдном
вечере известная в то время старуха и большая сплет
ница Анна Михайловна Хитрова при всех обратилась
с вопросом к Бенкендорфу (шефу жандармов): «Слы
шали ли вы, Александр Христофорович, что написал про
нас (заметьте: про нас!) Лермонтов?» Бенкендорф пре
жде ее, вероятно, знал о том и не находил ничего в этом
важного. Рассказывали тогда, что будто он выразился
так: «Уж если Анна Михайловна знает про эти стихи,
то я должен о них доложить государю». Вследствие
этого доклада был послан начальник Гвардейского шта
ба <ныне> покойный Веймарн, чтоб осмотреть бумаги
Лермонтова, в Царское Село, где не нашел поэта (он
большею частию жил в Петербурге), а нашел только
его нетопленную квартиру и пустые ящики в столах.
Развязка вам известна — Лермонтова сослали на
Кавказ.
О причине прибавления этих окончательных стихов
я вскользь упомянул в небольшой записке, помещенной
в «Атенее» и набросанной мною в 1856 году, наскоро,
с недомолвками, еще под влиянием прежней ценсуры.
В. В. БОБОРЫКИН
ТРИ ВСТРЕЧИ С М. Ю. ЛЕРМОНТОВЫМ
Лермонтов, Лярский 1, Тизенгаузен, братья Чере-
повы, как выпускные, с присоединением к ним провор
ного В. В. Энгельгардта составляли по вечерам так
называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором,
плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по
паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с ног по
падавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом
не знавши и обеспокоенный стоячим воротником
куртки и штрипками, я, ни с кем не будучи еще знаком,
длинными шагами ходил по продолговатой, не принад
лежащей моему кирасирскому отделению легкокавале
рийской камере, с недоумением поглядывая на быстро
скользящий мимо меня «Нумидийский эскадрон», на
фланге которого, примыкающем к той стороне, где я
прогуливался, был великан кавалергард Тизенгаузен.
Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня; я сто
ронился, но когда меня приперли к стоявшим железным
кроватям и сперва задели слегка, а потом, с явно поня
тым мною умыслом, порядочно толкнули плечом Тизен-
гаузена, то я, не говоря ни слова, наотмашь здорово
ударил его кулаком в спину, после чего «Нумидий
ский эскадрон» тотчас рассыпался по своим местам,
также не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли
ужинать. Строились по ранжиру, тяжелая кавалерия
впереди, и я по росту был в первой фланговой паре.
За ужином был между прочим вареный картофель,
и когда мы, возвращаясь в камеры, проходили неосве
щенную небольшую конференц-залу, то я получил
в затылок залп вареного картофеля и, так же не говоря
ни слова, разделся и лег на свое место спать. Этот мой
стоицизм, вероятно, выпускным понравился, так что
179
я с этого первого дня был оставлен в покое, тогда как
другим новичкам, почему-либо заслужившим особенное
внимание, месяца по два и по три всякий вечер, засыпа
ющим, вставляли в нос гусара, то есть свернутую
бумажку, намоченную и усыпанную крепким нюхатель
ным табаком. Этим преимущественно занимался шалун
Энгельгардт, которому старшие не препятствовали.
Вот моя первая встреча с Лермонтовым.
Домашнее образование под руководством швей
царца и швейцарки, пропитанных духом энциклопе
дистов, сделало то, что русская литература была для
меня terra incognita *, и я из нее знал только «Юрия
Милославского», которого мы в Горном корпусе читали
вслух во время летних каникул, проведенных в стенах
корпуса. Что ж удивительного, что я даже не интере
совался издаваемым в последние месяцы пребывания
Лермонтова в школе рукописным журналом под назва¬
нием «Всякая всячина напячена», редактором коего
был, кажется, конно-пионер Лярский. <...>
Я жил во Владикавказе. <...> Однажды базарный **
пришел мне сказать, что какой-то приезжий офицер
желает меня видеть. Я пошел в заезжий дом, где застал
такую картину:
М. Ю. Лермонтов, в военном сюртуке, и какой-то
статский (оказалось, француз-путешественник) сидели
за столом и рисовали, во все горло распевая: «A moi
la vie, à moi la vie, à moi la liberté» ***.
Я до сих пор хорошо помню мотив этого напева,
и если это кого-нибудь интересует, то я мог бы найти
кого-нибудь, кто бы его положил на ноты. Тогда это
меня несколько озадачило, а еще более озадачило, что
Лермонтов, не пригласив меня сесть и продолжая рисо
вать, как бы с участием, но и не без скрываемого высо
комерия, стал расспрашивать меня, как я поживаю,
хорошо ли мне.
Мне в Лермонтове был только знаком шалун, руко
водивший «Нумидийским эскадроном», чуть не сбив
шим меня с ног в первый день моего вступления
* неизведанная земля ( лат.) .