хороший денежный подарок. «Демон» читался неодно
кратно в гостиной бабушки, в интимном кружке ее дру
зей, и в нем тут же, когда поэт собирался отвезти ру
копись к А. А. Краевскому для снятия копии и набора
в типографии, по настоянию А. Н. Муравьева, отмечен
был чертою сбоку, как не отвечающий цензурным усло-
204
виям тогдашнего времени, диалог Тамары с Демоном:
«Зачем мне знать твои печали?» Рукопись «Демона»
поэт еще раз просмотрел и исправил, когда ее потребо
вали для прочтения ко двору. Сделанные поэтом ис
правления были написаны на левой чистой стороне
тетради, а замененные места в тексте зачеркнуты. Диа
лог Тамары с Демоном и после последнего исправ
ления поэтом замаран не был, и хотя из копии, пред
ставленной для прочтения высоким особам, исключен,
но в рукописи остался незамаранным и напечатан
в карлсруэском издании поэмы 1857 года, следова
тельно, к числу отбросов, как уверяет г. Висковатов,
отнесен быть не может. У Краевского «Демона» читал
поэт сам, но не всю поэму, а только некоторые эпизоды,
вероятно, вновь написанные. При чтении присутство
вало несколько литераторов, и поэму приняли востор
женно. Но относительно напечатания ее поэт и журна
лист высказались противоположно. Лермонтов требо
вал напечатать всю поэму сразу, а Краевский советовал
напечатать эпизодами в нескольких книжках. Лермон
тов говорил, что поэма, разбитая на отрывки, надле
жащего впечатления не произведет, а Краевский воз
ражал, что она зато пройдет полнее. Решили послать
в цензуру всю поэму, которая при посредстве разных
влияний, хотя и с большими помарками, но была к пе
чати дозволена 13. (Почему рукопись взята от Краев
ского и не попала в печать при жизни поэта — говори
лось выше.) Поэму не одобрили В. А. Жуковский
и П. А. Плетнев, как говорили, потому, что поэт не был
у них на поклоне. Князь же Вяземский, князь Одоев
ский, граф Соллогуб, Белинский и многие другие лите
раторы хвалили поэму и предсказывали ей большой
успех. В обществе слава поэмы распространилась, когда
список с нее был представлен, через А. И. Философова,
ко двору. Ее стали читать в салонах великосветских дам
и в кабинетах сановных меценатов, где она до высылки
поэта на Кавказ и пользовалась большим фавором.
Недаром еще Шиллер говорил: «Искусство — рос
кошный цветок, растущий для людского блага
и счастия».
Из тогдашних разговоров и отзывов о поэме Дмит
рий Аркадьевич припомнил следующее.
— Скажите, Михаил Ю р ь е в и ч , — спросил поэта
князь В. Ф. О д о е в с к и й , — с кого вы списали вашего
Демона?
205
— С самого себя, к н я з ь , — отвечал шутливо п о э т , —
неужели вы не узнали?
— Но вы не похожи на такого страшного проте
станта и мрачного с о б л а з н и т е л я , — возразил князь
недоверчиво.
— Поверьте, к н я з ь , — рассмеялся п о э т , — я еще
хуже моего Д е м о н а . — И таким ответом поставил князя
в недоумение: верить ли его словам или же смеяться его
ироническому ответу. Шутка эта кончилась, однако,
всеобщим смехом. Но она дала повод говорить впо
следствии, что поэма «Демон» имеет автобиографи
ческий характер. И вот эту салонную шутку ныне
г. Висковатов выдает за самостоятельное историческое
исследование!..
Княгиня М. А. Щербатова после чтения у ней поэмы
сказала Лермонтову:
— Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним
опуститься на дно морское и полететь за облака.
А красавица М. П. Соломирская, танцуя с поэтом
на одном из балов, говорила:
— Знаете ли, Лермонтов, я вашим Демоном увле
каюсь... Его клятвы обаятельны до восторга... Мне ка
жется, я бы могла полюбить такое могучее, властное
и гордое существо, веря от души, что в любви, как
в злобе, он был бы действительно неизменен и велик 14.
Вот как встречал свет не кающегося «грешника»,
а протестанта и соблазнителя Демона. Но при дворе
«Демон» не стяжал особой благосклонности. По словам
А. И. Философова, высокие особы, которые удостоили
поэму прочтения, отозвались так: «Поэма — слов нет,
хороша, но сюжет ее не особенно приятен. Отчего Лер
монтов не пишет в стиле «Бородина» или «Песни про
царя Ивана Васильевича»? 15 Великий же князь Михаил
Павлович, отличавшийся, как известно, остроумием,
возвращая поэму, сказал:
— Были у нас итальянский Вельзевул, английский
Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился рус
ский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только
никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли — духа
зла или же дух зла — Лермонтова?
Во все продолжение времени, которое Михаил Юрье
вич прожил в Петербурге, в начале 1841 года, всего
около трех месяцев, он был предметом самых заботли
вых попечений о нем со стороны друзей, которые груп
пировались вокруг него, и он в ответ на это дарил их
своим доверием и братской откровенностью.
206
— М ы , — говорил Дмитрий А р к а д ь е в и ч , — его близ
кие родственники и друзья интимные, знали все его ша
ги в свете, все шалости и увлечения, знали каждый день
его жизни: где он был, что делал и даже с кем и что
говорил он. Михаил Юрьевич сообщал нам свои мысли
и предположения, делился с нами своим горем, трево
гами и сомнениями, все, написанное им в это время, мы
читали у него прежде, чем он выносил из дому автограф
свой. Поэтому могли ли мы не знать, если бы он заду
мал переделать фабулу «Демона» так, как представляет
теперь ее профессор Висковатов, а тем более если бы
он привел подобную мысль в исполнение? Но я смело
утверждаю, что ничего подобного не только поэтом
не сделано, но и в голове у него не было. Допустим
даже мысль, что мы, то есть интимный кружок друзей
поэта, не знали о том, что Михаил Юрьевич переделал
сюжет поэмы. Но как же это могло укрыться от лите
ратурного кружка, в котором поэт вращался? Литера
турные друзья поэта интересовались всеми его рабо
тами, следовательно, его переделка поэмы не могла бы
пройти ими не замеченною. Или же переделка совер
шена в тайне от всех? Но для чего нужна была такая
тайна? Ведь если бы поэт нашел бы почему-либо нуж
ным переделать Демона — этого титана тьмы и злобы,
зиждителя соблазна и греха — в кающегося грешника,
он бы прежде всего сообщил об этом своим друзьям,
чтобы подготовить к задуманной им переделке обще
ственное мнение и обеспечить ее успех в свете. И мы,
его друзья и живые свидетели тех немногих ясных дней,
когда Михаил Юрьевич озарял и наполнял собою обще
ство, и все те кружки, среди которых он вращался, ко
нечно, поддержали бы в свете новую концепцию его
поэмы. Но ничего подобного, повторяю, тогда не было,
и никто нигде не слыхал об этом. Каким же образом те
перь мог появиться неизвестный в то время список
кающегося Демона? Неужели поэт переделал поэму
для того только, чтобы послать ее для прочтения г-же
Бахметевой, а черную рукопись бросить в перепис
чика? Но у Варвары Александровны находился список
с настоящей рукописи, который, как известно, лег в осно
вание карлсруэского издания «Демона». Следовательно,
все разглагольствования на подобную тему не имеют
никакого основания. А между тем им верят даже ученые
люди. Г. Висковатов имеет особый дар: он беззаветно
увлекается сам и других увлекает за собою.
В. П. БУРНАШЕВ
МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ
В РАССКАЗАХ ЕГО ГВАРДЕЙСКИХ
ОДНОКАШНИКОВ
(Из «Воспоминаний В. П. Бурнашева, по его ежедневнику, в период
времени с 15 сентября 1836 по 6 марта 1837 г.»)
В одно воскресенье, помнится, 15 сентября 1836 го
да, часу во втором дня, я поднимался по лестнице кон
ногвардейских казарм в квартиру доброго моего
приятеля А. И. Синицына 1. <...> Подходя уже к дверям
квартиры Синицына, я почти столкнулся с быстро сбе
гавшим с лестницы и жестоко гремевшим шпорами
и саблею по каменным ступеням молоденьким гвар
дейским гусарским офицером в треугольной, надетой
с поля, шляпе, белый перистый султан которой разве
вался от сквозного ветра. Офицер этот имел очень весе
лый, смеющийся вид человека, который сию минуту
видел, слышал или сделал что-то пресмешное. Он слегка
задел меня или, скорее, мою камлотовую шинель на
байке (какие тогда были в общем употреблении) длин
ным капюшоном своей распахнутой и почти распущен
ной серой офицерской шинели с красным воротником
и, засмеявшись звонко на всю лестницу (своды которой
усиливали звуки), сказал, вскинув на меня свои до
вольно красивые, живые, черные, как смоль, глаза, при
надлежавшие, однако, лицу бледному, несколько ску
ластому, как у татар, с крохотными тоненькими
усиками и с коротким носом, чуть-чуть приподнятым,
именно таким, какой французы называют nez à la cou-
sin: * «Извините мою гусарскую шинель, что она лезет
без спроса целоваться с вашим гражданским хито-
* вздернутым носом ( фр.) .
208
н о м » , — и продолжал быстро спускаться с лестницы,
все по-прежнему гремя ножнами сабли, не пристегну
той на крючок, как делали тогда все светски благовос
питанные кавалеристы, носившие свое шумливое
оружие с большою аккуратностью и осторожностью,
не позволяя ему ни стучать, ни греметь. Это было
не в тоне. Развеселый этот офицерик не произвел на