влетели в город, где вся честная компания разъехалась
по квартирам, а Булгаков ночевал у нас. Утром он
пресерьезно и пренастоятельно уверял бабушку, доб
рейшую старушку, не умеющую сердиться на наши
проказы, что он весьма действительно маркиз де Глу-
пиньон.
Ю. К. АРНОЛЬД
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
То был дурной, печальный день для интеллигентно
го круга северной столицы русского народа, тот день
30 января 1837 года, когда <...> с одного конца города
до другого пролетела, словно на крыльях зловещего
урагана, страшная молва: «Погиб поэт!» — «Погиб наш
Пушкин, слава и гордость мыслящей России!» С недо
умением испуга <...> оглядывались все мы тогда друг
на друга. «Пушкин пал в дуэли! Да неужели пал?
Неужели в дуэли? Как? За что? И кем убит?» И когда
мы узнали, кем и за что, когда мы проведали, что кучка
праздных, безмозглых и бессердечных фатов-тунеядцев
имела дерзость ради нахально-шутовской своей забавы
надсмехаться над семейным счастием и над честью
великого поэта и тем подготовить ужасную катастрофу
предшествовавшего дня, тогда из души каждого и вся
кого, в чьей груди билось сердце истого, честного со
члена великой русской семьи, единодушно вырвался
крик глубокого негодования против того круга, который
мог породить подобных уродов русской земли. И это
общее проклятие нашло полное свое выражение в вещих
устах всемилосердным, всемогущим богом нам в утеше
ние посланного нового поэта:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов... и т. д.
Из почвы, орошенной дорогою кровию Пушкина,
вдруг вырос преемник могучей его лиры — Лермонтов!
* * *
Не помню я, кто именно, в один из декабрьских
понедельников 1840 года, привез <в салон В. Ф. Одоев-
234
ского> 1 известие, что «старуха Арсеньева подала на
высочайшее имя весьма трогательное прошение о поми
ловании ее внука Лермонтова и об обратном его пере
воде в гвардию». Завязался, конечно, общий и довольно
оживленный диспут о том, какое решение воспоследует
со стороны государя императора. Были тут и оптимисты
и пессимисты: первые указали на то, что Лермонтов был
ведь уже раз помилован и что Арсеньева — женщина
энергичная, да готовая на всякие пожертвования для
достижения своей цели, а вследствие того наберет себе
массу сильнейших заступников и защитниц; ergo:
результатом неминуемо должно воспоследовать поми
лование. С своей же стороны, пессимисты гораздо осно
вательнее возражали: во-первых, что вторичная высылка
Лермонтова на Кавказ, при переводе на сей раз уже
не в прежний Нижегородский драгунский, а в какой-
то пехотный полк, находящийся в самом отдаленнейшем
и опаснейшем пункте всей военной нашей позиции,
доказывает, что государь император считает второй
проступок Лермонтова гораздо предосудительнее пер
вого; во-вторых, что тут вмешаны политические отно
шения к другой державе, так как Лермонтов имел дуэль
с сыном французского посла, и в-третьих, что по двум
первым причинам неумолимыми противниками поми
лованию неминуемо должны оказаться с дисциплинар
ной стороны великий князь Михаил Павлович, как
командир гвардейского корпуса, а с политической
стороны канцлер граф Нессельроде, как министр
иностранных дел 2. Прения длились необыкновенно
долго, тем более что тут вмешались барыни и даже
преимущественно завладели диспутом. Я соскучился
и незаметно улизнул. На прошение г-жи Арсеньевой,
как надобно было ожидать, воспоследовал отказ, но
особою милостию государь император разрешил Лер
монтову трехмесячный отпуск с дозволением провести
это время у своей бабушки в Петербурге. Услышав
про этот исход дела, я надеялся когда-нибудь встретить
Лермонтова у кн. Одоевского, но ошибся в своем ожида
нии: Лермонтов ни на одном из литературных вечеров
князя ни разу не показывался. Осенью же того же
1841 года пришло с Кавказа известие, что Лермонтов
был убит на дуэли.
A. H. МУРАВЬЕВ
ЗНАКОМСТВО С РУССКИМИ ПОЭТАМИ
Не много уже времени оставалось Пушкину укра
шать отечественную словесность зрелыми плодами
своего гения, когда появился другой необычайный
талант, обещавший наследовать его славу, если бы и ему
не предназначен был еще более краткий срок на лите
ратурном поприще и не ожидала его такая же роковая
судьба, как и нашего великого поэта. Я хочу говорить
о Лермонтове; он еще был тогда лейб-гусарским юнке
ром в гвардейской школе, и никто о нем не слыхал.
Однажды его товарищ по школе, гусар Цейдлер, при
носит мне тетрадку стихов неизвестного поэта и, не
называя его по имени, просит только сказать мое мнение
о самых стихах. Это была первая поэма Лермонтова
«Демон» 1. Я был изумлен живостью рассказа и звуч
ностью стихов и просил передать это неизвестному
поэту. Тогда лишь, с его дозволения, решился он мне
назвать Лермонтова, и когда гусарский юнкер надел
эполеты, он не замедлил ко мне явиться. Таково было
начало нашего знакомства. Лермонтов просиживал
у меня по целым вечерам; живая и остроумная его бесе
да была увлекательна, анекдоты сыпались, но громкий
и пронзительный его смех был неприятен для слуха, как
бывало и у Хомякова, с которым во многом имел он
сходство; не один раз просил я и того и другого «смеять
ся проще» 2. Часто читал мне молодой гусар свои стихи,
в которых отзывались пылкие страсти юношеского
возраста, и я говорил ему: «Отчего не изберет более
высокого предмета для столь блистательного таланта?»
Пришло ему на мысль написать комедию, вроде «Горе
от ума» 3, резкую критику на современные нравы, хотя
и далеко не в уровень с бессмертным творением Грибо-
236
едова. Лермонтову хотелось видеть ее на сцене, но
строгая цензура III Отделения не могла ее пропустить.
Автор с негодованием прибежал ко мне и просил убедить
начальника сего Отделения, моего двоюродного брата
Мордвинова 4, быть снисходительным к его творению,
но Мордвинов оставался неумолим; даже цензура по
лучила неблагоприятное мнение о заносчивом писателе,
что ему вскоре отозвалось неприятным образом.
Случилась несчастная дуэль Пушкина; столица
поражена была смертью любимого поэта; народ толпил
ся около его дома, где сторожила полиция, испуганная
таким сборищем; впускали только поодиночке покло
ниться телу усопшего. Два дня сряду в тесной его квар
тире являлись, как тени, люди всякого рода и звания,
один за другим благоговейно подходили к его руке
и молча удалялись, чтобы дать место другим почита
телям его памяти. Было даже опасение взрыва народной
ненависти к убийце Пушкина. Если потеря его произ
вела такое сильное впечатление на народ, то можно себе
представить, каково было раздражение в литературном
круге. Лермонтов сделался его эхом, и тем приобрел
себе громкую известность, написав энергические стихи
на смерть Пушкина; но себе навлек он большую беду,
так как упрекал в них вельмож, стоявших около трона,
за то что могли допустить столь печальное событие.
Ходила молва, что Пушкин пал жертвою тайной интри
ги, по личной вражде, умышленно возбудившей его
ревность; деятелями же были люди высшего слоя об
щества. Поздно вечером приехал ко мне Лермонтов
и с одушевлением прочел свои стихи, которые мне очень
понравились. Я не нашел в них ничего особенно резкого,
потому что не слыхал последнего четверостишия, кото
рое возбудило бурю против поэта. Стихи сии ходили
в двух списках по городу, одни с прибавлением, а другие
без него, и даже говорили, что прибавление было сде
лано другим поэтом, но что Лермонтов благородно
принял это на себя. Он просил меня поговорить в его
пользу Мордвинову, и на другой день я поехал к моему
родичу.
Мордвинов был очень занят и не в духе. «Ты всегда
с старыми в е с т я м и , — сказал о н , — я давно читал эти
стихи графу Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего
предосудительного». Обрадованный такой вестью, я по
спешил к Лермонтову, чтобы его успокоить, и, не застав
дома, написал ему от слова до слова то, что сказал
237
мне Мордвинов. Когда же возвратился домой, нашел
у себя его записку, в которой он опять просил моего
заступления, потому что ему грозит опасность. Долго
ожидая меня, написал он на том же листке чудные
свои стихи «Ветка Палестины», которые по внезапному
вдохновению у него исторглись в моей образной при
виде палестинских пальм, принесенных мною с Востока:
Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты цвела, где ты росла?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?.. и проч 5.
Меня чрезвычайно тронули эти стихи, но каково
было мое изумление вечером, когда флигель-адъютант
Столыпин 6 сообщил мне, что Лермонтов уже под арес
том. Случилось мне на другой день обедать у Мордви
нова; за столом потребовали его к гр. Бенкендорфу;
через час он возвратился и с крайним раздражением
сказал мне: «Что ты на нас выдумал? ты сам будешь
отвечать за свою записку». Оказалось, что, когда Лер
монтов был взят под арест, генерал Веймарн, исполняв
ший должность гр. Бенкендорфа за его болезнью,
поехал опечатать бумаги поэта и между ними нашел
мою записку. При тогдашней строгости это могло дурно
для меня кончиться, но меня выручил из беды бывший
начальник штаба жандармского корпуса генерал