<енной> Штерич, впоследствии за Лутков-
ским (который был в родстве с Смирновой), они напи
саны вот по какому случаю: кн<ягиня> Щербатова
его спросила (он за ней ухаживал), молится ли он
когда-нибудь? Он жаловался, что ему грустно, это было
при Смирновой. Он отвечал, что забыл все молитвы.
Смирнова сказала ему: «Какой вздор, а молитва
успокоит вашу грусть, Лерма». (Его так звали все его
близкие знакомые, братья Смирновой были очень с ним
хороши, А<лександр> Ив<анович> Арнольди, служив
ший с ним в гусарах, и А. О. Россет 3, который часто
сидел с ним под арестом (он был улан) на Адмиралтей
ской гауптвахте; когда они сидели под арестом, они
сочиняли вместе челобитниА<лександре> О<сиповне>,
которая просила за них прощенье у в<еликого> к<нязя>
Михаила Павловича, который очень благоволил и Рос-
сету, и Лермонтову вообще.)
294
«Неужели вы забыли все м о л и т в ы , — спросила
кн<ягиня> Щ е р б а т о в а , — не может быть!
А<лександра> О<сиповна> сказала княгине: «На
учите его читать хоть Богородицу».
Кн<ягиня> Щербатова тут же прочла Лермонтову
Богородицу.
К концу вечера он написал стихи, всем известную
«Молитву», и показал Смирновой, она сказала ему, что
стихи дивнохороши и что следует их переписать
и поднести княгине (она была тогда уже вдовой).
И. С. ТУРГЕНЕВ
ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ И ЖИТЕЙСКИХ
ВОСПОМИНАНИЙ»
Лермонтова я тоже видел всего два раза: в доме
одной знатной петербургской дамы, княгини Ш<ахов-
ск>ой 1, и несколько дней спустя на маскараде в Бла
городном собрании, под новый 1840 год. У княгини
Шаховской я, весьма редкий и непривычный посетитель
светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я за
бился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом.
Он поместился на низком табурете перед диваном,
на котором, одетая в черное платье, сидела одна из
тогдашних столичных красавиц — белокурая графиня
М<усина>-П<ушкина> — рано погибшее, действитель
но прелестное создание 2. На Лермонтове был мундир
лейб-гвардии Гусарского полка; он не снял ни сабли,
ни перчаток и, сгорбившись и насупившись, угрюмо
посматривал на графиню. Она мало с ним разговаривала
и чаще обращалась к сидевшему рядом с ним графу
Ш<увалов>у, тоже гусару 3. В наружности Лермонтова
было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрач
ной и недоброй силой, задумчивой презрительностью
и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших
и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно
не согласовался с выражением почти детски нежных
и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая,
кривоногая, с большой головой на сутулых широких
плечах, возбуждала ощущение неприятное; но прису
щую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он
до некоторой степени изобразил самого себя в Печо
рине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он
смеялся» и т. д. — действительно, применялись к нему.
Помнится, граф Шувалов и его собеседница внезапно
296
засмеялись чему-то, и смеялись долго; Лермонтов также
засмеялся, но в то же время с каким-то обидным уди
влением оглядывал их обоих. Несмотря на это, мне все-
таки казалось, что и графа Шувалова он любил, как
товарища — и к графине питал чувство дружелюбное.
Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, на
пустил на себя известного рода байроновский жанр,
с примесью других, еще худших капризов и чудачеств.
И дорого же он поплатился за них! Внутренно Лермон
тов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной
сфере, куда его втолкнула судьба. На бале дворян
ского собрания 4 ему не давали покоя, беспрестанно
приставали к нему, брали его за руки; одна маска сме
нялась другою, а он почти не сходил с места и молча
слушал их писк, поочередно обращая на них свои су
мрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил
на лице его прекрасное выражение поэтического твор
чества. Быть может, ему приходили в голову те стихи:
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки... и т. д.
M. A. КОРФ
ИЗ ДНЕВНИКА
21 марта <1840 г.>. На днях был здесь дуэль, кончив
шийся ничем, но примечательный по участникам. Не
сколько лет тому назад молоденькая и хорошенькая
Штеричева 1, жившая круглою сиротою у своей бабки,
вышла замуж за молодого офицера кн. Щербатова, но
он спустя менее года умер, и молодая вдова осталась
одна с сыном, родившимся уже через несколько дней
после смерти отца. По прошествии траурного срока она
натурально стала являться в свете, и столько же нату
рально, что нашлись тотчас и претенденты на ее руку
и просто молодые люди, за нею ухаживавшие. В числе
первых был гусарский офицер Л е р м о н т о в , — едва ли не
лучший из теперешних наших поэтов; в числе послед
них — сын французского посла Баранта, недавно сюда
приехавший для определения в секретари здешней мис
сии. Но этот ветреный француз вместе с тем приволачи-
вался за живущей здесь уже более года женою консула
нашего в Гамбурге Бахерахта — известною кокеткою
и даже, по общим с л у х а м , — femme galante *. В припад
ке ревности она как-то успела поссорить Баранта с Лер
монтовым, и дело кончилось вызовом.
Сперва дрались на шпагах, причем одно только
неловкое падение Баранта спасло жизнь Лермонтова;
потом стрелялись, и когда первый дал промах, то по
следний выстрелил на воздух, чем все и кончилось.
Между тем все это было ведено в такой тайне, что не
сколько недель оставалось сокрытым и от публики, и от
правительства, пока сам Лермонтов как-то проговорил
ся, и дело дошло до государя. Теперь он под военным
* женщиной легкого поведения ( фр.) .
298
судом *, а Баранту (сыну), вероятно, придется возвра
щаться восвояси. Щербатова уехала в Москву, а между
тем ее ребенок, остававшийся здесь у бабки, умер, что,
вероятно, охладит многих из претендентов на ее руку:
ибо у нее ничего нет и все состояние было мужнино,
перешедшее к сыну, со смертию которого возвращается
опять в род отца.
Странно, что лучшим нашим поэтам приходится
драться с французами: Дантес убил Пушкина, и Барант,
вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если б не
поскользнулся, нанося решительный удар, который
таким образом только оцарапал ему грудь.
* По приговору сего суда, смягченному государем, он был пе
реведен в армию и отправлен за Кавказ. ( Примеч. М. А. Корфа.)
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ И СТАТЕЙ
Н. В. СТАНКЕВИЧУ1
29 сентября— 8 октября 1839 г.
На Руси явилось новое могучее дарование — Лер
монтов; вот одно из его стихотворений:
ТРИ ПАЛЬМЫ
(Восточное сказание)
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли... и т. д.
Какая образность! — так все и видишь перед собою,
а увидев раз, никогда уж не забудешь! Дивная кар
тина — так и блестит всею яркостию восточных красок!
Какая живописность, музыкальность, сила и крепость
в каждом стихе, отдельно взятом! Идя к Грановскому,
нарочно захватываю новый № «Отечественных запи
сок», чтобы поделиться с ним наслаждением — и что
же? — он предупредил меня: «Какой чудак Лермонтов —
стихи гладкие, а в стихах черт знает что — вот хоть его
«Три пальмы» — что за дичь!» 2 Что на это было отве
чать? Спорить — но я уже потерял охоту спорить, когда
нет точек соприкосновения с человеком. Я не спорил,
но, как майор Ковалев частному приставу, сказал Гра
новскому, расставив руки: «Признаюсь, после таких
с вашей стороны поступков я ничего не нахожу» 3, —
и вышел вон. А между тем этот человек со слезами
восторга на глазах слушал «О царе Иване Васильевиче,
молодом опричнике и удалом купце Калашникове».
300
В. П. БОТКИНУ4
16— 21 апреля 1840 г.
Кстати: вышли повести Лермонтова 5. Дьявольский
талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так
и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь огра
ниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь.
Недавно был я у него в заточении и в первый раз по
разговаривал с ним от души. Глубокий и могучий дух!
Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий
и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет
русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! Я был
без памяти рад, когда он сказал мне, что Купер выше
Вальтер Скотта, что в его романах больше глубины
и больше художественной целости. Я давно так думал
и еще первого человека встретил, думающего так же.
Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит
«Онегина». Женщин ругает: одних за то, что <...>, дру
гих за то, что не <...>. Пока для него женщины и <...> —
одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит
одних женщин и в жизни только их и видит. Взгляд
чисто онегинский. Печорин — это он сам, как есть.
Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рас
судочном, охлажденном и озлобленном взгляде на
жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство
того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и ска
зал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим
понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед
ним превосходстве. Каждое его слово — он сам, вся
его натура, во всей глубине и целости своей. Я с ним