погруженный в корректуры, в том алхимическом костю-
306
ме, о котором я упоминал и покрой которого был снят
им у О д о е в с к о г о , — разбрасывал эти корректуры и бу
маги по полу и производил страшную кутерьму на столе
и в комнате. Однажды он даже опрокинул ученого
редактора со стула и заставил его барахтаться на полу
в корректурах. Г. Краевскому, при его всегдашней
солидности, при его наклонности к порядку и аккурат
ности, такие шуточки и школьничьи выходки не должны
были нравиться; но он поневоле переносил это от вели
кого таланта, с которым был на ты,и, полуморщась,
полуулыбаясь, говорил:
— Ну, полно, полно... перестань, братец, перестань.
Экой школьник...
Г. Краевский походил в такие минуты на гетевского
Вагнера, а Лермонтов на маленького бесенка, которого
Мефистофель мог подсылать к Вагнеру нарочно для
того, чтобы смущать его глубокомыслие 4.
Когда ученый приходил в себя, поправлял свои
волосы и отряхал свои одежды, поэт пускался в рас
сказы о своих светских похождениях, прочитывал свои
новые стихи и уезжал. Посещения его всегда были
очень непродолжительны.
Заговорив о Лермонтове, я выскажу здесь, кстати,
все, что помню об нем, и читатель, верно, простит меня
за нарушение в рассказе моем хронологического по
рядка.
Раз утром Лермонтов приехал к г. Краевскому в то
время, когда я был у него. Лермонтов привез ему свое
стихотворение.
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно... —
прочел его и спросил:
— Ну что, годится?..
— Еще бы! дивная вещь! — отвечал г. К р а е в с к и й , —
превосходно, но тут есть в одном стихе маленький грам
матический промах, неправильность...
— Что такое? — спросил с беспокойством Лер
монтов.
Из пламяи света
Рожденное слово...
— Это неправильно, не т а к , — возразил г. Краев
с к и й , — по-настоящему, по грамматике, надо сказать
из пламении света...
307
— Да если этот пламень не укладывается в стих?
Это вздор, н и ч е г о , — ведь поэты позволяют себе разные
поэтические вольности — и у Пушкина их много... Од
нако... (Лермонтов на минуту задумался)... дай-ка
я попробую переделать этот стих.
Он взял листок со стихами, подошел к высокому
фантастическому столу с выемкой, обмакнул перо и за
думался.
Так прошло минут пять. Мы молчали.
Наконец Лермонтов бросил с досадой перо и сказал:
— Нет, ничего нейдет в голову. Печатай так, как
есть. Сойдет с рук...
В другой раз я застал Лермонтова у г. Краевского
в сильном волнении. Он был взбешен за напечатание
без его спроса «Казначейши» в «Современнике», изда
вавшемся Плетневым. Он держал тоненькую розовую
книжечку «Современника» в руке и покушался было
разодрать ее, но г. Краевский не допустил его до этого.
— Это черт знает что такое! позволительно ли де
лать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая
к н и ж е ч к о ю . . . — Это ни на что не похоже!
Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш
и на обертке «Современника», где была напечатана его
«Казначейша», набросал какую-то карикатуру 5.
Вероятно, этот нумер «Современника» сохраняется
у г. Краевского в воспоминание о поэте.
Я также встретился у г. Краевского с Лермонтовым
в день его дуэли с сыном г. Баранта, находившимся
тогда при французском посольстве в Петербурге 6... Лер
монтов приехал после дуэли прямо к г. Краевскому
и показывал нам свою царапину на руке. Они дрались на
шпагах. Лермонтов в это утро был необыкновенно весел
и разговорчив. Если я не ошибаюсь, тут был и Бе
линский.
Белинский часто встречался у г. Краевского с Лер
монтовым 7. Белинский пробовал было не раз заводить
с ним серьезный разговор, но из этого никогда ничего
не выходило. Лермонтов всякий раз отделывался шут
кой или просто прерывал его, а Белинский приходил
в смущение.
— Сомневаться в том, что Лермонтов у м е н , — гово
рил Б е л и н с к и й , — было бы довольно странно; но я ни
разу не слыхал от него ни одного дельного и умного
слова. Он, кажется, нарочно щеголяет светскою
пустотою.
308
И действительно, Лермонтов как будто щеголял ею,
желая еще примешивать к ней иногда что-то сатанин
ское и байроническое: пронзительные взгляды, ядовитые
шуточки и улыбочки, страсть показать презрение к жиз
ни, а иногда даже и задор бретера. Нет никакого сомне
ния, что если он не изобразил в Печорине самого себя,
то, по крайней мере, идеал, сильно тревоживший его в то
время и на который он очень желал походить.
Когда он сидел в ордонанс-гаузе после дуэли с Ба-
рантом, Белинский навестил его; 8 он провел с ним часа
четыре глаз на глаз и от него прямо пришел ко мне.
Я взглянул на Белинского и тотчас увидел, что он
в необыкновенно приятном настроении духа. Белинский,
как я замечал уже, не мог скрывать своих ощущений
и впечатлений и никогда не драпировался. В этом отно
шении он был совершенный контраст Лермонтову.
— Знаете ли, откуда я? — спросил Белинский.
— Откуда?
— Я был в ордонанс-гаузе у Лермонтова, и попал
очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка,
в первый раз я видел этого человека настоящим челове
ком!!! Вы знаете мою светскость и ловкость: я взошел
к нему и сконфузился по обыкновению. Думаю себе: ну,
зачем меня принесла к нему нелегкая? Мы едва зна
комы, общих интересов у нас никаких, я буду его жени-
ровать *, он меня... Что еще связывает нас немного —
так это любовь к искусству, но он не поддается на
серьезные разговоры... Я, признаюсь, досадовал на себя
и решился пробыть у него не больше четверти часа.
Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завя
зался как-то разговор об английской литературе и Валь
тер Скотте... «Я не люблю Вальтер С к о т т а , — сказал мне
Лермонтов 9, — в нем мало поэзии. Он сух». И начал
развивать эту мысль, постепенно одушевляясь. Я смо
трел на него — и не верил ни глазам, ни ушам своим.
Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту
минуту самим собою... В словах его было столько исти
ны, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоя
щего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. Он
перешел от Вальтер Скотта к Куперу и говорил о Купере
с жаром, доказывал, что в нем несравненно более
поэзии, чем в Вальтер Скотте, и доказывал это с тон
костью, с умом и — что удивило меня — даже с увлече-
* стеснять (от фр.gêner).
309
нием. Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом че
ловеке! Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!..
Недаром же меня так тянуло к нему. Мне наконец
удалось-таки его видеть в настоящем свете. А ведь чу
дак! Он, я думаю, раскаивается, что допустил себя хотя
на минуту быть самим с о б о ю , — я уверен в этом...
В материалах для биографии, во второй части сочи
нений Лермонтова, г. Дудышкин говорит:
«В 1840 году, когда Лермонтов сидел уже под аре
стом за дуэль, он познакомился с Белинским. Белинский
навестил его, и с тех пор дружеские отношения их не
прерывались».
Это несправедливо. Белинский после возвращения
Лермонтова с Кавказа, зимою 1841 года, несколько раз
виделся с ним у г. Краевского и у Одоевского, но между
ними не только не было никаких дружеских отношений,
а и серьезный разговор уже не возобновлялся более...
Странные и забавные отзывы слышатся до сих пор
о Лермонтове. «Что касается его т а л а н т а , — рассуждают
т а к , — об этом и говорить нечего, но он был пустой че
ловек и притом недоброго сердца».
И вслед за тем приводятся обыкновенно доказатель
ства этого — различные анекдоты о нем во время
пребывания его в юнкерской школе и гусарском полку.
Как же соединить эти два понятия о Лермонтове-
человеке и о Лермонтове-писателе?
Как писатель он поражает прежде всего умом сме
лым, тонким и пытливым: его миросозерцание уже
гораздо шире и глубже Пушкина — в этом почти все со
гласны. Он дал нам такие произведения, которые обна
руживали в нем громадные задатки для будущего. Он
не мог обмануть надежд, возбужденных им, и если бы
не смерть, так рано прекратившая его деятельность, он,
может быть, занял бы первое место в истории русской
литературы... Отчего же большинству своих знакомых
он казался пустым и чуть не дюжинным человеком,
да еще с злым сердцем? С первого раза это кажется
странным.
Но это большинство его знакомых состояло или из
людей светских, смотрящих на все с легкомысленной,
узкой и поверхностной точки зрения, или из тех мелко
плавающих мудрецов-моралистов, которые схватывают
только одни внешние явления и по этим внешним явле
ниям и поступкам произносят о человеке решительные
и окончательные приговоры.
310
Лермонтов был неизмеримо выше среды, окружав
шей его, и не мог серьезно относиться к такого рода
людям. Ему, кажется, были особенно досадны послед
ние — эти тупые мудрецы, важничающие своею дель-
ностию и рассудочностию и не видящие далее своего
носа. Есть какое-то наслаждение (это очень понятно)
казаться самым пустым человеком, даже мальчишкой
и школьником перед такими господами. И для Лермон
това это было, кажется, действительным наслаждением.
Он не отыскивал людей равных себе по уму и по мысли
вне своего круга. Натура его была слишком горда для