приемов. К наукам, особенно к наукам точным, мальчик
Лермонтов расположения не имел, да и вообще не по
давал блестящих надежд в будущем, отчасти потому,
что учился понемногу, как все русские мальчики, отчасти
и по развитию поэтического элемента в ущерб прочим.
Читал он, конечно, много, хотя по большей части лишь
произведения изящной л и т е р а т у р ы , — поэзия Пушкина
и знакомство с иностранными языками ограждали его
от слишком неразборчивого чтения. О том, когда и как
330
начал писать Лермонтов, многого говорить не сможем,
потому что в произведениях его детства нет особенных
залогов будущего совершенства 6, и в этом роде они да
леко ниже лицейских стихотворений Пушкина.
С поступлением мальчика или, скорее, молодого
человека в учебное заведение (в старую Школу гвар
дейских подпрапорщиков и юнкеров принимались воспи
танники не моложе шестнадцати лет) внешняя обста
новка жизни Лермонтова становится не только не поэти
ческою, но даже антипоэтическою. Дошедшие до нас
школьные произведения поэта, острые и легко написан
ные, хотя по содержанию своему неудобные к печати,
оставляют в нас чувство весьма грустное. Всякая моло
дость имеет свой разгул, и от семнадцатилетних гусаров
никто не может требовать катоновских доблестей, но
самый снисходительный наблюдатель сознается, что
разгул молодежи лермонтовского времени был разгулом
нехорошим. Даже старый Бурцов, забияка и ёра, не
одобрил бы своих мальчиков-потомков, не одобрил бы
и среды, в которую они были поставлены. Гусар Бурцов
никак не понял бы этих полузатворнических, полууда
лых нравов, этих ребяческих кутежей, основанных не
столько на потребности веселья, сколько на моде и под
ражании взрослым. Нам кажется, что если бы семнад
цатилетнего Бурцова посадили в закрытое заведение,
он или удрал бы из него для того, чтоб пойти солдатом
в настоящие гусары, или выдержал бы искус, скрепя
сердце, не роняя достоинства молодости, не увлекаясь
полупроказами и полуудальством воспитанника. В юно
шеских стихах, относящихся ко времени затворничества
Лермонтова, мы не встречаем и тени протеста в бур-
цовском отношении. Он доволен своим «пестрым эскад
роном» *7, восхищается своими удалыми сверстниками,
а в товарищах, едва вышедших из ребяческого воз
раста, выхваляет то, что едва спускалось герою Де
нису, прославившему себя в бою и честно послуживше
му родине. Понятно, что при таком направлении жизни
речи не могло быть о науке, о дельном чтении, даже об
основательном изучении военного ремесла, к которому
Лермонтов готовился. К счастию, срок юнкерского вос
питания был не долог, и Лермонтов не замедлил про-
* В старой школе юнкера носили мундир своих полков, а не
один общий, как в настоящее время. ( Примеч. А. В. Дружинина.)
331
ститься с бытом не то офицерским, не то кадетским,
и, во всяком с л у ч а е , — для него ничего не давшим 8.
Жизнь молодого поэта в столице как военного
и светского человека тоже не во многом была радостна.
Лермонтов принадлежал к тому кругу петербургского
общества, который составляет какой-то промежуточный
слой между кругом высшим и кругом средним, и потому
и не имеет прочных корней в обоих. По роду службы
и родству он имел доступ всюду, но ни состояние, ни
привычки детских лет не позволяли ему вполне стать
человеком большого света. В тридцатых годах, когда
разделение петербургских кругов было несравненно рез
че, чем теперь, или когда, по крайней мере, нетерпи
мость между ними проявлялась сильнее, такое положе
ние имело свои большие невыгоды. Но в смягчение им
оно давало поэту, по крайней мере, досуг, мешало ему
слишком часто вращаться в толпе и тем поперечить
своим врожденным наклонностям. Сверх того, служба
часто требовала присутствия Лермонтова в окрестно
стях Петербурга, где поневоле все располагало его
к трудам, чтению, пересмотру его заброшенных было
тетрадок. Нужно ли говорить о том, что скоро к другим
побуждениям высказаться присовокупилась страсть,
самая горячая и самая способная возвысить душу славо
любивого юноши? Как бы то ни было, но период первой
службы Лермонтова, довольно бесцветный по событиям,
принес ему с собою охоту к труду. Уже силы были
испробованы в печати, наступал довольно заметный
перелом в направлении новых стихотворений, влияние
Пушкина как образца сменило собою рабское увлече
ние Б а й р о н о м , — не повредив, однако же, страсти Лер
монтова к байроновской поэзии, захватившей собой всю
душу талантливого юноши почти что с детского воз
раста.
А. Д. ECAKOB
МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ
...Мне вспомнился 1840 год, когда я, еще совсем
молодым человеком, участвовал в осенней экспедиции
в Чечне и провел потом зиму в Ставрополе, и тут и там
в обществе, где вращался наш незабвенный поэт. Ред
кий день в зиму 1840—1841 годов мы не встречались
в обществе. Чаще всего сходились у барона Ипп.
Ал. Вревского 1, тогда капитана Генерального штаба,
у которого, приезжая из подгородней деревни, где
служил в батарее, там расположенной, останавливался.
Там, то есть в Ставрополе, действительно в ту зиму
собралась, что называется, la fine fleur молодежи *.
Кроме Лермонтова, там зимовали: гр. Карл Ламберт 2,
Столыпин (Mongo), Сергей Трубецкой 3, Генерального
штаба: Н. И. Вольф, Л. В. Россильон 4, Д. С. Бибиков,
затем Л. С. Пушкин, Р. И. Дорохов и некоторые другие,
которых не вспомню. Увы, всех названных пережил
я. Вот это общество, раза два в неделю, собиралось
у барона Вревского. Когда же случалось приезжать
из Прочного Окопа (крепость на Кубани) рядовому
Михаилу Александровичу Назимову (декабрист, ныне
живущий в городе Пскове), то кружок особенно ожив
лялся. Несмотря на скромность свою, Михаил Алексан
дрович как-то само собой выдвигался на почетное место,
и все, что им говорилось, бывало выслушиваемо без
прерывов и шалостей, в которые чаще других вдавался
Михаил Юрьевич. Никогда я не замечал, чтобы в разго
воре с М. А. Назимовым, а также с И. А. Вревским Лер
монтов позволял себе обычный свой тон persiflage'а **.
* цвет молодежи ( фр.) .
**насмешки ( фр.) .
333
Не то бывало со мной. Как младший, юнейший в этой
избранной среде, он школьничал со мной до пределов
возможного, а когда замечал, что теряю терпение (что,
впрочем, недолго заставляло себя ждать), он, бывало,
ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тот
час уймет мой пыл.
Итак, прочитав в статье г. Висковатова отзыв
Л. В. Россильонао Лермонтове, я вспомнил их обоюд
ные отношения, которые действительно были несколько
натянуты. Вспомнил, как один в отсутствие другого
нелестно отзывался об отсутствующем. Как Россильон
называл Лермонтова фатом, рисующимся (теперь бы
сказали poseur) и чересчур много о себе думающим
и как М. Ю., в свою очередь, говорил о Россильоне:
«Не то немец, не то поляк, а пожалуй, и жид». Что же
было первою причиной этой обоюдной антипатии — мне
неизвестно. Положа руку на сердце, скажу, что оба
были неправы. Мне не раз случалось видеть М. Ю. сер
дечным, серьезно разумным и совсем не позирующим.
Льва Вас<ильевича> Россильона, намного пережившего
Лермонтова, знают очень многие и вне Кавказа. Это бы
ла личность почтенная, не ищущая многого в людях
и тоже, правда, немного дававшая им, но проведшая
долгую жизнь вполне честно.
16 декабря 1884 г.
Тифлис.
P. S. Из всех портретов М. Ю. Лермонтова, которые
где-либо издавались, положительно ни один не схож
с оригиналом. Помнится мне, что офицеры лейб-гвар
дии гусарского полка поднесли свои акварельные
портреты бывшему своему командиру М. Г. Хомутову.
Между этими портретами был и Михаила Юрьевича,
и единственный, по мне, лучше других его напомина
ющий. Куда он девался? 5
К. X. МАМАЦЕВ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
(В пересказе В. А. Потто)
«Я хорошо помню Л е р м о н т о в а , — рассказывает
Константин Х р и с т о ф о р о в и ч , — и как сейчас вижу его
перед собою, то в красной канаусовой рубашке, то
в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад
воротником и переброшенною через плечо черкесскою
шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах.
Он был среднего роста, с смуглым или загорелым лицом
и большими карими глазами. Натуру его постичь было
трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офице
ров, участвующих вместе с ним в экспедиции, он был
всегда весел, любил острить, но его остроты часто
переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие
особого удовольствия тем, на кого были направлены.
Когда он оставался один или с людьми, которых любил,
он становился задумчив, и тогда лицо его принимало
необыкновенно выразительное, серьезное и даже груст
ное выражение; но стоило появиться хотя одному гвар
дейцу, как он точас же возвращался к своей банальной
веселости, точно стараясь выдвинуть вперед одну
пустоту светской петербургской жизни, которую он
презирал глубоко. В эти минуты трудно было узнать,
что происходило в тайниках его великой души. Он имел
склонность и к музыке, и к живописи, но рисовал одни
карикатуры, и если чем интересовался — так это шах