в особенности в то время, жаждал ссылки, притесне
ний, страданий, что, впрочем, не мешало ему веселиться
и танцевать до упаду на всех балах; но я все-таки
несколько удивился, застав его таким беззаботно
веселым почти накануне его отъезда на Кавказ; вся
его будущность поколебалась от этой ссылки, а он как
ни в чем не бывало кружился в вальсе. Раздосадован
ный, я подошел к нему.
— Да что ты тут делаешь! — закричал я на н е г о , —
убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди, тебя
арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий
князь Михаил Павлович!
— Не арестуют у меня! — щурясь сквозь свой
лорнет, вскользь проговорил граф Иван, проходя
мимо нас.
В продолжение всего вечера я наблюдал за Лермон
товым. Его обуяла какая-то лихорадочная веселость;
но по временам что-то странное точно скользило на его
лице; после ужина он подошел ко мне.
— Соллогуб, ты куда поедешь отсюда? — спросил
он меня.
347
— Куда?.. домой, брат, помилуй — половина чет
вертого!
— Я пойду к тебе, я хочу с тобой поговорить!.. Нет,
лучше здесь... Послушай, скажи мне правду. Слы
шишь — правду... Как добрый товарищ, как честный
человек... Есть у меня талант или нет?.. говори правду!..
— Помилуй, Л е р м о н т о в , — закричал я вне с е б я , —
как ты смеешьменя об этом спрашивать! — человек,
который, как ты, который написал...
— Х о р о ш о , — перебил он м е н я , — ну, так слушай:
государь милостив; когда я вернусь, я, вероятно, за
стану тебя женатым 4, ты остепенишься, образумишься,
я тоже, и мы вместе с тобою станем издавать толстый
журнал.
Я, разумеется, на все соглашался, но тайное скорб
ное предчувствие как-то ныло во мне. На другой день
я ранее обыкновенного отправился вечером к Карамзи
ным. У них каждый вечер собирался кружок, состояв
ший из цвета тогдашнего литературного и художествен
ного мира. Глинка, Брюллов, Даргомыжский, словом,
что носило известное в России имя в искусстве, при
лежно посещало этот радушный, милый, высокоэстети
ческий дом. Едва я взошел в этот вечер в гостиную
Карамзиных, как Софья Карамзина стремительно
бросилась ко мне навстречу, схватила мои обе руки
и сказала мне взволнованным голосом:
— Ах, Владимир, послушайте, что Лермонтов напи
сал, какая это прелесть! Заставьте сейчас его сказать
вам эти стихи!
Лермонтов сидел у чайного стола; вчерашняя
веселость с него «соскочила», он показался мне бледнее
и задумчивее обыкновенного. Я подошел к нему и выра
зил ему мое желание, мое нетерпение услышать тотчас
вновь сочиненные им стихи.
Он нехотя поднялся со своего стула.
— Да я давно написал эту в е щ ь , — проговорил он
и подошел к окну.
Софья Карамзина, я и еще двое, трое из гостей
окружили его; он оглянул нас всех беглым взглядом,
потом точно задумался и медленно начал:
На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Тихо плавают в тумане... 5
348
И так далее. Когда он кончил, слезы потекли по его
щекам, а мы, очарованные этим едва ли не самым
поэтическим его произведением и редкой музыкаль
ностью созвучий, стали горячо его хвалить.
— C'est du Pouchkine cela *, — сказал кто-то из
присутствующих.
— Non, c'est du Лермонтов, ce qui vaudra son Pouchkine! ** — вскричал я.
Лермонтов покачал головой.
— Нет, брат, далеко мне до Александра Сергееви
ч а , — сказал он, грустно у л ы б н у в ш и с ь , — да и времени
работать мало остается; убьют меня, Владимир!
Предчувствие Лермонтова сбылось: в Петербург он
больше не вернулся; но не от черкесской пули умер
гениальный юноша, а на русское имя кровавым пятном
легла его смерть.
* * *
Лермонтов, одаренный большими самородными
способностями к живописи, как и к поэзии, любил
чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря,
из-за которого подымалась оконечность Александров
ской колонны с венчающим ее ангелом. В таком изобра
жении отзывалась его безотрадная, жаждавшая горя
фантазия 7.
* * *
Елизавета Михайловна Хитрово вдохновила мое
первое стихотворение: оно, как и другие мои стихи,
увы, не отличается особенным талантом, но замечатель
но тем, что его исправлял и перевел на французский
язык Лермонтов 8.
* Это по-пушкински ( фр.) .
**Нет, это по-лермонтовски, одно другого стоит! ( фр.) .
К. А. БОРОЗДИН
ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ
Сказать, что я был знаком с Лермонтовым, было
бы неточно, между нами существовала чересчур
большая разница в годах, чтобы можно было говорить
о знакомстве: мне только минуло тринадцать лет, когда
двадцатисемилетний поэт пал на дуэли; но мне приве
лось незадолго до его преждевременной, трагической
кончины видеть его два раза, слышать его разговор,
говорить с ним, и черты лица его, как и вся наружность,
остались навсегда запечатленными в моей памяти.
Покойная моя матушка была дружески знакома
с бабкой Лермонтова, Елисаветой Алексеевной Арсень
евой, урожденной Столыпиной. Нередко навещали они
друг друга, зимой чередовались вечерами с любимым
ими преферансом, были обе очень набожны, принадле
жали к одному приходу Всех Скорбящих, так как
Арсеньева жила на Шпалерной, а матушка — на
Захарьевской. Больше же всего сближали их материн
ские заботы, одной о своем внуке, а другой о своих
трех сыновьях, из которых младшим был я, учившийся
тогда в пансионе г. Крылова, при Петропавловском
училище.
Арсеньева, несмотря на свои шестьдесят лет, была
очень бодрая еще старуха 1, годами двенадцатью старше
моей матушки. Высокая, полная, с крупными чертами
лица, как все Столыпины, она располагала к себе свои
ми добрыми и умными голубыми глазами и была
прекрасным типом, как говорилось в старину, степенной
барыни. Матушка моя, недурно писавшая масляными
красками, имела дар схватывать сходство и сняла
с Елисаветы Алексеевны портрет, поразительно похо
жий. Он много лет сохранялся у нас в семье.
350
При такой близости знакомства моей матушки
с бабкой Лермонтова я десятилетним еще мальчиком
слышал подробности о ссылке ее внука на Кавказ за
стихи на смерть Пушкина, знал, что его вернули оттуда
и простили; прошло года два, и <я> опять услышал
о ссылке его туда же за дуэль с Барантом. Все это
сопровождалось горем и слезами бабушки, делившей
их с моей матушкой, так же как радостное наконец
известие в начале 1841 года, что Лермонтову дали
отпуск в Петербург после того, как он был в экспедиции
с горцами, отличился там, и есть надежда, что его
скоро опять простят. Бабушка, усердно хлопотавшая
за своего ненаглядного Мишу, сияла счастием, и вскоре
моя матушка мне сказала, что он приехал; она его
видела.
В эту пору мне и самому уже захотелось его увидать;
я был уже в гросстерции, то есть в пятом классе
Петропавловского училища, и благодаря прекрасному
учителю русской словесности А. Т. Крылову, умевшему
вселить в учениках своих любовь к своему предмету,
знал множество стихов и в особенности Пушкина.
Товарищами моими по классу, сидевшими на одной
со мною скамейке, были два старших сына Н. А. Поле
вого, один из них знал наизусть всего «Онегина»,
и у нас с ним шло горячее соревнование. На Лермонтова
нам указывал Крылов, как на прямого продолжателя
Пушкина, не уступавшего ему в силе своего таланта,
и он предсказывал молодому поэту великую будущность.
«Хаджи Абрек», «Купец Калашников» и немало других
мелких стихотворений Лермонтова, разбросанных тогда
по различным изданиям, нам были знакомы, мы ими
восторгались и тоже заучивали. Понятно после того,
что, зная уже цену таланта Лермонтова, во мне с осо
бенною силою сказалось желание увидеть самого поэта.
Он рисовался в моем воображении чем-то идеально
прекрасным, носящим на своем челе печать высокого
своего призвания, и я стал приставать к матушке
с просьбою устроить так, чтобы я его мог увидеть. Она
с улыбкою отвечала мне, что это сделается само собою:
бабка, конечно, рассказала ему, насколько делила она
с нею свое горе, и пришлет его к ней благодарить.
— Но когда же он приедет? Вероятнее всего, что
в то время, как я буду в пансионе и его не увижу.
351
— Тогда я устрою и н а ч е , — успокаивала меня ма
тушка; но все это меня не удовлетворяло, и нетерпе
ние мое росло.
Меня отпускали из пансиона по субботам, в воскре
сенье вечером я уже возвращался туда, и первым моим
вопросом в следующую субботу было:
— Что Лермонтов?
— Б ы л , — ответили м н е , — в середу.
Это совсем меня опечалило, случай пропущен, когда
я дождусь другого? С горя я даже не расспрашивал
подробностей о визите. Матушка дала мне слово повезти
меня самого к Арсеньевой в такой день, когда я непре
менно увижу там Лермонтова.
Да когда же это будет? Нужно все-таки ожидать,
а Полевые тоже нетерпеливы, торопят меня расспро
сами.
Печально настроенный, побрел я в воскресенье
утром к обедне к Спасу Преображения, отстоял ее
и направился уже к выходу, как меня остановила одна
наша знакомая, Наталья Ивановна Запольская.
— Куда вы? Пойдемте ко мне, я вас угощу кофеем.
Не сразу решился я на то, говоря, что мне не
позволено никуда заходить из церкви; но Наталья Ива
новна настояла на своем, сказала, что берет на себя