ответственность, и увлекла меня. С небольшим тридцати
лет, бойкая, веселая, она за что-то разъехалась с мужем
и жила в Петербурге для сына, моего ровесника, учив
шегося в артиллерийском училище. Квартира ее была
на Шестилавочной, то есть на теперешней Надеждин-
ской, в церкви же с нею была хорошенькая ее племян
ница, Унковская, очень мне нравившаяся, и это-то меня
больше всего занимало.
Когда мы уже сидели в столовой и, попивая чудес
ный кофе со сливками и сдобными булочками, весело
болтали, в передней раздался звонок, и через минуту
вошел к нам офицер небольшого роста, коренастый,
мешковатый, в какой-то странной, никогда не виданной
мною армейской форме. Хозяйка стремительно бро
силась к нему навстречу и, протягивая ему руку, сказала
с тоном упрека:
— Наконец-то и меня вы вспомнили.
— Знаете, ведь это всегда так б ы в а е т , — отвечал он,
целуя ее руку и усаживаясь возле н е е . — Когда хочешь
кого-нибудь увидеть поскорей, непременно увидишь
352
нескоро. Сам к вам рвался, да мешали все эти несносные
обязательные визиты.
Разговор начался и шел у них все время по-фран
цузски. Я написал карандашом на клочке бумажки
вопрос: «Кто это?» — и передал бумажку Унковской.
Она вернула мне ее с ответом: «Лермонтов».
Меня так и обожгло. Лермонтов! Боже! какое разо
чарование! Какая пропасть между моею фантазией
и действительностью! Корявый какой-то офицер —
и это Лермонтов! Я стал его разглядывать и с лихора
дочною жадностью слушал каждое его слово.
Сколько ни видел я потом его портретов, ни один
не имел с ним ни малейшего сходства, все они писаны
были на память, и никому не удалось передать живьем
его физиономии, как то сделал, например, Эммануил
Александрович Дмитриев-Мамонов в наброске своем
карандашом портрета Гоголя. Но из всех портретов
Лермонтова приложенный к изданию с биографическим
очерком Пыпина самый неудачный. Поэт представлен
тут красавцем с какими-то колечками волос на висках
и с большими, вдумчивыми глазами, в действительности
же он был, как его метко прозвали товарищи по школе,
«Маёшка», то есть безобразен.
Огромная голова, широкий, но невысокий лоб,
выдающиеся скулы, лицо коротенькое, оканчивающееся
узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос вздер
нутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы
на голове, коротко остриженные. Но зато глаза!..
я таких глаз никогда после не видал. То были скорее
длинные щели, а не глаза, и щели, полные злости и ума.
Во все время разговора с хозяйкой с лица Лермонтова
не сходила сардоническая улыбка, а речь его шла на ту
же тему, что и у Чацкого, когда тот, разочарованный
Москвою, бранил ее беспощадно. Передать всех мелочей
я не в состоянии, но помню, что тут повально пере
бирались кузины, тетеньки, дяденьки говорившего
и масса других личностей большого света, мне неизвест
ных и знакомых хозяйке. Она заливалась смехом
и вызывала Лермонтова своими расспросами на новые
сарказмы. От кофе он отказался, закурил пахитосу
и все время возился с своим неуклюжим кавказским
барашковым кивером, коническим, увенчанным круглым
помпоном 2. Он соскакивал у него с колен и, видимо, его
стеснял. Да и вообще тогдашняя некрасивая кавказская
форма еще более его уродовала.
12 Лермонтов в восп. совр.
353
Визит Лермонтова продолжался с полчаса. Взглянув
на часы, он заторопился, по словам его, ему много еще
предстояло концов, опять поцеловал руку Натальи
Ивановны, нас подарил общим поклоном и уехал.
Хозяйка так усердно им занялась, что о нас позабыла
и ему не представила.
Впечатление, произведенное на меня Лермонтовым,
было жуткое. Помимо его безобразия, я видел в нем
столько злости, что близко подойти к такому человеку
мне казалось невозможным, я его струсил. И не менее
того, увидеть его снова мне ужасно захотелось. Когда
я все это передал матушке и настоятельно просил
ее поскорее отвезти меня к Арсеньевой, она снова
обещала и действительно выполнила свое обещание
в следующую же субботу; как только я пришел из
Peter-Schule, она взяла меня с собой ко всенощной
в церковь Всех Скорбящих, там мы нашли старушку
Елисавету Алексеевну и после окончания службы
направились к ней.
Она жила в одноэтажном деревянном сереньком
домике с подъездом посередине, с улицы, а в pendant *
к нему и рядом с ним стоял такой же точно домик.
Их разделяли ворота. В другом жила Кайсарова, тоже
старушка, дочь с левой стороны графа Валериана Зубо
ва, известного красавца, брата фаворита Екатерины II.
Эти два домика-могикана существовали на Шпалерной
еще лет двадцать тому назад, а теперь их стер с лица
земли какой-то выступивший на их месте колосс в че
тыре или пять этажей. Так у нас нещадно исчезают
все жилья людей, имеющих историческое значение.
В этом домике много лет прожил Лермонтов с своей
бабушкой.
Когда мы расселись в ее убранной по-старинному,
уютной гостиной, увешанной фамильными портретами,
она приказала подать чай и осведомилась: дома ли
Михаил Юрьевич. Старый слуга, чисто выбритый,
в сапогах без скрипу, доложил, что «они дома и изволят
писать».
— Да, он сегодня собирался р а б о т а т ь , — сказала
с т а р у ш к а . — Передай ему, что у меня знакомая ему
гостья; когда он кончит заниматься, пусть пожалует
к нам.
Слуга вышел.
* Здесь: в пару ( фр.) .
354
— Вот говорят про него, что безбожник, безбожник,
а я вам п о к а ж у , — обратилась она к моей м а т у ш к е , —
стихи, которые он мне вчера принес.
Она порылась в своем рабочем столике и, вынув
их оттуда, передала моей матушке. Они были писаны
карандашом, и я впервые прочитал тогда из-за спинки
(кресла) матушки всем известную «Молитву»: «В ми
нуту жизни трудную» и т. д.
Арсеньева позволила мне их списать, я унес их
с собою вполне счастливый такою драгоценною ношею,
а покуда, перечитав несколько раз, в то время как ста
рушки вели свою беседу, знал уже наизусть. Арсеньева
между тем с грустью рассказала моей матушке, что
срок отпуска ее внука приходит к концу и, несмотря
на усиленные ее хлопоты и просьбы, его здесь не остав
ляют, надо опять возвращаться ему на Кавказ, опять
идти в экспедицию и подставлять лоб под черкесскую
пулю. Правда, дают надежду в будущем, а покуда
великий князь Михаил Павлович непреклонен; но буду
щее, в особенности для нее, старухи, гадательно: увидит
ли она своего внука, доживет ли до того. И старушка
расплакалась. Когда пробило уже одиннадцать часов,
Лермонтов вошел в гостиную. На нем расстегнутый
сюртук без эполет. Бабка меня ему представила, назвала
своим любимцем и прибавила, что я знаю множество
его стихов. Он приветливо протянул мне руку и, вгля
девшись в меня, сказал:
— А я где-то вас видел.
— У Натальи Ивановны Запольской.
— Да, да теперь припоминаю.
Матушка, к крайнему моему смущению, шутливо
передала ему о давнишнем желании моем его увидеть,
о печали моей, когда я узнал, что в моем отсутствии
он был у нее, и что я учусь в пансионе при Петропавлов
ской лютеранской церкви. Он слушал ее с улыбкою
и спросил меня:
— И всему учат вас там по-немецки?
— Всему, кроме русской словесности и русской
истории.
— Хорошо, что хоть и это оставили.
Разговор пошел у него затем со старушками.
Лермонтов сидел в глубоком кресле, откинувшись назад,
и я мог его прекрасно видеть. На этот раз он не показал
ся мне таким странным, как прежде, да и лицо его было
как бы иное, более доброе; сардоническое выражение
355
его сменилось задумчивым и даже грустным. Говорили
больше его собеседницы, а он изредка давал ответы
и вставлял свое слово. В тоне его с бабушкой я заметил
чрезвычайную почтительность и нежность.
Было уже поздно, когда матушка моя поднялась,
чтобы уйти, и при прощанье Лермонтов опять привет
ливо пожал мне руку.
Вскоре затем он уехал на Кавказ. То было, как мне
твердо помнится, в мае 3 и совпадало с порою моих
экзаменов, а подобная пора никогда не забывается даже
и стариками. В конце июля пришло известие о мрачной
кончине Лермонтова. Матушка знала о ней одна из
первых в Петербурге и в минуты такого ужасного
несчастия для бабки не покидала ее. В обществе смерть
Лермонтова отозвалась сильным негодованием на на
чальство, так сурово и небрежно относившееся к поэту
и томившее его из-за пустяков на Кавказе, а на Марты
нова сыпались общие проклятия. В 1837 году благодаря
ненавистному иностранцу Дантесу не стало у нас Пуш
кина, а через четыре года то же проделывает с Лермон
товым уже русский офицер; лишиться почти зараз двух
гениальных поэтов было чересчур тяжело, и гнев
общественный всею силою своей обрушился на Марты
нова и перенес ненависть к Дантесу на него; никакие
оправдания, ни время не могли ее смягчить. Она
преемственно сообщалась от поколения к поколению
и испортила жизнь этого несчастного человека,
дожившего до преклонного возраста. В глазах боль
шинства Мартынов был каким-то прокаженным, и лишь
небольшой кружок людей, знавших лично его и Лермон
това, судили о нем иначе.
Двадцать лет спустя после кончины Лермонтова
мне привелось на Кавказе сблизиться с Н. П. Колю-
бакиным, когда-то разжалованным за пощечину своему