29 июля 1842 года Герцен записал в дневнике: «Да и в самой
жизни у нас так, все выходящее из обыкновенного порядка гибнет —
Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество,
оттого, что они не дома в мире мертвых душ» 2.
Воспоминания современников о Лермонтове полностью рас
крывают эту мысль Герцена. От своего первого открытого полити
ческого выступления — стихотворения «Смерть Поэта» — и до конца
жизни Лермонтов высказывал свою вражду к деспотизму и крепост
ничеству, свою приверженность идеалам гуманизма.
Быть поборником человечности в мире «мертвых душ», быть
беспощадным обличителем общественных пороков — трудное и опас
ное поприще.
Смерть Лермонтова побудила Ростопчину задуматься над
трагической судьбой русских п о э т о в , — и тех, что уже погибли,
и тех, кому еще суждено было погибнуть. Ее поэтическое предостере
жение так и названо: «Нашим будущим поэтам».
Не трогайте е е , — зловещей сей цевницы!
Она губительна!.. Она вам смерть дает!
Как семимужняя библейская вдовица
На избранных своих она грозу зовет!..
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, —
Но преждевременно, противника рукой —
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..
М. Гиллельсон
1 В и с к о в а т о в П. А. М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество.
М., 1987, с. 364—365.
2 Г е р ц е н А. И. Собр. соч., т. II, с. 221.
30
M. Ю.
Л Е Р М О Н Т О В
В В О С П О М И Н А Н И Я Х
С О В Р Е М Е Н Н И К О В
А. П. ШАН-ГИРЕЙ
M. Ю. ЛЕРМОНТОВ
В последнее время стали много говорить и писать
о Лермонтове; по этому случаю возобновились упреки,
давно уже слышанные мною от многих родных и знако
мых, зачем я не возьмусь описать подробностей его
жизни. Мне тяжело было будить в душе печальные
воспоминания и бесплодные сожаления; притом же,
сознаюсь, и непривычка к литературной деятельности
удерживала меня. « П у с т ь , — думал я, — люди, владею
щие лучше меня и языком и пером, возьмут на себя
этот труд: дорогой мой Мишель стоил того, чтоб об нем
хорошо написали».
Двадцать лет ждал я напрасно; наконец судьба при
вела меня в те места, где тридцать три года тому назад
так весело проходило мое детство и где я нашел теперь
одни могилы. Всякий из нас нес утраты, всякий поймет
мои чувства. Здесь же получены были мною нумера
журнала с ученическими тетрадями Лермонтова и объ
явление, угрожавшее выходом в свет трех томов его
сочинений, куда войдут тетради и значительное число
его детских стихотворений 1. Праведный боже! Зачем же
выпускать в свет столько плохих стихов, как будто их
и без того мало? Под влиянием этих чувств я преодолел
свою нерешительность и взялся за перо. Не беллетри
стическое произведение предлагаю публике, а правдивое
описание того, что происходило в жизни человека,
интересующего настоящее время.
Михаил Юрьевич Лермонтов родился 3 октября
1814 года в имении бабушки своей, Елизаветы Алек
сеевны Арсеньевой, рожденной Столыпиной, в селе
Тарханах 2, Чембарского уезда, Пензенской гу
бернии.
2 Лермонтов в восп. совр.
33
Будучи моложе его четырьмя годами, не могу ничего
положительного сказать о его первом детстве; знаю
только, что он остался после матери нескольких месяцев
на руках у бабушки 3, а отец его, Юрий Петрович, жил
в своей деревне Ефремовского уезда 4 и приезжал не
часто навещать сына, которого бабушка любила без па
мяти и взяла на свое попечение, назначая ему принадле
жащее ей имение (довольно порядочное, по тогдашнему
счету шестьсот душ), так как у ней других детей не
было. Слыхал также, что он был с детства очень слаб
здоровьем, почему бабушка возила его раза три на Кав
каз к минеральным водам 5. Сам же начинаю его хорошо
помнить с осени 1825 года.
Покойная мать моя 6 была родная и любимая племян
ница Елизаветы Алексеевны, которая и уговаривала ее
переехать с Кавказа, где мы жили, в Пензенскую губер
нию, и помогла купить имение в трех верстах от своего,
а меня, из дружбы к ней, взяла к себе на воспитание
вместе с Мишелем, как мы все звали Михаила Юрье
вича.
Таким образом, все мы вместе приехали осенью
1825 года из Пятигорска в Тарханы, и с этого времени
мне живо помнится смуглый, с черными блестящими
глазками Мишель, в зеленой курточке и с клоком бело
курых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих,
черных как смоль. Учителями были M-r Capet 7, высокий
и худощавый француз с горбатым носом, всегдашний
наш спутник, и бежавший из Турции в Россию грек; но
греческий язык оказался Мишелю не по вкусу, уроки
его были отложены на неопределенное время, а кефало-
нец занялся выделкой шкур палых собак и принялся
учить этому искусству крестьян; он, бедный, давно уже
умер, но промышленность, созданная им, развилась
и принесла плоды великолепные: много тарханцев от
нее разбогатело, и поныне чуть ли не половина села
продолжает скорняжничать.
Помнится мне еще, как бы сквозь сон, лицо доброй
старушки немки, Кристины Осиповны 8, няни Мишеля,
и домашний доктор Левис, по приказанию которого
нас кормили весной по утрам черным хлебом с маслом,
посыпанным крессом, и не давали мяса, хотя Мишель,
как мне всегда казалось, был совсем здоров, и в пят
надцать лет, которые мы провели вместе, я не помню
его серьезно больным ни разу.
34
Жил с нами сосед из Пачелмы (соседняя деревня)
Николай Гаврилович Давыдов, гостили довольно долго
дальние родственники бабушки, два брата Юрьевы, двое
князей Максютовых, часто наезжали и близкие родные
с детьми и внучатами, кроме того, большое соседство,
словом, дом был всегда битком набит. У бабушки были
три сада, большой пруд перед домом, а за прудом роща;
летом простору вдоволь. Зимой немного теснее, зато на
пруду мы разбивались на два стана и перекидывались
снежными комьями; на плотине с сердечным замиранием
смотрели, как православный люд, стена на стену (тогда
еще не было запрету), сходился на кулачки, и я помню,
как раз расплакался Мишель, когда Василий-садовник
выбрался из свалки с губой, рассеченной до крови. Ве
ликим постом Мишель был мастер делать из талого
снегу человеческие фигуры в колоссальном виде; вообще
он был счастливо одарен способностями к искусствам;
уже тогда рисовал акварелью довольно порядочно и ле
пил из крашеного воску целые картины; охоту за зай
цем с борзыми, которую раз всего нам пришлось видеть,
вылепил очень удачно, также переход через Граник
и сражение при Арбеллах 9, со слонами, колесницами,
украшенными стеклярусом, и косами из фольги. Прояв
ления же поэтического таланта в нем вовсе не было за
метно в то время, все сочинения по заказу Capet он пи
сал прозой, и нисколько не лучше своих товарищей.
Когда собирались соседки, устраивались танцы и ра
за два был домашний спектакль; бабушка сама была
очень печальна, ходила всегда в черном платье и белом
старинном чепчике без лент, но была ласкова и добра,
и любила, чтобы дети играли и веселились, и нам было
у нее очень весело 10.
Так прожили мы два года. В 1827 году она поехала
с Мишелем в Москву, для его воспитания, а через год
и меня привезли к ним. В Мишеле нашел я большую
перемену, он был уже не дитя, ему минуло четырнадцать
лет; он учился прилежно. M-r Gindrot 11, гувернер, поч
тенный и добрый старик, был, однако, строг и взыскате
лен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие
учители, как водится. Тут я в первый раз увидел русские
стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина, Дмитриева,
Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова
и Пушкина, тогда же Мишель прочел мне своего сочине
ния стансы К***; меня ужасно интриговало, что значит
слово стансыи зачем три звездочки? Однако ж промол-
35
чал, как будто понимаю. Вскоре была написана первая
поэма «Индианка» 12 и начал издаваться рукописный
журнал «Утренняя заря», на манер «Наблюдателя» или
«Телеграфа» 13, как следует, с стихотворениями и изящ
ною словесностью, под редакцией Николая Гавриловича;
журнала этого вышло несколько нумеров, по счастию,
перед отъездом в Петербург, все это было сожжено,
и многое другое, при разборе старых бумаг.
Через год Мишель поступил полупансионером в Уни
верситетский благородный пансион, и мы переехали
с Поварской на Малую Молчановку в дом Чернова 14.
Пансионская жизнь Мишеля была мне мало известна,
знаю только, что там с ним не было никаких историй;
изо всех служащих при пансионе видел только одного
надзирателя, Алексея Зиновьевича Зиновьева, бывав
шего часто у бабушки, а сам в пансионе был один только
раз, на выпускном акте, где Мишель декламировал
стихи Жуковского: «Безмолвное море, лазурное море,
стою очарован над бездной твоей» 15. Впрочем, он не
был мастер декламировать и даже впоследствии читал
свои прекрасные стихи довольно плохо.
В, соседстве с нами жило семейство Лопухиных,
старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами
как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий
день там не бывал. Были также у нас родственницы со
взрослыми дочерьми, часто навещавшие нас, так что
первое общество, в которое попал Мишель, было пре
имущественно женское, и оно непременно должно было