— Нет, — коротко ответил я, решив оставить в стороне информацию об агентстве «Ниро».
Лира прижалась к одному из шкафов.
— Мой отец тоже знал Сокольского, в молодости он был принят к нему в качестве секретаря. Хотя на самом деле папа никогда не служил у Николая Павловича. Просто он хотел писать свои картины. Но в советские времена заниматься чистым искусством могли лишь те, кто состоял в творческих союзах, остальным предписывалось где-нибудь служить. А Сокольский был членом Московской организации писателей и имел право нанять себе литсекретаря.
— Знаю, знаю, — закивал я, — кое-кто из моих приятелей пользовался этой возможностью. Трудовая книжка есть, стаж идет, только писатель секретарю не платит, а тот нигде не работает, пишет спокойно свои книги или картины. Простите, как звали вашего папеньку?
— Алексей Николаевич Оренбургов-Юрский, — тихо ответила Лира, — он давно умер.
В моем мозгу закопошились обрывки воспоминаний.
— Алексей Николаевич! Николетта с отцом обсуждали его, причем не раз! Была какая-то история с нянькой сына. Вроде жена Оренбургова-Юрского пожалела дальнюю родственницу, взяла ее в дом нянчить своего мальчика, а та отбила супруга у доброй женщины, женила его на себе. Там случилась трагедия! Вспомнил! Мальчик вырос и убил их всех.
Лира стиснула кулаки.
— Нянька — моя мама! И она никого не отбивала!
— Простите, — искренне извинился я, — право, я некрасиво поступил, повторяя сплетни.
— Все было не так, — сердито перебила меня Лира. — А что, люди еще вспоминают то происшествие?
— На чужой роток не накинешь платок! — развел я руками.
— Верно, но я думала, все давно забыто! История случилась черт знает когда! И мама не виновата. А он ответит за все!
— Кто? — потерял я нить разговора.
Лира моргнула, потом сдвинула брови и решительно ответила:
— Вяльцев!
— Андрей?
— Да!!!
— Актер? Звезда телесериалов и прочих лент?
— Именно он! — зло рявкнула Лира. — Я его погублю! И ведь почти добралась до него! Осталось лишь проверить! Совсем близко подошла! А тут с Дубовиком такое! Жуть!
Внезапно Лира захлопнула рот, потом, сделав шаг назад, спросила:
— Если вы не из милиции и не пришли арестовать меня, то откуда взялись? Чего хотите?
— Мы можем сесть?
— Конечно, — кивнула Лира, — идемте в гостиную.
Устроившись в старом, но очень удобном кожаном кресле, я вынул визитку, дал ее Лире и вкратце рассказал о деле Сони Умер.
— Значит, полагаете, Андрея подставили? — протянула Лира, выслушав рассказ. — Насолил он всем крепко, мерзавец. Эх, жаль, я тут ни при чем. Когда найдете автора затеи, позовите меня, с огромной радостью обниму его и спасу от правосудия. Так Андрею и надо! Он это заслужил.
— Вы забываете о несчастной, убитой женщине, Соне Умер, — напомнил я, — и о мальчике Марке, который в раннем детстве остался без родителей.
— Я тоже осталась без родителей, — эхом отозвалась Лира, — ничего, выжила! Не работать бы мне никогда официанткой, будь мама или папа живы! А все он! Андрей!
— Да что вам сделал Вяльцев?
— Более десяти лет назад он убил моих родителей. Подонок!
— Вы ошибаетесь! Андрей молод, он никак не мог совершить то преступление.
— Ха! Юрке здорово за тридцать пять! Просто он щуплый, черты лица мелкие, вот и смотрится мальчиком. Крохотная собачка до старости щенок.
— Юрке? Но Вяльцева зовут Андреем!
— Верно, но он Юра.
— Кто?
— Да Вяльцев ваш распрекрасный! Юрий Алексеевич Оренбургов-Юрский!
Я старательно закивал головой, делая вид, что все понял. Лира внезапно улыбнулась.
— Сейчас объясню, есть, правда, некоторые сомнения… Но, думаю, я не ошибаюсь.
Я притих в кресле, а Лира, сцепив руки на колене, начала рассказывать.
Алексей Николаевич Оренбургов-Юрский был признанным художником. В юности он, как многие, испытывал трудности, поэтому работал литсекретарем, но в зрелые годы обрел материальное благополучие. Картины Юрского, слегка кондовые, по-советски правильные, вызывали презрительную усмешку у диссидентствующих эстетов.
— Только посмотрите на полотно, — говорили они, передергиваясь от отвращения, — «Утро в колхозе», «Урок в сельской школе», «Проводы в армию»! Да Юрский везде ставит в центр композиции одну и ту же женскую фигуру! Просто меняет одежду! Самотиражирование! Ни таланта, ни оригинальности, ничегошеньки у Лешки нет.
Но это было шипением в кустах, официальная критика хвалила живописца взахлеб, на Алексея Николаевича потоком лились награды и премии. А еще Юрский везде успевал, энергия била из него ключом. Художник вскакивал в пять утра, до полудня рисовал в мастерской, потом мчался заседать на каком-нибудь собрании, после летел на открытие выставки коллеги, вечером веселился на вечеринке. Не случалось ни одного светского мероприятия, где бы не мелькала дородная фигура Юрского и не слышался его густой бас прирожденного барина.
— На Лешку давно работают рабы, — зудели заклятые приятели, — он лишь подписывает полотна.
Слухи о чужих талантах, которыми пользуется Юрский, выросли после того, как художник еще начал выпускать книги, сказки для детей.
— Вообще обнаглел, — возмущались теперь еще и писатели, — везде без мыла влез, лижет на самом верху задницы, поэтому и литератором стать разрешили.
Слухов о Юрском хватало, и все они были грязными, зато газетные рецензии пестрели словами «удивительный художник», «талантливый прозаик», «значимое общественное лицо». Похоже, Алексею Николаевичу было наплевать на мнение окружающих, книги и картины он создавал с завидной регулярностью, чем бесил как врагов, так и друзей.
У Алексея были жена Ирина и сын Юрий. Если о главе семьи говорили постоянно, то о супруге сообщить было нечего. Ира не работала, вернее, она числилась смотрителем в одном из московских музеев, но на службе никогда не показывалась. Женщина вела хозяйство, принимая бесконечных гостей. Алексей Николаевич был хлебосолен, домой он возвращался к полуночи и редко не приводил с собой пять-шесть приятелей. Ирина покорно угощала всех, улыбалась и не демонстрировала ни малейшего недовольства. Идеальная супруга, ни разу не поставившая мужа в щекотливое положение, замечательная мать, верная жена.
Представьте изумление окружающих, когда они узнали о внезапной кончине Ирины, совсем еще не старой дамы, полной сил и здоровья.
Глава 18
Официальной причиной смерти был назван рак, но уже через день после гибели Ирины тучами зароились слухи.
— Какая ерунда! — восклицали сплетники. — Она ничем не болела. Вон Сергей Петрович был у Юрского третьего дня дома, Ирина, как всегда, улыбалась.
— Она ему изменяла, — с горящими глазами шептали дамы, — Юрский жену убил.
Еще сильней возбудили толки похороны несчастной, Ирину закопали почти тайком, на второй день после кончины, не предупредив никого о церемонии.
— Ну дела, — разводила руками Ада Марковна, всегда занимавшаяся в Союзе писателей скорбными ритуалами, — мне ничегошеньки не сказали. Может, со стороны художников помогали?
Тема смерти Ирины Юрской стала главной на кухнях, в салонах и ресторанах, где собиралась творческая интеллигенция. Через две недели после смерти жены Алексей Николаевич явился на открытие очередной выставки, не обращая внимания на множество косых взглядов, он разрезал красную ленточку и пошел пить шампанское. Естественно, живописца за глаза осудили, но Юрский приготовил сплетникам новую порцию жареного.
Десятого ноября в Дубовый зал Дома литераторов влетела Роза Дадаева и заорала:
— Вера! Знаешь новость?
Жена писателя Сергеева, мирно жевавшая у камина фирменного цыпленка-табака, подавилась и сердито ответила:
— Что случилось? Отчего такой крик?
— Оренбургов-Юрский женился, — завизжала забывшая о приличиях Роза.
Все присутствующие замерли и повернули головы к Дадаевой.
— Врешь! — выпалила Сергеева.
— Нет, — гордая тем, что стала первой вестницей потрясающей новости, замотала кудлатой головой Роза, — только что расписались.
Зал загудел.
— Это неприлично, — старалась перекричать всех Роза, — даже трех месяцев не прошло после кончины бедной Ирочки.
Еще через день стали известны новые подробности. Оказывается, второй мадам Юрской стала некая Варвара, дальняя родственница Ирины, привезенная из провинции в качестве домработницы.
К Новому году не осталось ни одного человека, который бы сомневался в произошедшем, теперь все знали суть дела: Ирина застала Алексея в одной постели с прислугой и выбросилась из окна.
Эта версия объясняла все: поспешность похорон первой жены Алексея Николаевича, нежелание вдовца устраивать пышные проводы и неприлично быструю вторую женитьбу. Еще сильнее языки замололи после того, как у Варвары родилась дочь. Младенца объявили шестимесячным, чем вызвали улюлюканье толпы.
— Он нас держит за идиотов! — возмущалась Ада Марковна. — Поймал меня вчера и давай рассказывать про девочку всякие подробности, как ее в специальном ящике доращивают.
— Вы сложите месяцы, и все сойдется, — забилась в экстазе Роза Дадаева. — Ребенку, он говорит, шесть месяцев?
— Врет! — перебила Ада Марковна.
— Ну все равно! Шесть?
— Да.
— Прибавим три месяца со смерти Ирочки, имеем девять. Все верно, она их в койке поймала и выбросилась, — резюмировала Роза.
Но сколько ни обсуждай новость, она скоро всем надоест. Появились новые интересные поводы для бесед, и об Алексее Николаевиче и Варваре перестали судачить. Новая волна интереса к Оренбургову-Юрскому поднялась после шокирующего известия: сын живописца от первого брака, мальчик Юрий, подрос и убил отца вместе с его новой женой. Сводную сестру парень не тронул, Лира спокойно спала в своей комнате, пока брат опускал на головы ближайших родственников топорик для разделывания мяса.
На суде убийца держался нагло, он ничего не отрицал и сделал шокирующее заявление.