Я вдруг вспомнил где-то услышанный анекдот. «Вовочка, — с гневом восклицает учительница, — что за ерунду ты написал в сочинении: Пушкин дрался на дуэли с Лермонтовым, а Дантес был у них секундантом. Татьяна Ларина и Анна Каренина покончили с собой, не поделив любовника графа Монте-Кристо, собачка Муму и Герасим состояли в интимной связи, а поросята Нуф-Нуф, Ниф-Ниф и Наф-Наф на самом деле женщины-лесбиянки! Как такая глупость тебе в голову пришла?» — «Не знаю, Марь Иванна, — отвечает Вовочка, — вам не нравится, а я уже три года вполне успешно сотрудничаю в газете, в отделе литературной критики».
— Ну че, язык съел? Вань, говори! — поторопил Коэн.
И тут у меня ожил мобильный.
— Вава, — трагическим шепотом произнесла Николетта, — катастрофа!
— Ты заболела?
— Хуже! Приехала Деля, она хочет забрать камень. Вава! Сюда! Скорей!
— Извини, я занят.
— Ах вот как, — завопила Николетта столь пронзительно, что я отодвинул аппарат от уха, — у меня отбирают метеорит! Похищают! Грабят! А ты! Черствый волк с сердцем, покрытым черепицей. Я изойду на слезы! Умру! Немедленно сюда! Сию секунду!
Из трубки полетели гудки.
— Извините, — сказал я Владимиру, — семейные проблемы требуют прервать беседу.
Внезапно Коэн встал, пока он выпрямлялся, его руки ухитрились запихнуть в рот остатки икры, мяса и картошки фри.
— Плати — и едем, — пробубнил он, давясь едой.
— Куда?
Владимир лихо опустошил фужер с коньяком, я невольно вздохнул, напитка было граммов двести, не меньше.
— Эй, счет, — завопил Коэн, — живо, нам некогда сопли жевать! Вань, отстегивай мани.
Я расплатился, плохо понимая, что происходит, и пошел к машине. Владимир сел на переднее сиденье и с легким презрением отметил:
— Жесть.
— Вы о чем?
— О твоей тачке. Чистая жесть.
— Не уверен. Хотя точно не скажу, из какого металла сделана машина.
Коэн разразился хохотом.
— Ну, блин, жесть, — простонал он, — ваще! Я думал, ты жжешь! Ан нет! Поехали в Саратов!
Я выронил ключ зажигания.
— Куда? В Саратов? Но нам туда за час не добраться!
Владимир сложился пополам. Я терпеливо ждал, пока борзописец придет в себя и объяснит, в чем дело.
— Жесть, — вымолвил наконец журналюга, — а ты прикольный. Едем скорей к бабе, у которой сейчас отнимают метеорит, я очень хорошо слышал, как она из трубы орала!
— Это невозможно!
— Почему? — скривился Владимир. — Что мешает тебе отправиться туда и сделать суперматериальчик?
Я взялся за руль. Действительно, этот наглец прав: если я сейчас притащу его к Николетте, то, вероятнее всего, маменькина свекровь Деля постесняется устраивать скандал, а все объяснения прессе захочет дать лично Николетта, она не разрешит мне тянуть на себя одеяло славы. И какие ко мне тогда будут претензии? Явился по приказу Николетты, спас метеорит и ухитрился избавиться от надоедливого Коэна!
— Поторопись, — икнул корреспондент, свесил голову на грудь и захрапел.
Я открыл окно, чтобы туда выдувало отвратительный запах, источаемый Коэном. Мало того, что репортер, похоже, последний раз мылся на Новый год, так от него еще несет алкоголем.
Дверь нам открыл Монти.
— Ванечка, — закатил кузен глаза, — тут такое!
— Какое? — спросил я, оглядывая черные провода, змеями тянувшиеся по коридору.
Монти заломил руки.
— Радио, телик, я так устал, сил нет. Люди пристают, спрашивают. И у всех проходят болезни.
— Суп-п-пер, — прозаикался Коэн, держась за мое плечо. — Показывай примочку, малыш!
— Это кто? — ужаснулся Монти.
— П-п-пресса, — ответил Владимир.
Кузен отступил в коридор.
— О, нет.
— Да, — решительно сказал я, — где Николетта?
Монти поднял руку, и тут из гостиной раздался отчаянный визг. Забыв про плохо стоящего на ногах Коэна, я рванул на шум.
Николетта оказалась жива-здорова, более того, противный звук издавала не маменька, верещала сильно накрашенная баба в невероятной желто-красно-зелено-синей тунике.
— Она ушла, — сиреной надрывалась незнакомка, — насовсем. Прямо сразу, понимаешь?
Поскольку странная мадам обращалась явно ко мне, я решил утешить обезумевшую гостью и вежливо ответил:
— Не стоит расстраиваться, вполне вероятно, что она вернется.
Вопившая застыла с раскрытым ртом, затем, понизив голос, заявила:
— Ну уж нет! Чего ты мне желаешь! Я мучилась язвой не один год, желудок постоянно болел, только прикоснулась к нему, все прошло! Ты откуда?
— Из машины, — ответил я, — вернее, из прихожей, но до этого сидел в автомобиле!
— Идиот, — гаркнула «туника», — какое издание представляешь? Сначала получи у пресс-секретаря, черт, забыла, как его зовут, разрешение на интервью!
— Вава, — заверещала Николетта, влетая в гостиную, — вот он!
— Пришел по первому зову. — Я не упустил момента показать решимость помочь ей.
— Вот он, — в экстазе повторила Николетта, — милый, замечательный, потрясающий, волшебный…
Я смутился, право, маменька перегибает палку. Конечно, ей хочется продемонстрировать журналистам (а их в комнате человек пять или шесть, сосчитать трудно, люди с фотоаппаратами постоянно перемещаются, отчего мельтешит в глазах), какого отличного сына она сумела воспитать, но столько лестных эпитетов сразу! Это уже слишком.
— Восхитительный, умопомрачительный, элегантный, приносящий удачу и счастье, исцеляющий страждущих, — не останавливалась Николетта.
Я кашлянул и попытался продемонстрировать скромность.
— Вовсе не так уж я хорош, каким предстаю из твоих слов, и совершенно не обладаю экстрасенсорными способностями.
Николетта окинула меня тяжелым взглядом.
— А кто говорит о тебе?
На долю секунды я растерялся и произнес:
— Но ты сейчас…
— Вава, — мгновенно перебила меня Николетта, — эти ботинки не подходят к легкому костюму! Они тупоносые! И цвет! Мерзопакостно!
Я ощутил прилив раздражения. Согласен, меня можно назвать ретроградом, больше всего мне по душе простой, классический костюм. Но я вовсе не чураюсь моды, в моем гардеробе имеются и джинсы, и пуловеры, и футболки. Однако есть вещи, которые я не надену никогда. Допустим, мятые до неприличия шаровары с карманами по бокам и дырками на коленях. Не по вкусу мне и искусственно состаренные куртки такого вида, словно пять их предыдущих владельцев умерли на помойке от глубокой старости, и тишотки с неприличным рисунком не радуют. Я не очень разбираюсь в современных тенденциях прет-а-порте, но при этом не осуждаю никого из мужчин, надевших на себя розовую рубашку со стразами, голубую бейсболку, зеленые брюки и оранжевый шарф. Если человеку хочется выглядеть цирковой обезьяной, не стану ему помехой, сам, однако, ни за какие коврижки не выряжусь клоуном. Но вот ботинки!
Обувь — моя страсть, я могу рассказать о штиблетах все и научить вас правильно выбирать их. Начнем с того, что летнюю пару надо покупать вечером, после шести, а зимнюю, наоборот, в первой половине дня. Ну да сейчас не время раздачи добрых советов. Николетта ничего не смыслит в мужских туфлях! Тупоносые! Это самая последняя тенденция!
— И ремень тошнотный, — выпустила еще одну стрелу маменька. — И вообще, я говорила о НЕМ.
Цепкие лапки Николетты схватили авоську, сплетенную из бисера, она была настолько чудовищна, что у меня заломило виски. Сквозь наплывающую боль я увидел, как маменька вытаскивает злополучный торт. Журналисты засверкали вспышками фотоаппаратов.
— ОН исцеляет всех, — голосом мессии объявила Николетта, — метеорит, посланец внеземной цивилизации.
— Ну-ка, покажи! — прогремело из коридора, и в гостиную вихрем влетела тощая дама, замотанная, несмотря на относительно теплый сентябрь, в горностаевую шубу.
— Деля! — взвизгнула Николетта и быстро сунула окаменелый торт в сумку. — Ты уже здесь! Быстро добралась!
Я втянул голову в плечи. Ну надо же, я не узнал свекровь Николетты, матушку Владимира Ивановича, мою названую бабушку.
Хотя как бы я сумел это сделать? Деля покрасилась в огненно-рыжий цвет, завилась мелким бесом и, похоже, похудела еще на пять килограммов, хотя последнее предположение кажется совершенно безумным: скелет не способен потерять лишний вес.
— Во-первых, здравствуй, Нико, — менторским тоном осадила невестку свекровь.
— Добрый день, — прошипела маменька.
— Очень некрасиво так отвечать, — укорила ее Деля, — добрый день кому? Всем или только мне? О, Ванечка! Здравствуй, мой дружочек, подойди скорей, поцелую тебя.
Я приблизился к даме и приложился к морщинистой ручке, интересно, как отреагирует мама отчима, если я сейчас скажу: «Бабуля, счастлив вас видеть»?
Но я не стану экспериментировать, приберегу сие высказывание на тот момент, если мне захочется мгновенной смерти. Услышит милая дама слово «бабушка» и разом прихлопнет Ивана Павловича как муху, долго мучиться не стану, скончаюсь в одночасье.
— Ну, котик, — нежно пропела Адель, — как наши делишки?
— Огромное спасибо, Деля, — тоном послушного школьника ответил я, — замечательно, сейчас как раз изучаю книгу про йоркширтерьеров, знаешь, это потрясающие собаки!
Бабуля расцвела.
— Мальчик мой! Хочешь погладить Кики?
— Почту за счастье, — покривил я душой.
— Сашка, дрянь, иди сюда скорей, — завопила Деля с такой силой, что один из фотографов уронил камеру.
В комнату заглянула растрепанная девушка.
— Вы меня звали?
— Орала, орала и наконец дооралась! — гаркнула бабуля. — Где Кики?
— Во, — простодушно ответила Саша и протянула хозяйке собачонку самого отвратительного вида.
Лохматое тельце, маленькая головка с торчащими ушками, черные зернышки глаз, ошейник с бриллиантами и омерзительный характер — это Кики. Правда, ко мне собачка по непонятной причине испытывает светлые чувства, зато Николетту она ненавидит всеми фибрами своей йоркширской души. Справедливости ради следует отметить, что маменька испытывает к лохматому чудовищу те же чувства.