— Начинай, — кивнул Коэн и умостился в кресле.
Любовница забегала по комнате.
— Слышал фамилию Анчаров?
Володя наморщил лоб.
— Конечно. Великий театральный режиссер, последний из могикан. Когда-то его спектакли будоражили всю Москву. Анчаров, черт, забыл, как его зовут…
— Константин Львович, — живо подсказала Юля.
— А! Точно! Я читал о нем книгу какого-то театроведа, сейчас расскажу, что помню. Анчаров ходил по лезвию ножа, он пригрел в своем коллективе одиозных актеров, защищал права геев, поддерживал диссидентов, дружил с людьми, попавшими в опалу. В его театр ломились, буквально ломали двери, зрители почитали за счастье постоять в проходе или посидеть на полу у сцены. Актеры гордились, получив у Анчарова роль из двух слов: «Карета подана». Поговаривали, что фанатами Анчарова были некоторые члены Политбюро, а еще рассказывали, якобы спектакли режиссера, записанные на пленку, показали на самом верху. Очевидно, те, кто спланировал акцию против режиссера, надеялись вызвать гнев всесильных людей, но один из них неожиданно сказал:
«Антисоветчина, но он талантлив, и трогать его нельзя. Наоборот, пусть ездит на Запад. Станут нас ругать, ответим: „В СССР есть свобода слова, смотрите спектакли Анчарова“».
Правда ли, что состоялся подобный разговор, не знает никто, но режиссера не посадили в лагерь, не выдворили из страны, просто отчаянно ругали в газетах, не давали званий, обходили наградами, но тем не менее работать не запрещали.
— Молодец! — похвалила любовника Юля. — Это все?
Володя почесал переносицу.
— Еще он был любим женщинами, женился в преклонных годах на какой-то молодой девице, та родила ребенка… Подробностей не назову. Эта часть книги мне была неинтересна, я ее просто пролистал. Единственное, что знаю точно, Анчаров сейчас причислен к классикам, он получил все мыслимые и немыслимые награды, его осыпали почестями, обвесили лавровыми венками, закидали орденами и медалями. Несмотря на старость, Константин Львович бодр, активно работает, причем не только ставит пьесы, но и преподает в вузе, пишет статьи, даже ходит по тусовкам.
— Это все? — вновь спросила Юля.
Коэн дернул плечом.
— Вроде да.
Чупинина плюхнулась на диван, задрала ноги на спинку и заговорила:
— Верно рассказал. Правда, сейчас Анчаров уже не имеет былой популярности. Раньше он единственный из всех позволял себе в спектакле изобразить, допустим, сцену в метро. Люди спешат по эскалатору, и один пассажир говорит другому:
«Отойдите, я тороплюсь. Те, кто стоят, должны находиться справа».
«Верно, — отзывался второй актер, — справа нет движения, вот слева, там жизнь».
В этом месте зрители начинали аплодировать и шушукаться:
«Ах, как смело! Анчаров намекает на левую оппозицию в советском обществе».
Но сейчас подобные фразы уже никого не восхищают, сменилось поколение, для молодых Константин Львович — посыпанный перхотью пень. Но все равно он классик, борец за демократию и так далее. Правильно?
— Ну? — кивнул Владимир, не понимавший пока, куда клонит Чупинина.
Юля потерла руки.
— А теперь слушай. Анчаров стукач.
Коэн вытаращил глаза:
— Не понял.
— Внештатный сотрудник КГБ, — возбужденно продолжала любовница, — работал под кодовой кличкой «Станиславский». Кагэбэшникам не откажешь в чувстве юмора. Сколько он народу сдал! Я имею убойный материал.
— Ох и ни фига себе, — простонал Владимир.
— Сохранилось все, — ликовала Юля, — доносы, расписки, заявления Анчарова с просьбой предоставить ему за заслуги квартиру, дачу, разрешить приобрести иномарку. Супер, да? Между прочим, правдолюб всем врал, что «мерс» ему подарили в качестве премии французы.
— Ага, — растерянно кивнул Коэн, — Юль, не пиши о нем.
— Почему? — прищурилась любовница. — Взорвется бомба, дерьмо попадет в вентилятор!
— Лучше не надо.
— С ума сошел?
— Понимаешь, Анчаров — символ порядочности, — забормотал Владимир, — некий термометр, которым измеряют интеллигентность. Многие пятидесятилетние люди уверены: мир менялся, рушились режимы, но Анчаров оставался самим собой. Он не дрогнул в советские времена, не встал на колени в перестройку, не удрал на Запад, не купился за кусок колбасы, выстоял в революцию. Константин Львович — человек, на которого следует равняться. Ты сейчас разрушишь идеал, а людей нельзя лишать иллюзий, пожалей читателей. Одно дело писать, как некая певичка затевает фальшивый развод с мужем, чтобы привлечь к себе внимание прессы, другое — сталкивать с пьедестала кумира. С таким же успехом можно сообщить, что стихи за Пушкина кропал камердинер. Представляешь волну народного гнева и разочарования?
— Ой, сейчас заплачу, — фыркнула Чупинина, — имей я доказательства о «неграх» Пушкина, мигом бы забацала матерьяльчик. А таких, как Анчаров, надо сбрасывать с вершин! Ишь, борец за правду! Орал о своем неприятии советской власти, давал убежище на даче диссидентам, а потом таскал магнитофонные записи бесед с ними в КГБ!
«Сама ты хороша, — чуть было не ляпнул Коэн, — разве ты имеешь право осуждать Анчарова?»
По счастью, Владимир поймал фразу на кончике языка. Юлечка не заметила странного выражения на лице любовника и азартно выкрикнула:
— Это еще не все!
— Что еще? — поразился Коэн.
— Чудовищная вещь!
— Хуже стукачества?
— Намного!
— Говори.
— Догадайся!
Владимир развел руками.
— Он болен СПИДом?
— Нет.
— Сифилисом?
— Речь не о здоровье, — захихикала Юля, — хотя и о нем тоже.
— Не понимаю.
— Сдаешься?
— Да.
Чупинина вскочила с дивана, подошла к буфету, вытащила бутылку коньяка, наплескала немного в фужер и заявила:
— Он женился на молоденькой!
— Эка невидаль, — ухмыльнулся Коэн, — ну ты и нарыла компромат. У нас даже поход налево не осуждается. Кабы Ельцин или Путин с практиканткой в Кремле побаловались, никакого «моникагейта» бы не случилось. Наоборот, еще обрадуется народ, скажет: «Наш-то настоящий мужик, не импотент».
Юля допила коньяк.
— Эх, Володечка, — сладко пропела она, — может, оно и так, но у Анчарова особая ситуация.
— Какая?
— Его женушку зовут Света Раскина. Она, кстати, ребеночка мужу родила.
— И что?
— А то! — торжественно выкрикнула Юлия. — Светлана из города Морска, я раздобыла копию ее свидетельства о рождении. Но мама девушки, звали ее Раскина Елизавета, одно время училась в театральном на курсе у… Анчарова. Компренэ?
— Ну, — кивнул Коэн, — пока ничего шокирующего.
— Ща будет, — пообещала Чупинина, — спокойненько. Елизавета внезапно бросила столицу, уехала в Морск, там родила дочку Свету. Девочка выросла, приехала в Москву, поступила в театральное училище на курс к Анчарову, понравилась легендарному режиссеру, закрутила с ним шашни и, крэкс, фэкс, пэкс, стала госпожой Анчаровой. Хороший финт для провинциалки.
— Частая история, не вижу в ней ничего шокирующего, — остался равнодушным Владимир.
Юлечка забегала по комнате.
— У меня есть документ, из которого следует, что Елизавета Раскина, умершая в год, когда дочь заканчивала школу, родила девочку от Анчарова. Наш классик не только банальный стукач за деньги, квартиру, дачу и машину, но и муж собственной дочери, папа родного внука. Такой финт ушами!
Глава 23
Коэн онемел, потом воскликнул:
— Врешь!
— Нет!!!
— Константин Львович в курсе истории?
— Конечно, нет.
— Елизавета не сообщила ему о ребенке.
— Нет!
— Ты точно знаешь?
— Стопудово!
— Откуда такая уверенность?
Чупинина заулыбалась, словно кошка, съевшая сметану.
— Елизавета была приживалкой у другой легенды нашего театра — Руфи Соломоновны Гиллер, она ее родственница. Руфь обожает осчастливливать бедняжек: чем кому хуже, тем ей слаще подать руку. Не стану долго грузить тебя подробностями, я сумела узнать правду: ребеночка Лизе сделал Анчаров. Раскина не пожелала портить жизнь режиссеру и благородно удалилась в Морск. Дочери она тоже правды не открыла. Вот какой карамболь с перцем. Легенда-стукачок в полнейшем неведении.
— Умереть не встать! — прошептал Коэн.
— Ага.
— И ты напишешь статью?
— А то нет! — азартно воскликнула Юля. — Столько денег в подготовку вложила. Не поверишь, я добыла анализы крови Светланы и Анчарова!
— Каким образом?
— Неважно, — завопила Чупинина, — подкупила одну медсестру. За свой счет провела экспертизу, все точно: они отец и дочь! Не подкопаться! Захотят судиться со мной — дам судье результат. Посчитают его подделкой, пусть еще раз кровушку проверят. Точно, как в аптеке, какие претензии? Не надо в инцест впутываться! Читатели лотки сметут, актеры за газетой в очередь встанут! Кстати, говорят, сын у Анчарова болен церебральным параличом, от кровосмесительных браков уроды рождаются.
— Юль, — тихо сказал Владимир, — не пиши о них!
— Ну ваще! Зачем же я все доказательства собрала!
— Анчаров ведь не знал про дочь.
— И что?
— Светлана ничего не слышала про отца.
— Верно.
— Это трагедия, нехорошо на ней деньги зарабатывать.
— Ах ты мой беленький, пушистенький, — издевательски произнесла Чупинина, — значит, я грязным делом занимаюсь?
— Лучше оставь их в покое, — настаивал Коэн.
— А доносить на друзей хорошо?
— Нет.
— Вот и молчи.
— Юль, Светлана тут ни при чем, она ни на кого не строчила доносы. Зачем ей пакостить! — твердил Коэн.
— Если я, по-твоему, делаю гадости, — вспылила любовница, — то катись отсюда! Альфонс! Живешь за мой счет и вякаешь. Где бы ты был без меня? В заднице. Кто из дерьма журналиста сделал? Вспомни, в какой жопе я тебя нашла? Чай подавал на радио!
Володя ринулся к шкафу и стал швырять в сумку одежду.
— Упрекаешь меня в моральной нечистоплотности, — ехидно продолжала Юля, — а сам сейчас хватаешь шмотки, купленные бабой, ну-ка признайся, кто тебе костюмчики, ботинки и сумку преподнес?