Через полчаса Эмилия устало и довольно, как после хорошо выполненной работы, потянулась, потерла онемевшую спину.
– Итак, что мы имеем, если НЕ подписываем интересующий вас документ. Готовы? Смотрим, – она значительно ударила по клавише.
Елена Андреевна увидела на экране маленькую кухню и себя в ней. Она в клеенчатом фартучке, как у Лидии Михайловны, моет у раковины тарелки и складывает в сушилку. Она давно не видела таких кухонь и всем телом почувствовала, как давят на нее экранные низкие потолки и тесные стены. Стол, покрытый клеенкой, над ним привинчен бра-пластиковый стаканчик. На потрескавшемся подоконнике какие-то закатанные банки, кажется, с кабачками. Мойка эмалированная, отечественные подвесные шкафчики из ДСП. Вот и весь ее эквивалент. Столько стоит человек с такой кухней – ни больше и не меньше.
– А вторая перспектива? – ослабевшим голосом сказала Елена Андреевна. – Если подпишу?
Ей вдруг стало дурно. Она не отказалась бы от стакана воды, но никто ей воды не предложил. «Если подпишете…» – нечуткая гадалка подавила на следующую клавишу.
…Это был дворец, жилище падишаха, нефтяного шейха. Взорам обеих предстала спальня в розовых полупрозрачных тонах. Вьющаяся тропическая зелень и цветы, колонны, подпирающие сводчатые потолки. Мечта Елены Андреевны: стеклянные розовые пластины-ступени крутых винтовых лестниц, уносящиеся на верхние этажи, словно сами собой висящие в воздухе. За прозрачной стеной просматривается круглый бассейн с бирюзовой, в пузырьках, водой, его окружали мелодично журчащие каменистые ручьи и фонтанчики.
Какая кровать на полспальни под розовым балдахином! Какое зеркало, какой туалетный стол с небрежно разбросанными на нем драгоценностями! У кровати на полу розовый толстый пушистый ковер, на нем небрежно валяются атласные туфли с загнутыми концами, с крутыми золотыми каблуками. И сама Елена Андреевна в халатике сидит на краю кровати, пышные волосы кокетливо убраны ленточкой. Рассеянно смотрит за огромное, во всю стену, окно, где просматривается цветущий газон, белая беседка, кресла. Оттуда… оттуда доносится раскатистый жизнерадостный хохот Вовчика…
– Что выбираем? – костлявый пальчик навис над клавишей «мыши», чтобы щелкнуть «сохранить». Эмилия крутанулась в своем кресле, уставилась в глаза клиентки.
– Советую не торопиться. Подумайте. Решается ваша судьба. Как скажете, так и будет.
Вот когда она стала живым человеком, а не частью компьютерной машины, сомнения Елены Андреевны окончательно развеялись: это действительно была тетя Эмма, которая помнила, любила и искренне страдала о своей племяннице. Но не имела права подсказать, выйти из игры, нарушить ее жестокие правила.
– Боже мой, боже мой, – трясущимися руками Елена Андреевна выхватила загодя приготовленную ручку, уложенный сверху прочих документов плотный лист готовой дарственной. Как она могла сомневаться?! Размашисто, на четверть листа подписалась.
…Она не поняла, как все произошло. Зал с компьютерами и стеллажами растаял. В глазах почернело, точно притушили свет. Стены зыбко съехались, сдвинулись, заколыхались, порозовели. Из сгустившегося воздуха вырастали лестницы и колонны. Зеркало, бассейн, кровать стали приобретать явственные формы. Ноги Елены Андреевны по щиколотку тонули в мягчайшем ворсе.
…– Елена Андреевна! – послышался из сада раздраженный голос балерины. – Ковры пропылесосены безобразно. Оконные стекла в разводах! Честное слово, я вас рассчитаю.
Последовало одобрительное жизнерадостное ржание Вовчика.
Елена Андреевна посидела еще минутку, вздохнула. Потом встала с постели, привычно взяла в руки ведро с водой, швабру, средство для мытья окон – и пошла вон из спальни.
ЖЕНА НАЧЕРНО
Галина – значит «кроткая»
…Жила идеальная семья. Галина Яковлевна – медицинская сестра, а у медсестер зарплата, известно – кот наплакал. Основной добытчик – Олег Николаевич, глава семьи, занимающий крупную руководящую должность, про таких говорят: как за каменной стеной. Галина выносила, родила, выкормила и вынянчила трех прелестных девочек: Веру, Надежду, Любовь. Третьего ребенка не хотела, он уговорил: «Вдруг будет мальчик, наследник?»
Каждая женщина знает: рождение ребенка – это целая эпоха в ее жизни. «Я» полностью растворяется в процессе выхаживания крошечного беспомощного существа, буквально сливаясь с ним. Значит, у Галины были три такие эпохи. Нянчиться с малышками ей приходилось все чаще одной: у супруга командировки, учеба. Затем они плавно переросли в охоту без дичи, рыбалку без рыбы, в сауны, презентации, пьянки.
Счастливую женщину видно по блестящим глазам. Галина Яковлевна в последнее время глаза чаще прятала – возможно, потому, что характер у нее был скромный, безответный. Вполне соответствовал имени, которое в переводе звучит: «кроткая, милая, нежная». А может, просто не хотела показывать их покрасневшими, распухшими.
Зато коллеги-женщины продолжали завидовать новым кофточкам и платьям Галины Яковлевны. Тогда было время всеобщего дефицита, а Олег Николаевич был пробивной человек, должность, повторяю, занимал престижную, высокооплачиваемую. Потом было новоселье: семья получила прекрасную четырехкомнатную квартиру в центре города. Девочки росли, мама каждое утро расчесывала нежные локоны, вплетала в косички пышные банты, целовала мордашки, все еще пахнущие молоком. Гуляла с ними, играла, читала книжки.
МОРЩИНКИ НА ЛИЦЕ – ТРЕЩИНКИ В ЖИЗНИ.
Только – коллеги замечали – Галина день ото дня становится задумчивее. Между бровей пролегла и уже никогда больше не разглаживалась скорбная морщинка. Позже на работе стали замечать на нежном лице загримированные карандашиком ссадины, шрамы. Она скрывала их происхождение (сама виновата: головой нечаянно ударилась о рифленое дверное стекло, порезалась).
Однажды она срочно взяла отпуск за свой счет и уехала в соседнюю область, к маме. Прямо с поезда села в такси. В дороге ее несколько раз стошнило, она на глазах теряла сознание. Таксист, глядя на посиневшее лицо пассажирки, отвез ее, не спрашивая, в травмпункт. Там поставили диагноз: сотрясение головного мозга. Потом, после возвращения, будет второе, третье сотрясение мозга. Коллеги уговорили ее пройти судебную медэкспертизу.
После каждого избиения девочки приходили в больницу и умоляли: «Мама, не заявляй на папу в милицию. Его посадят, а с тобой мы умрем с голода».
Олег Николаевич тем временем не терял времени. Он как раз подавал на развод, встретив юную Судьбу, на двадцать лет младше его: тоненькую, длинную, миловидную – вылитую Барби. Когда шли рядом на улице или сидели в кафе за столиком – их принимали за отца и дочку. Есть, знаете, для сорока – пятидесятилетних мужчин в этом что-то эдакое… пушисто щекочущее самолюбие.
«МАМОЧКА, НЕ ОСТАВЛЯЙ НАС!»
Сейчас Олег Николаевич решал совсем другие вопросы. Квартира, которую он гордо называл «родовое имение», могла уплыть в руки жены. Ведь суд, как правило, оставляет детей (тем более девочек!) с матерью. Неужели ему с его Барби уготовано ютиться в убогой однушке?
А еще на карту была поставлена честь. Одно дело: друзья похотливо хохотнут: «Седина в бороду, бес в ребро, на молодятинку потянуло?» И совсем другое: выйти из игры почти героем, идеальным многодетным отцом.
Мне трудно объяснить, какие слова находил Олег Николаевич для психологического обрабатывания дочерей, какие аргументы приводил: мать недалекая, это бесплатная домработница, кухарка, нищая… Оставшись с ней, девочки погрузятся в такую же беспросветную нищету. Параллельно разворачивал перед очарованными девчушками великолепные картины будущего, если дочери останутся с ним. Как щедрый падишах, рассыпал у их ножек драгоценности: каждый год поездки за границу на море, «люксы» в отелях, ночное купание в море… Навороченные компьютеры, учеба в престижных вузах, золото-побрякушки, наряды, шубки и сапожки, которым обзавидуются одноклассницы.
Условие одно: на суде они твердо заявят, что желают жить с отцом, и только с отцом. Одна из судей потом призналась, что за тридцать лет практики впервые столкнулась с таким случаем. Какие жены, матери вырастут в последствие из этих девочек?! И хотя увещевания не входили в ее судейские обязанности, она не выдержала, воскликнула: «Одумайтесь! Дети из приютов разыскивают матерей-бомжих под забором, отмывают их от грязи и умоляют: «Мамочка, не оставляй нас!»
ЛЮБОВЬ = САПОГИ.
Ни одна инквизиция не могла бы придумать пытки более изощренной, чем часы, проведенные Галиной Яковлевной в зале суда. Это когда зацелованные, обласканные ею дочери вставали одна за другой и говорили, что не будут жить с ней.
Повторяю, условие щедрого отцовского спонсорства было единственное: прилюдное отречение от собственной матери. Навсегда. Потом кто-то из знакомых в коридоре остановил старшую: «За что же вы так с мамой?» Вера брезгливо пожала плечиком: «Да она у нас какая-то… не такая. К жизни не приспособленная». Младшая, Любочка на суде робко заикнулась о компромиссе: «А можно я один месяц с мамой буду жить, а другой – с папой?» Но, получив ощутимый отцовский толчок сзади, быстро села на скамью.
Когда маленькая вероотступница все же ослушалась и навестила маму, отец устроил грандиозный разнос: «А про сапоги-то забыла? За две тысячи, которые просила, а? Забыла, а?! А в университет в Москве тоже расхотела?» С тех пор Любочка, завидев маму, обегала ее за квартал, как прокаженную.
Зато средняя, вымуштрованная Надюшка в суде вела себя паинькой: «Ты (это она матери) не готовила нам еду, морила нас голодом. Ты не стирала, мы ходили грязные. Ты нас била». В тот же день отец подарил ей давно обещанное кожаное пальто за десять тысяч рублей. Однажды Галине Яковлевне в отчаянии удалось спросить одну из дочерей: «За что вы так со мной?!»-«Ну… Она (Барби) моложе тебя, красивее, – загибала пальчики дочь, перечисляя достоинства мачехи-ровесницы. – И потом, папе в постели с ней в тысячу раз лучше, чем с тобой». Галина Яковлевна задохнулась: «Вы обсуждаете с ним такие подробности?!!» – «Да, у папы от нас нет запретных тем… И вообще, мама, – раздраженно выкрикнула она, – оставь, наконец, нас в покое! Прекрати мучить! Мы давно похоронили тебя и поставили на тебе крест!».