Очень было горько и обидно. Не так, не так представляла себе Виктория Евгеньевна собственный уход на пенсию: чтобы с вывешенными в актовом зале на плюшевом занавесе круглыми, вырезанными из золотой фольги юбилейными цифрами, с зачитываемыми под аплодисменты благодарственными письмами, с расписным электрическим самоваром на подносе и другими практичными подарками. С речами со сцены: что вот такие советские, с большой буквы начальницы ЖЭКа, как уважаемая юбилярша, уходят в Историю. И это была бы чистая правда.
Сколько, бывало, в разгар торжественной части очередного мероприятия извлекали Викторию Евгеньевну из глинистых траншей, из затопленных подвалов, с протекающих чердаков, привозили в нарядный зал. Извиняясь, неловко протискивала крупное тело к своему неизменному стульчику в президиуме. Среди надушенных, начесанных жилкомхозовских дам, она мохеровый берет (тоже неизменный) уже и не снимала: все равно под ним заботливо накрученные с вечера волосы свалялись. А по окончании вечера, батюшки, обнаруживала: берет-то весь в паутине, в бумажках, в подвально-чердачном соре. И все видели, и товарищ Полюшкин, конечно, видел…
Ну где вы нынче найдете начальницу ЖЭКа, которая, узнав, что нерадивый жилец снова не донес ведро до мусоропровода и вывернул его на лестничной площадке, кряхтя вылезала бы из-за стола, напяливала тесное пальто и ехала в старом «козлике» на окраину города?
Там, бормоча: «Разве ж это люди? Это ж скоты, а не люди», – самолично исследовала мусорную кучу и – по клоку газету с номером квартиры, по тетрадке отпрыска-школяра, по какой-нибудь скомканной справке, использованной в качестве туалетной бумаги – вычисляла злоумышленника. За глаза ее называли «наш Шерлок Холмс». «И страшна и скора на расправу была ее тяжелая длань».
Ольга Вячеславовна не дурила подруге голову: не вертела хрустальных шаров, не жгла благовония, не проделывала пассы над головой и прочие экстрасенские заморочки. Она перелистала ее пухлую медицинскую карту и вздохнула.
– Вам сколько лет? Пятьдесят? Конечно, я могу устроить койку. Могу назначить самые хорошие и качественные препараты. Но самое лучшее лекарство в нашем возрасте, матушка – это секс. Регулярный и качественный. Да, да. Эффективное, но, я вам скажу, оч-чень труднодоступное лекарство.
Виктория Евгеньевна не поверила своим ушам. Поерзала на стуле, поправила черную шерстяную юбку:
– Это вы мужчин имеете в виду? Тьфу, добра-то.
– Напрасно вы так говорите, Виктория Евгеньевна. Нынче попробуй встретить настоящего мужика – я постель имею в виду. Это – Счастье. Вы от жизни отстали. Нынче женщины за ЭТО на такие вещи способны, рассказать – волосы дыбом встанут, со стыда сгорите. Я практикую, мне ли не знать.
И она развернула перед ошеломленной, отставшей от жизни Викторией Евгеньевной страшную картину повсеместной жестокой и беспощадной охоты женского пола на мужской. Рыщущие в поисках ускользающей добычи особи, растянутые повсюду паутины невидимых сетей, расставленные, хитроумно замаскированные силки, красные флажки…
– Это мы с вами, Виктория Евгеньевна, воспитаны на тургеневских девушках. Вот и кукуем в одиночестве.
– Пакость какая. И не уговаривайте, Ольга Вячеславовна. Я их брезгую, мужиков-то.
Экстрасенсша по селектору сказала секретарше, что сегодня больше не принимает. Задернула бархатные шторы, включила тихую музыку из к\ ф «Эммануэль». Внимательно осмотрела клиентку сквозь поблескивающие в полумраке стекла очков.
– Не можете ли вы, Вероника Евгеньевна, вспомнить и описать первые волнующие мгновения зарождения Женщины в вас, девочке? В гадком утенке – прекрасного лебедя? Робкое распускание нежных лепестков из скромного бутона?
Вероника Евгеньевна убрала с черной юбки пушинку и задумалась. Она выросла в деревенской избе, состоящей из одной большой горницы, уставленной шестью койками: Вероникиной и ее пяти братьев. Родители спали за печью. С тринадцати лет – каждый месяц боли, стыда, страха быть обнаруженной врасплох, страха не успеть замести преступные следы девичьего взросления от хитрющих братишкиных глаз.
Теплого туалета в избе не было. О тампаксах и прокладках не слыхивали. Зато в аптеках продавалась вата: восемнадцать копеек рулон. Девочки лепили из ваты плоские «пирожки», подстилали – для герметичности – куски полиэтилена, прикалывали булавкой к трусикам. И все равно неуклюжее сооружение натирало бедра до мозолей. Все это мгновенно пропитывающееся скользкое хозяйство елозило и грозило вывалиться под ноги на всеобщее обозрение в самый неподходящий момент.
В первые месяцы Вероника по неопытности перепортила все трусики. Скрывать следы преступления отправилась на только вскрывшуюся речку. Вывалила из пакета холм окровавленного белья. Холм величаво поплыл по течению, завернул за ивняки и зацепился за полощущиеся в воде ветки. Вероника, зайдя по колено в ледяную воду, палкой долго отцепляла «холм». Наконец, отцепила, он тронулся, поплыл и навсегда скрылся из вида. И долго еще, должно быть, плыл, пугая рыболовов и заставляя строить самые жуткие предположения о его, холма, криминальном происхождении.
Какой уж там бутон, какой прекрасный лебедь…
– Вероника Евгеньевна, а у вас есть красивое нижнее белье? – вкрадчиво поинтересовалась экстрасенсша.
Есть, а как же. Недавно купила, и вот почему. Шла по улице, в очередной раз в жар бросило. Спасибо, добрые люди довели до ближайшей больницы. В приемном покое она чуть со стыда не сгорела перед молоденьким фельдшером: за обвислые застиранные рейтузы, за линялые хабэшные майку и трусы, за мешковидный бюстгальтер. После этого взяла за железное правило, выходя даже ненадолго на улицу, надевать купленное по этому случаю белье: узкое, скользкое, негреющее, неудобное, а кое в каких местах и откровенно похабное. Зато перед врачом будет не совестно.
– Скажите, только честно, – задала решающий вопрос Ольга Вячеславовна. – Вы когда-нибудь испытывали оргазм?
С этим словом у Вероники Евгеньевны были связаны неприятные воспоминания. Это когда однажды при коллективе, передавая только что состоявшийся разговор в администрации, она подбоченилась и сказала: «И тогда он мне с таким оргазмом говорит…».
Грянул хохот – штукатурка со стен посыпалась. «Вероника Евгеньевна, – задыхаясь от смеха, поправили ее, – не с оргазмом – с сарказмом!» Тогда она стала ходячим анекдотом для всего городского жилищно-коммунального хозяйства. До товарища Полюшкина, конечно, дошло…
– Вот видите, – ласково, как ребенку, объяснила Ольга Вячеславовна. – А ведь оргазм – это мощнейшая разрядка для организма. Без нее обеспечены застойные явления в органах малого таза. А застойные явления – это целый букет заболеваний. Это воспаления, кисты, опухоли, рак, не приведи господи.
Услышав о раке, Вероника Евгеньевна стушевалась.
– И потом, можно подумать, я вам мужчину на блюдечке принесу. Вспотеете, дорогуша, пока побегаем, найдем. Что же нам придумать? ЛКН, конечно, не подойдут…
– Кто это еще, господи?
– Лица кавказской национальности. С этим делом-то у них все в порядке, даже чересчур. В ведро с водой опустят – вода закипит. Но уж больно народ непредсказуемый, хлопот потом не оберешься. В санаторий послать, да ведь вы туда каждый год как инвалид ездите. Некоторые мужчины очень даже к крупным дамам неравнодушны. Не познакомились ни с кем? Ну ладно. В этом деле нам нужен не любитель, а профессионал. Мачо.
…От экстрасенсши она возвращалась поздно вечером в холодном, по-весеннему сыром трамвае. И надо же, на переднем кресле прямо перед ней расположился товарищ Полюшкин. Растопырил коротенькие колени, установил на них портфель, защищая им, как щитом, уязвимый мягкий животик. Он сидел под компостером, который хлопал не переставая, и усеял его плечи бумажными кругляшками, будто крупной перхотью.
Полюшкин кивком пригласил Веронику Евгеньевну сесть рядом. Хотя после его чудовищного вероломства она зареклась до смерти не замечать его, послушно села. Полюшкина точно непрестанно дергали за нитку, он дрыгал ногами, поправляя портфель, толкал Веронику Евгеньевну, подпрыгивал, усаживаясь удобнее, шмыгал носом, как простуженный сорванец. Явно был не в духе, всю дорогу бубнил о вопиющей бесхозяйственности в масштабах города и страны, о безнаказанном разбазариванье госимущества.
– Всюду бросается в глаза эта непростительная, вопиющая расточительность, это халатное отношение. Взгляните, – он раздраженно ткнул пальцем за окно на гигантскую растяжку, протянувшуюся вдоль линии почти на полтораста метров: «Нашему государственному университету – 200 лет!»
– Зачем это? – брюзжал Полюшкин. – Зачем так выспренно, так длинно, когда можно простенько: «Государственному университету – 200 лет!» Или еще проще: «Университету – 200 лет!» Лучше даже так: «Университет – 200». Всем все понятно, а город, таким образом, сэкономит 28 щитов с буквами, включая восклицательный знак – их можно употребить при составлении других плакатов. А экономия рабочего времени? Красок? Кистей?! А если ввести в государственный масштаб такую экономию – это ж просто Боже мой!
Вероника Евгеньевна помалкивала и думала, как, должно быть, тесно, душно человеку с таким государственным мышлением работать в администрации их маленького городка. В областной, в государственной Думе, в правительстве, да что там, в президентской команде, а может, и в президентском кресле – вот где место товарищу Полюшкину.
Судя по фотографии, мачо представлял из себя малорослого, с плешивой большой, как у лягушонка, головой, с уныло обвисшим угрястым носом-хоботом. Молодого человека звали Олег.
– Вот в таких неброских, невзрачных юношах скрываются уникальные сексуальные силы. Они в камне разбудят Женщину, – горячо и немножко фальшиво убеждала Ольга Вячеславовна, сама розовея от волнения. – Заметьте, Вероника Евгеньевна, опытные дамы всегда обращают внимание на густоту шевелюры у мужчины – чем ее меньше, тем больше тестостерона в крови. А нос! Вероника Евгеньевна, нос – это самая примечательная деталь в лице мужчины, вам любая дама подтвердит. Вы все думаете, что сексуальные гиганты – это Ален Делон и Джеймс Бонд. Да они по сравнению с такими, как Олег, в сексе – мышата. У них же вся сила в бицепцы да трицепсы уходит, на анаболиках держатся. Не сомневайтесь, все дамы потом только Олега заказывают.