— Какой же? — спросил я.
— Вообще с этим не связываться, а заняться чем-то дрругим.
Да, легко сказать! А если с этим связана Мадам?
— Известен ли вам какой-нибудь случай, когда люди ошибались с выбором профессии? — я пытался удержать в руках ускользающую нить. — Я имею в виду не те ошибки, которые случаются в наше время, — заметил я, как бы заранее отводя обвинения в попытках вмешаться в дела факультета, — а прежние, когда, к примеру, вы заканчивали учебу.
— Известен ли мне такой случай? — он саркастически усмехнулся. — Спрроси лучше, известны ли мне случаи прравильного выборра.
— Как это? Вы хотите сказать, что все неправильно выбрали…
— Послушай, — не дал он мне закончить. — Ты обрратил внимание, что на твой вопррос, в чем твоя ошибка, я ответил, что ошибок несколько, а не одна? Поясню, что я имел в виду. Намеррение заниматься Симоной де Бовуарр — это абсуррд perse, независимо от того, на чем оно основывается и какую цель прреследует, поэтому как таковое достойно только осуждения. Допустим, однако, что твои интерресы лежат в иной сферре и тебя увлекают действительно важные прроблемы… ну, не знаю… напрримерр, творрчество Ррасина, Ларрошфуко, Паскаля… но и в этом случае не надейся, чтобы я прриветствовал твое намеррение поступить на факультет рроманской филологии. Я бы опять тебя отговарривал и так же упоррно.
— Неужели там такой низкий уровень? — воспользовался я тем же вопросом, который уже однажды задавал пану Константы по телефону.
— Рречь идет не об урровне, — сразу откликнулся он раздраженным тоном. — Хотя и в этом смысле прретензий достаточно.
— Тогда о чем же? — мне впервые стало по-настоящему интересно.
— О том, что изучение этого прредмета в универрситете, а впоследствии пррофессиональная деятельность в этом напрравлении не имеют в этой стрране ни малейшего смысла и в любом случае прриводят к неррвному ррасстрройству.
Ежик настолько категорично произнес эти слова, что меня даже в дрожь кинуло, а любопытство разгорелось еще сильнее. О чем все-таки идет речь? Почему изучение, а затем профессиональные занятия романской филологией могут свести с ума? Почему такие занятия столь нежелательны, опасны для здоровья и гибельны?
Я опять отпил глоток чая и закусил бисквитом.
— Вы меня заинтриговали, — сказал я после минутного молчания. — Нельзя ли это как-то объяснить? Я, признаться, удивлен и немного растерян.
Наступило долгое молчание.
— Что такое филология и н-е-о-филология? — задал наконец вопрос Ежик таким спокойным и серьезным тоном, будто начинал сократовское таинство поиска истины индуктивным методом. — Что означает это понятие?
— Вы задаете риторический вопрос или хотите, чтобы я ответил? — мне, собственно, непонятно было, чего же он добивается.
— Да, ответь мне, пожалуйста.
— Филология, — начал я, будто на экзамене, — это наука, которая изучает язык и письменность отдельных народов. А неофилология…
— Что значит по-грречески «фило»? — прервал он меня новым вопросом.
— «Любящий», «влюбленный», — декламировал я как по писаному, — «склонный к чему-нибудь», «друг».
— Хоррошо, — похвалил Ежик. — А «нео», а «неофило-»?
На этот раз я его прервал:
— «Нео» — это «новый», «недавний», а «неофилология» — это отдел филологии, предметом изучения которой является язык и литература современных народов.
— Согласен. Очень хорошо, — он с одобрением кивнул головой. — Теперрь скажи, пожалуйста, как ты понимаешь террмин «соврременные нарроды». Какие нарроды имеются в виду?
Ответ казался совершенно очевидным, но с определением у меня возникли некоторые трудности.
— Ну, это такие народы, — начал я наконец после короткого замешательства, — которые существуют в наше время… в той или иной степени сохранив основные характерные черты с конца Средневековья… с эпохи Великих открытий… с пятнадцатого века.
— Соврременных индусов и китайцев ты бы тоже к ним прричислил? — с подвохом спросил он.
— Нет, их бы не причислил… — пожал я плечами.
— А почему? — он смотрел на меня, удивленно округлив глаза.
— Имеются в виду народы нашего континента… европейские народы, — я наконец осмелился отвечать ему уверенным, решительным тоном, даже с ноткой раздражения.
— Ага-а-а! — с притворным удивлением воскликнул он. — Вот оно что! Следовательно, рречь идет только о…
— Англичанах, французах, немцах, — мгновенно подхватил я, — испанцах, итальянцах…
— Ррусских, — добавил он с насмешливой улыбкой, пристально глядя мне в глаза.
— Русских? — повторил я, опять почувствовав подвох.
— А что? Ррусские не годятся? — испытывал он меня.
— Русские — это славянский народ.
— Значит, несоврременный?
— Конечно, современный, но мне кажется, что н-е-о-филология занимается языком и литературой западных народов. Русистика относится к славянской филологии.
— А-а-а, ви-и-и-дишь! Вот ка-а-а-к оно! — растягивал он гласные, триумфально добившись от меня требуемого умозаключения. — Теперрь мы внесли ясность.
— Простите, но я не понимаю, куда вы клоните, — я решил наложить щипцы, чтобы ускорить эти затянувшиеся, мучительные роды. — Зачем такое скрупулезное уточнение терминов?
— Террпение, юноша! Сейчас все встанет на свои места, — он, очевидно, наслаждался ролью античного ментора. — Общими усилиями мы прришли к выводу, что н-е-о-филология в общем понимании — это рраздел филологии, в сферру интерресов которрой входят языки и литерратурра соврременных западных нарродов. А для более углубленного осмысления, обрращающегося к источникам и к изначальным значениям слова, — это любовь к западным языкам и ко всей культурре слова, обусловленной языком. И возникает вопррос, как можно любить нечто подобное в государрстве, к чему оно, это государрство, врраждебно и в силу своего устрройства, прринятой идеологии и военной доктррины отверргает все, исходящее с Запада, кррайне подозррительно относясь к грражданам, осмеливающимся иметь с этим что-то общее. Ну, и как ты думаешь, можно? Как ты себе это прредставляешь?
— Думаю, что вы сгущаете краски, — заметил я с легкой улыбкой. — Изображая проблему в таком свете, вы доводите ее до абсурда. Если бы дела обстояли действительно так, как вы говорите, то в наших учебных заведениях вообще не было бы таких дисциплин. Однако они есть, а западные языки преподают даже в школах и уделяют этому все больше внимания. У нас, к примеру, французский…
У меня снова не получилось, а я был так близко к цели… Ежик не дал мне закончить, прервал на полуслове:
— Ты, кажется, недостаточно внимательно слушал то, что я говоррил. Рразве я утверрждал, что государрство запррещает учить инострранные языки, что оно искорреняет немецкий и фрранцузский, а английский прреследует? Конечно же нет!.. Я хочу лишь спрросить у тебя, как ты себе прредставляешь рработу, прредметом которрой является нечто, непосрредственно связанное с мирром, вызывающим у парртии, милостиво нами прравящей, у нашей Нарродной Польши подозррение и отврращение, как имперрия зла… как врражья сила, жаждущая нашей погибели и лишь выжидающая момент, чтобы вцепиться нам в горрло.
— Уверяю вас, я отлично понимаю, что вы хотите сказать! Мне лишь показалось, что картина, которую пан обрисовал, несколько утрирована или… архаична. Конечно, так наверняка и было, когда вы учились в университете, но в наше время? «Холодной войны» уже нет. Борьба с империализмом — это, скорее, некий ритуал, а не реальная цель. По крайней мере, в области искусства. Публикуются переводы западной литературы, демонстрируются западные кинофильмы. Польские джаз-музыканты гастролируют по всему миру. Я не могу себе представить, чтобы чинили препятствия… кому-нибудь, кто занимается Расином, Паскалем или Ларошфуко и вообще подобной классикой. Впрочем, как? Каким образом? И прежде всего, зачем?
— Зачем и каким обрразом! — со смехом воскликнул Ежик. — Нет, это так тррогательно! — он широко развел руки, подняв вверх глаза. — Вот прредставь себе, — внезапно его лицо застыло: верхняя губа, как в судороге, скривилась и запала, уголки рта опустились, а нижняя губа выпятилась в жуткой гримасе отвращения, — только прредставь, что я занимаюсь Ррасином и Ларрошфуко и натыкаюсь на пррепятствия на каждом шагу!
— Почему? Какого рода препятствия? — я был действительно удивлен.
— Эх, я вижу, тебе с азбуки надо начинать, — с состраданием вздохнул он. — Прридется откррывать тебе глаза на самые элементаррные вещи, словом, спускать с небес на землю. Потому что… пррости, но ты прроизводишь впечатление, будто живешь на Луне, а не в рреальности «перредового стрроя».
Он энергично поднялся с кресла, заложил руки за спину (точнее: охватил правой кистью локоть левой руки) и, вот так странно изогнувшись, то опуская голову, то задирая ее вверх, начал медленно вышагивать по диагонали комнаты. Шагов не было слышно, их заглушал толстый ковер с геометрическим рисунком и преобладающими темно-бордовыми тонами.
Таким образом он молча отмерил две диагонали с лишком.
WER DEN DICHTER WILL VERSTEHEN MUSS IN DICHTERS LANDE GEHEN[98](РАССКАЗ ЕЖИКА)
— Культурра наррода… — он наконец опять заговорил. — Язык, литерратурра, ментальность, тррадиции… как ты думаешь, что необходимо, чтобы всем этим заниматься, чтобы это изучить и понять? Соверршенно очевидно, — продолжал он, не дожидаясь от меня ответа, — необходим непосрредственный контакт с интерресуюшей тебя стрраной, с ее пррирродой и климатом, с ее памятниками исторрии и искусства, с ее людьми. Wer den Dichter will verstehen, — нараспев продекламировал он, — muss in Dichters Lande gehen… Знаешь, что это значит и кто это сказал?
— Конечно же, Гете.
— Соглааасен, — принял он мой ответ тоном старого усталого педагога. — Прравда, — отметил он, — Гете это сказал в связи с его увлечением Востоком, что, собственно, не имеет особого значения. Ключевой смысл в словечке «muss». Кто хочет понять, тот должен! — выкрикнул он, будто давясь словами, — должен посещать стррану, где рродились поэты, творрчеством которрых он занимается. Иначе его занятия бессмысленны! Иначе он будет знать о них рровно столько, сколько слепой о кррасках. Иначе он останется несчастным прровинциальным дилетантом с бумажными знаниями и школьными прредставлениями. Человек, занимающийся рроманской культуррой, должен ездить во Фрранцию. Но будь любезен сказать мне, где эта Фрранция находится? Вот именно, на Западе! За «железным занавесом»! — он остановился передо мной, слегка наклонившись в мою сторону. — Понимаешь, что это значит? — он будто пытался насквозь прожечь меня взглядом. — «Польские джаз-музыканты гастрролирруют по всему мирру»!.. Но как это выглядит на пррактике! Что этому прредшествует и каких усилий трребует! Крроме того, джазмены — это вам не ученые, занимающиеся исследованием чужих культурр и, тем более, чужих языков в гуманитаррной сферре. К сожалению, у нарродного государрства особой симпатией подобные гуманитаррии не пользуются. Им постоянно смотррят в рруки и дерржат под неусыпным контрролем. Как ты думаешь, о какой рработе можно говоррить в подобных условиях? Свободное рразвитие исследовательской мысли? Я уж не говоррю о доступе к заррубежным источник