– Светлана Евгеньевна, не произошло ли вчера чего-то необычного?
– Нет. – Женщина выглядела серьезной и сосредоточенной. Явно старалась помочь. – Ольга Аполлинарьевна вчера весь день провела дома, в город не ездила. Она разбирала какие-то бумаги, потом кино смотрела. Я слышала, как она разговаривала с девочками из галереи, но с кем именно, с Леной или с Аней, не поняла. От обеда отказалась, потому что вообще в последнее время ела как птичка. Ольга Аполлинарьевна очень тяжело переносила смерть Михаила Валентиновича. Ей было одиноко очень, ничто ее не радовало, и даже еда. В общем, часов в пять я все-таки заставила ее поесть. Запекла рыбу в фольге. В духовке, с лимонной цедрой. Аромат такой стоял, кто угодно слюной изошел бы. Она съела, конечно, но совсем без аппетита. Я расстроилась даже.
Все это не имело ни малейшего отношения к делу, но Лавров женщину не торопил, по опыту зная, как важно позволить человеку высказать все, что у него на сердце. Рано или поздно в рассказе обязательно проскользнет то главное, ради которого он сидит за этим столом. Терпение он считал одним из самых главных качеств сыщика.
– Потом она весь вечер читала в гостиной, а около десяти вечера поднялась в спальню. Пожелала мне спокойной ночи и ушла. Сказала, что прошлой ночью плохо спала и теперь хочет выспаться. Все, больше я ее не видела.
– А вы когда легли спать? – спросил Лавров, наблюдая, как женщина заливает заварку кипятком, накрывает чайничек специальной салфеткой, достает чашку с блюдцем, маленькую ложечку и корзинку с рассыпчатым печеньем.
– Простите, вам сахар нужен?
– Нет, – отказался Лавров.
– Вон, мед берите. В керамической баночке на столе. У нас очень хороший мед в Спасском-Лутовинове. Попробуйте. А я спать пошла не раньше полуночи. Мне как раз не спалось.
– Почему? Из-за хозяйки расстраивались? Или какие-то думы вас одолевали?
На этих словах Светлана ощутимо вздрогнула.
– Думы, – горько призналась она. – Я ведь уйти от Ольги Аполлинарьевны хотела. Нет, вы не подумайте дурного, мне в этом доме всегда было хорошо. Но после смерти Михаила Валентиновича я понимала, что скоро стану хозяйке не нужна. Это она поначалу как сомнамбула по дому бродила, ни на что внимания не обращая. Но рано или поздно пришла бы в себя. Разве это дело, одинокой женщине в деревне жить? У нее же все интересы в городе. И галерея, и театры, и модистка, и косметолог с парикмахером. Того и гляди, она бы дом надумала продавать, а я бы тогда без работы осталась. Вот я и раздумывала, согласиться мне на предложение, которое я от соседей получила, или пока погодить.
– И что решили?
– Ночью ничего, а сейчас и само все решилось. – Женщина снова горько заплакала.
– Чай заварился уже. Налейте чашку, он у вас, похоже, очень вкусный, – мягко сказал Лавров.
На пороге кухни появился Зубов и начал делать какие-то странные знаки. Сергей встал из-за стола, подошел к двери и спросил, перейдя на шепот:
– Чего там?
– След от укола на локтевом сгибе левой руки, – так же шепотом ответил Зубов. – Все, как мы и предполагали.
– Интересно, как она это делает? – задумчиво спросил Лавров. – Почему три взрослых человека не сопротивлялись, когда им делали инъекцию?
– А с чего ты взял, что они не сопротивлялись?
– Так следов-то борьбы нет. Ладно, Леха. Иди, я тут продолжу.
Он снова вернулся за кухонный стол, на котором уже дымилась чашка с ароматным чаем. Сделал глоток, улыбнулся Калининой.
– Итак, Светлана Евгеньевна, продолжим. Вам не спалось. Вы думали о своем будущем. Что вы делали?
– Сначала вымыла пол на кухне, потом поднялась к себе, немного повышивала. Хотела лечь в постель, но поняла, что не усну, поэтому спустилась вниз и вышла на улицу. Мне захотелось подышать. Затем я снова начала подниматься в свою комнату и по дороге прислушалась, все ли в порядке у Ольги Аполлинарьевны.
– Зачем?
– Не знаю. Машинально. У нее свет не горел, было тихо. Я решила, она действительно спит. Потом захотелось выпить на ночь молока с медом. Я спустилась на кухню, приготовила свое «снотворное» – молоко с нашим местным медом и поднялась к себе. На этот раз до утра.
– Вы что-нибудь слышали?
– Когда была на улице, нет. Когда зашла в дом, почудился какой-то шум во дворе. Я посмотрела в окно, ничего не увидела и решила – белки. У нас тут много белок, и они совсем ручные, – пояснила она. – Потом, когда я уже ложилась в постель, мне показалось, будто кто-то ходит по лестнице. У нас есть одна скрипучая ступенька, так вот мне послышалось, что она скрипнула.
– И что вы сделали?
– Ничего. В доме кроме нас двоих никого не было. Поэтому даже если Ольга Аполлинарьевна проснулась и спустилась вниз, к примеру, за водой, в этом не было ничего особенного.
– И больше вы ничего не слышали? За всю ночь?
– Вы знаете, я очень крепко спала. Вот сначала сна не было ни в одном глазу, но когда я все-таки легла, то уснула моментально. И проснулась только в полдевятого утра, хотя обычно встаю в шесть. Я вскочила с кровати, испугавшись, что Ольга Аполлинарьевна уже встала, а завтрак не готов. Быстро оделась, спустилась вниз, но оказалось, она еще не вставала. Я успела приготовить завтрак, выложила размораживаться курицу к обеду, а она все не спускалась. Около десяти утра я заволновалась, пошла в ее спальню и обнаружила… обнаружила… – Светлана шумно задышала носом и, не выдержав, снова расплакалась.
– Так, говорите, у вас мед вкусный? Пожалуй, я попробую, – бодро сказал Лавров, чтобы ее отвлечь.
Он протянул руку и взял симпатичный керамический бочонок с деревянной мутовкой, выглядывающей из дырочки в крышке. Открыл, заглянул внутрь: бочонок был пуст и чисто вымыт.
– А меда-то и нет, – сказал он. – Съел весь ваш мед какой-то Винни-Пух.
Светлана отняла ладони от лица, посмотрела на Лаврова, а потом на бочонок недоверчиво.
– Этого не может быть, – сказала она. – Я только вчера утром наливала сюда мед. И вечером, когда я грела молоко, я положила всего две ложки. Банка оставалась почти полная.
– Так, может, Ольга Аполлинарьевна действительно спускалась вниз? Проснулась и доела мед.
– Вы не понимаете. – Глаза Светланы были распахнуты широко-широко, и в них плескался ужас. – Вы не понимаете, – повторила она, – Ольга Аполлинарьевна никогда не ела мед. Терпеть его не могла. Это так же точно, как и то, что вчера в полночь, когда я уходила к себе, банка была почти полная.
– Ну не преступник же сначала совершил убийство, а потом спустился на кухню и вашим медком полакомился? Как-то это совсем уж глупо, – удивился Лавров.
– Я очень крепко спала, – медленно сказала Светлана. – Очень крепко. Вообще ничего не слышала и проснулась почти на три часа позже, чем обычно. При этом с вечера у меня не было сна ни в одном глазу. Я помню, как стояла на крыльце и думала про свое «снотворное», а потом выпила молока с медом и словно отключилась. Может быть, в банку с медом было что-то подмешано? Снотворное, например. И именно поэтому ее потом вымыли, чтобы замести следы?
– Очень может быть. Очень даже может быть. – Лавров задумчиво потер затылок. – Но если это так, то наш убийца очень предусмотрителен. И хладнокровен. И прекрасно осведомлен о традициях в этом доме. Он пробирается в дом, подсыпает что-то в мед, который едите только вы. Потом он ждет, пока вы уснете. Убивает Ольгу Аполлинарьевну, хотя я и не понимаю, как именно. Почему она позволила ему приблизиться к себе и сделать смертельный укол?
– Укол? – Светлана смотрела непонимающе. Краски стремительно покидали ее лицо, которое становилось бледным, очень бледным, белее лежащей на столе салфетки.
– Да, Светлана Евгеньевна. Вашу хозяйку убили. Отравили. Похоже, тем же самым веществом, что и ее мужа, а также еще одного человека. И преступник совершил убийство, продумав все до мельчайших деталей. Даже про ваш мед не забыл, а еще и вымыл банку. Для такого надо обладать очень крепкими нервами, практически стальными канатами.
– Ольга Аполлинарьевна, упокой господи ее душу, рассказывала мне, как умер Михаил Валентинович, – тихо сказала Калинина. – Чтобы совершить такое… сначала лишить человека жизни, а потом подвесить под потолком в виде Икара, нервы тоже должны быть железными. Но тем не менее этот человек предусмотрел не все.
Лавров посмотрел на нее с интересом.
– Видите ли, я очень люблю порядок. Для меня не поставленная на место чашка, невымытая тарелка в раковине – это ЧП, событие вселенского масштаба. Я терпеть не могу неаккуратность, поэтому стараюсь есть только на кухне, чтобы не оставлять крошек и не собирать потом по дому посуду.
Светлана на минуту замолчала и, увидев томительное недоумение в глазах сыщика, нетерпеливо качнула головой.
– Я всегда перед сном пью чай с медом, и всегда, – она с нажимом произнесла это слово, выделяя его, – делаю это на кухне. Но вчера я унесла чашку с молоком в свою спальню и выпила его уже в постели. Понимаете?
– Вы хотите сказать, чашка до сих пор стоит на вашей прикроватной тумбочке? И в ней сохранились остатки вчерашнего молока, которое вы пили на ночь?
– Если бы я не проспала, я бы обязательно с утра забрала чашку и вымыла ее. Но, посмотрев на часы, я соскочила с кровати, быстро оделась и побежала вниз, готовить завтрак. Да, чашка так и стоит у меня в спальне.
Наверх, в спальню Светланы Калининой, неожиданно ставшую местом обнаружения важной улики, призвали понятых. В качестве таковых к осмотру места происшествия были привлечены дворник и домработница из соседнего дома. Несчастные граждане с испугом смотрели на представителей полиции, жались к стенам, стараясь не ступать на ковры. Женщина поминутно сморкалась в бумажный платочек, который комкала в руке, мужчина то и дело вытирал пот со лба, хотя в доме из-за открытых форточек было довольно прохладно.
Чашка из-под молока – большая, белая, из тонкого фарфора с золотым ободком и витой ручкой, просто чудо, а не чашка, действительно стояла на тумбочке, рядом с не застеленной кроватью. При виде неубранной постели Светлана чуть заметно поморщилась, переживая из-за того, что с утра не привела комнату в надлежащий вид. Подозвав понятых поближе, Лавров подошел и взял чашку в руки. Она была абсолютно пуста и… тщательно вымыта.