– Может, Олимпиада Сергеевна не зря ее всю жизнь подозревала в сдвинутости? – предположил Лавров. – У сумасшедшего человека, несомненно, есть логика в действиях, вот только нормальным ее не понять.
– Евочка – совершенно нормальная. Такая же, как вы и я, – вмешалась вдруг в разговор старушка-соседка. – Мы с ней, почитай, пятнадцать лет бок о бок прожили. Нормальная она, хорошая, добрая. И рисует – одно загляденье. Все картины у нее со смыслом. Просто не каждому дано тот смысл разгадать. Но в голове от них не мутится. Нечего и наговаривать.
Сыщики осеклись, понимая, что при понятых болтают слишком много.
– Ты осмотрись тут как следует, – буркнул Лавров, кляня себя за несдержанность. Все-таки в их паре именно он был старше и опытнее. – Я на кухне пошурую. Если что, позову.
Кухня была такая, как и положено быть кухне в старой однокомнатной «хрущевке». Маленькая, тесная, со старой, хотя и очень чистой плитой и дешевеньким кухонным гарнитуром, рабочие поверхности которого совсем недавно оклеили яркой клеенкой. На плите стоял чайник. Лавров, неизвестно зачем, скорее машинально, чем по наитию, потрогал его металлический блестящий бок, в котором немного в искаженном виде отражалось его лицо. Потрогал и отпрыгнул в сторону от неожиданности. Чайник оказался теплым.
Не горячим, а просто теплым. Лавров даже посмотрел в окно, чтобы понять, не могла ли металлическая поверхность нагреться от лучей солнца. Но нет, солнце по-прежнему не могло пробиться сквозь плотную вату облаков, накрывших город, да и за окном стоял довольно холодный, хоть и в пределах климатической нормы, январь. Тот самый месяц, когда, как известно с детства всякому уважающему себя человеку, «солнце светит, но не греет».
– Леха! – заорал Лавров, все еще не придя в себя от неожиданного открытия. – Иди сюда! И понятых зови.
В дверях кухни появилась, поджимая губы, старушка. Было видно, что за свою молодую, непутевую соседку она действительно переживает, а вопросы следователей ее рассердили. Следом возник недовольный сосед, растирающий мясистой пятерней помятое лицо.
– Чего еще? – из-за их спин спросил голос Зубова.
– Товарищи понятые, прощу вас зафиксировать факт, который будет отмечен в протоколе осмотра, – скучным голосом сообщил Лавров. – На плите стоит металлический чайник, и он теплый. Думаю, его кипятили примерно минут пятьдесят назад, не больше.
– Чего? – Зубов бросился к плите, приложил руку к металлическому боку и тоже ощутил под пальцами тепло. – Получается, кто-то покинул эту квартиру всего за полчаса до того, как мы здесь появились?
– Получается, так. – Лавров потер затылок и смачно выругался, а потом испуганно покосился на старушку, которая пуще прежнего поджала губы. – Если бы мы уехали с места происшествия минут на сорок пораньше, то, глядишь, ее здесь и застали. А так, ищи-свищи ветра в поле.
– Погодите, я вот этого не понял, – вступил в разговор мрачный и сонный «нижний» сосед. – А вы чему удивляетесь-то? Вы, думаете, жилица эта тут не живет?
– Конечно, не живет. – Старушка, видимо, окончательно разуверилась в сыщиках и стояла теперь, уперев руки в боки. – Евушка уже больше года в отъезде, и если бы вернулась, то ко мне бы сразу зашла. И не из-за цветов своих, а из-за меня. Она всегда моими делами интересуется и о здоровье всегда спросит. Милая девочка, воспитанная, – добавила бабушка, покосившись на любителя нецензурной лексики Лаврова.
– Подождите, – остановил соседку Лавров. – Вашу версию событий мы знаем. А вы, товарищ, что имеете в виду?
– Да то и имею. Уж Ева это или Адам, мне неведомо. И шума я особого не слыхал. Врать не буду. Но периодически слышу шаги над своей головой. Как будто бегает кто босыми пятками. Знаете, поди, как это бывает. Вот и сегодня, пришел с работы, дождался, пока жена спиногрызов в детский сад соберет и на работу уйдет, чайку выпил и спать лег…
– Простите, а во сколько это было? – Зубов подался вперед, внимательно ловя каждое слово.
– Так аккурат в начале восьмого, – развел руками мужик. – В общем, шаги зашлепали. Упало еще что-то. Я прямо озверел. Думаю, не дадут, сволочи, поспать! Но потом тихо стало, как будто тот, кто наверху, тоже спать лег. Правда, еще в ванной вода лилась. Я отлить пошел, слышал. В общем, был тут кто-то сегодня утром. Точно вам говорю.
– Да это мы уже и сами поняли, – вздохнул Лавров. – Получается, кто-то в семь часов утра пришел в эту квартиру, принял душ, а потом лег спать. А проснувшись, выпил чаю, тщательно вымыл за собой чашку или кружку, тщательно вытер, – в подтверждение своих слов Сергей достал из сушилки над раковиной совершенно сухую чашку. – Причем непонятно чем вытер, раз полотенце совершенно сухое и немятое. А потом ушел, забрав с собой использованный чайный пакетик, потому что в мусорном ведре ничего нет, я проверил.
– И кто это же был, по-вашему? – всполошилась старушка. – Кто может бывать в Евушкиной квартире?
Теперь она выглядела не сердитой, а скорее испуганной. Даже присела на кухонную табуретку, видимо, перестали держать ноги.
– Кто-то не очень нормальный, – сердито ответил Зубов, – кто вытирает досуха чашки и уносит с собой спитые пакетики и использованные салфетки. Кстати, в ванной тоже все полотенца абсолютно сухие и практически стерильные.
– Скажите, а как часто вы слышите звуки в этой квартире? – уточнил Лавров у мужика, с которого, казалось, окончательно слетел сон.
– Врать не буду, не часто, – тот почесал грудь под майкой, переступил с ноги на ногу. – Примерно раз в месяц, не чаще. Но по датам, конечно, не вспомню.
– А хотя бы примерно. – Лавров сейчас был похож на гончую, наконец-то взявшую следу.
– Примерно давайте попробуем. Календарь какой есть?
– Я принесу, – вскочила старушка-соседка с табуретки. – У меня есть календарь, церковный.
За следующие двадцать минут выяснилось то, что Лавров с Зубовым уже поняли без всякого календаря. Звуки, которые слышал сосед снизу – шаги над головой и шумящая в ванне вода, возникали приблизительно в те же самые даты, когда случались расследуемые сыщиками убийства. И это вызывало все новые и новые вопросы, которые им очень хотелось бы задать Евангелине Бердниковой.
С самого утра у Липы болела голова. Не сильно, скорее тупой ноющей болью. Боль не причиняла страданий, но отвлекала и мешала совершать привычные действия: помочь маме принять душ, сварить кашу, покормить маму, поесть самой, заварить свежий чай, выпить его в тишине прохладной кухни, маленькой, тесной, давно требующей ремонта.
Как так получилось, что обитатели этой квартиры никогда не были по-настоящему счастливы? Кто виноват в том, что никогда не было в их доме покоя? Мама, родившая дочь без мужа и вышедшая замуж за Сергея Бердникова не по любви, а лишь из чувства долга, да еще, пожалуй, из жалости? Мария Ивановна действительно жалела своего бывшего соседа, доброго, непьющего, безотказного мужика, похоронившего жену и оставшегося с двумя дочками на руках.
Чего искала мама в этом странном, болезненном браке, в котором она взвалила на свои плечи такую непосильную ношу? Уж точно не покоя и любви. Никогда Сергей не любил Марию Ивановну. Лишь уважал, да и благодарен был безмерно. Любила ли мама его? Странно, но Липе никогда не приходило в голову задать этот вопрос. А сейчас уже и не спросишь, чтобы понапрасну не расстраивать.
Словно подслушав дочкины мысли, Мария Ивановна появилась в дверях кухни. Ну надо же! А Липа и не слышала, как она подошла, стуча по коридору палкой. Вот как сильно погрузилась в себя! Нехорошо это, неправильно.
– Тебе что-нибудь надо, мама? – ласково спросила Липа, вставая с табуретки.
– Нет, захотела на тебя посмотреть, – ответила Мария Ивановна, и Липа невольно отметила, что речь ее становится все лучше и разборчивее. Может, и впрямь получится справиться с последствиями проклятого инсульта, который в очередной раз поделил их жизнь на «до» и «после».
– На мне ведь узоров нету и цветы не растут, – пошутила Липа, к месту ввернув фразу из маминого любимого фильма. – Что на меня смотреть?
Она снова уселась на табуретку и взяла в руки кружку с горячим чаем. Мама аккуратно примостилась на другую табуретку, прислонила палку к столу, подперла лицо руками, внимательно разглядывая дочь.
– Доченька, ты извини за вопрос, но все же. Что у тебя со Стасом?
Липа от неожиданности фыркнула, чай пролился ей на колени, она судорожно закашлялась и подцепила ногтями мокрую ткань приставшего к коленкам халата. Горячо!
– Мама, ну ты тоже спросишь, – воскликнула она, вновь обретя способность говорить. – Что у меня может быть со Стасом? Он мой коллега и друг, готовый прийти на помощь, когда я его об этом прошу. Вот и все. И не придумывай ты ничего. Я тебя очень прошу!
– Да я и не придумываю. – Мария Ивановна пожала плечами. – Я все и так вижу. Гораздо яснее, чем ты сама. Хоть я у тебя уже старая и больная, но из ума пока не выжила. Не будет мужчина таскать на себе полупарализованную мать женщины, которую не любит. Нет таких дружеских чувств, которые заставили бы его это делать, да еще и регулярно. Ты вспомни, как он нам в первые месяцы моей болезни помогал, да и сейчас регулярно ко мне заезжает, между прочим. Правда, не думаю, что из-за меня.
– Правда? – Липа опять чуть не поперхнулась и отставила чашку в сторону, решив пока прервать неудавшееся чаепитие. – Я не знала. В смысле, я не знала, что он к тебе приезжает.
– Да. Пару раз в месяц заглядывает. Когда ты на дежурстве в основном. Мы с ним пьем чай, разглядываем твои детские фотокарточки и разговариваем.
– О чем же, могу я узнать?
– Да в основном о тебе. Ни одна другая тема его особо не интересует, – улыбнулась мама. – Липушка, ты можешь мне не верить, но Стас действительно тебя любит. И ты будешь неправа, если не ответишь на его чувство.
– Оставь мама, – Липа повысила голос, но тут же устыдилась. Негоже это, кричать на больную мать, которая к тому же желает своей дочери только добра. – Меня уже один раз в этой жизни любили, и мы обе знаем, чем это закончилось. Ничему подобному в моей жизни я больше произойти не дам. Говорят, что тот, с кого один раз сняли скальп, второй раз не дастся.