Глава 7. Лестница
Он любит совсем не вас, — часто повторяла маршальша де Мирепуа, — он любит вашу лестницу». И правда, король любил эту лестницу, которая вела наверх, к восхитительному созданию, к веселой и умной собеседнице, к той, что жила мыслями о нем и о его удовольствиях. Комнаты, к которым вела эта лестница, расположены в северном крыле дворца, на втором этаже. Если, попав в Версаль и войдя в сад через обычный вход, повернуть налево и отсчитать девять верхних окон от северо-западного угла, то это и будут окна мадам де Помпадур. Мы и сейчас видим то же самое, что открывалось ее взору с маленького балкона между статуями, венчающими собой колоннаду: северный партер, фонтаны с русалками и купидонами, аллею Деревьев, подстриженных так, что образуют сплошную стену из листьев, ведущую к бассейну Нептуна, а за верхушками деревьев — лес Марли, уходящий за горизонт. Мы и сейчас слышим бой башенных часов в приходской церкви, звуки органа дворцовой часовни — всего в двух шагах, птичий щебет в парке, а из Фонтанов доносятся лягушачьи песни, похожие на Утиное кряканье. Но нам уже не услышать из леса королевской охоты, и ни лай гончих, ни охотничий рог, ни высокий хрипловатый клич короля Людовика не долетят до нас. Ее комнаты, теперь такие пустые, залитые холодным северным светом, чуть не ломились в те времена, когда в них жила маркиза — так тесно здесь было от множества людей, животных, птиц, картин, безделушек, всевозможных редкостей, мебели, тканей, бесчисленных узоров, планов, набросков, карт, книг, ее вышивок, писем, косметики. Все комнаты утопали в цветах, в них стояло благоухание, как в оранжерее — просто уму непостижимо, как все это здесь помещалось. Стены, некогда лакированные Мартэном в ее любимых светлых и нежных тонах, теперь выкрашены белой краской, но панели те же самые и планировка квартиры осталась неизменной. Маленькая комнатка, где жила ее камеристка мадам дю Оссе, цела до сих пор, как и дымоход, через который она подслушивала беседы маркизы с королем, к большому нашему счастью, так как она записывала услышанное слово в слово. И сейчас можно видеть лифтовую шахту, где находилось подъемное кресло, на котором слуги подтягивали кверху маркизу, чтобы уберечь ее от крутого долгого подъема по лестнице. Этажом ниже, окнами в темный маленький внутренний дворик, размещалась квартира врача и большого друга мадам де Помпадур, доктора Кене.
Не успела мадам де Помпадур поселиться в Версале, как сразу же взялась направлять и вдохновлять современных ей художников. Она обладала великим даром дилетанта, эрудицией, неутомимой энергией в стремлении к совершенству, интуитивным пониманием творческой натуры, что позволяло ей добиться от художника наивысших достижений и внушить ему собственные идеи, не задев его чувства. До начала Семилетней войны она располагала неограниченным кредитом, так как король, прежде довольно прижимистый, никогда, казалось, не считал ее расходов. Может быть, потому, что маркиза знала, как к нему подойти. «Ему ничего не стоит подписать чек на миллион, — говорила она камеристке, — но трудно расстаться с небольшой суммой из кошелька». Самой ей нередко не хватало денег, и она жаловалась, что в Париже ей жилось куда богаче. После ее смерти в ящике комода обнаружилось лишь несколько луидоров. Задолго до этого мадам де Помпадур продала все свои бриллианты и Коллену приходилось занимать деньги на текущие расходы. Но после нее осталось столько произведений искусства, что хватило бы на несколько музеев, а их распродажа заняла восемь месяцев — ведь она проводила дни в кипящей жизнью художественной среде, что заменяло ей пищу телесную. Она очень выгодно отличалась от своих преемниц — мадам дю Барри, Марии Антуанетты -- тем, что всегда заботилась о работавших на нее художниках и никогда не была им должна. В общей сложности она обошлась королю, как считали, в 36 миллионов ливров, что ставилось ей в большой укор (кстати, Семилетняя война стоила 1350 миллионов), но все ее дворцы возведены были на его землях и все, кроме Менара, отошли обратно к королю.
И эти дома, и произведения искусства могли бы стать сокровищами Франции, если бы почти все, созданное маркизой, не было уничтожено и разворовано во время революции. Креси, Бремборион, Эрмитаж в Компьени разрушены дотла, Эрмитаж и Резервуар в Версале, Елисейский дворец, ее апартаменты в Версале, Фонтенбло, Трианоне и Компьени переделаны до неузнаваемости. Все, чем она владела, пущено по ветру, и лишь изредка увидишь что-нибудь в музее или частном собрании — маленький будуар из Брембориона, селадоновые рыбки, сафьяновый переплет с тиснеными замками и грифонами, покрытый узорами комод, камея, «а вот это — веер Помпадур». Вскоре король начал разделять ее любовь к красивым вещам, и ничто не могло быть для него благотворнее. До сих пор его частная жизнь была лишена серьезных интересов. Литература его не привлекала, не питал он и той страсти к музыке, которой отличались все его дети. Политика поглощала значительную часть королевского времени, но он никогда не говорил о ней за пределами зала заседаний совета, так как знал, что каждое его слово разойдется по всему свету, да еще и обрастет слухами. Единственным занятием, которое он действительно любил, была охота, а так как это тема совершенно безобидная, то король редко говорил о чем-нибудь другом, что явно недостаточно для умного человека. Мадам де Помпадур, следуя собственным наклонностям, нашла для него увлечение, которое он мог обсуждать с кем угодно без всяких опасений. С этих пор непрерывно строились или покупались дома, их перестраивали и отделывали, окружали прекрасными садами. Частные покои короля в больших дворцах постоянно переделывались, для них выбирали и заказывали мебель, картины, скульптуру, вазы и безделушки. Со всего света привозили редкие минералы, которые оправляли в золото, серебро, бронзу; висячие сады и вольеры наполнялись редкими растениями, птицами, животными. Король взбегал по заветной лестнице, зная, что в теплых душистых комнатах зреют новые захватывающие проекты, планы и замыслы, которые требуют его одобрения, что его ждут новые безделушки и ткани, которые он сможет купить, если они понравятся.
Потом они часами болтали, и тут мадам де Помпадур проявляла ценнейшее качество в его глазах — она умела быть остроумной. Раньше королевские любовницы шутили редко, а королева и того реже, и ему неведомы были те особенно упоительные отношения, в которых физическая близость соединялась с весельем. Весь смех в его жизни исходил от мужчин, особенно от Ришелье и Морепа. Король был большой любитель поддразнить своих подруг и, бывало, читал им шутливые проповеди о целомудрии и воздержании, но сестер де Майи 'это нисколько не забавляло. Зато с мадам де Помпадур он мог хохотать до упаду. Болтовня была главным развлечением в тот век — бойкая, пикантная, шутливая, могла продолжаться часами, а то и ночи напролет. И в этом маркиза была настоящая мастерица. Она знала сотни историй и, чтобы его повеселить, она читала донесения парижской полиции — нечто вроде нынешней желтой прессы — и рассказывала все занимательные новости, кроме того она прочитывала массу частных писем, изъятых на почте, и их содержание наверняка служило источником множества шуток (надо заметить, что существование цензуры ни для кого не было тайной). Если королю хотелось послушать музыку, то никто не играл и не пел лучше маркизы. Она всегда носила в памяти целые пьесы и могла часами декламировать монологи. Театра он никогда особенно не любил, но она заинтересовала его и театром. Мадам де Помпадур была идеальной устроительницей и участницей ужинов короля — несколько родственных по духу приятелей, никаких сюрпризов и новых лиц — и вносила лишь ей присущую легкость и веселость.
Как ни печально, единственное, что не было совершенно в их союзе — это его сексуальная сторона. Людовик XV, как всякий Бурбон, отличался пылким темпераментом, а мадам Помпадур была женщиной физически холодной. У нее не хватало сил для непрестанных любовных игр, они слишком ее утомляли. Она старалась подстегнуть себя всякими знахарскими средствами, чтобы достойно отвечать на порывы короля — так страшило ее, что рано или поздно он догадается о ее тайной слабости. Но это только расстраивало ее здоровье. Мадам дю Оссе, ее камеристка, поговорила об этом с герцогиней де Бранка — с «большой герцогиней», как ее называли, чтобы отличать от жены ее пасынка, «маленькой герцогини».
— Это никуда не годится, она питается одной ванилью, сельдереем и трюфелями.
— Я заметила, — сказала герцогиня, — и сейчас ей задам, вот увидите!
Они вошли к мадам де Помпадур и принялись ее отчитывать. Та разрыдалась. Камеристка заперла дверь, it маркиза созналась мадам де Бранка:
— Дело в том, моя дорогая, что я ужасно боюсь разонравиться королю и потерять его. Вы знаете, мужчины придают такую важность некоторым вещам, а я, к своему несчастью, очень холодна от природы. Я подумала, что смогу стать более страстной, если буду придерживаться диеты, способной горячить кровь, так что пью вот этот эликсир, и он, кажется, действительно, немного помогает.
Мадам де Бранка посмотрела на зелье и выплеснула его прямо в огонь, воскликнув: «Фи!» Мадам де Помпадур обиженно проговорила, что не позволит обходиться с собою, как с младенцем, а потом снова расплакалась:
— Вы не знаете, что случилось на прошлой неделе. Король сказал, что в комнате слишком жарко, и под этим предлогом ушел от меня на диван и там проспал полночи! Я надоем ему, и он найдет кого- нибудь еще.
— Но вашей диетой его не остановить, — сказала герцогиня, — а вас она убьет. Нет, вы должны стать для короля незаменимой благодаря неизменно ласковому обхождению. Конечно, не отталкивайте его от себя в эти самые минуты, и пусть время работает
на вас, в конце концов он привяжется к вам навеки, просто в силу привычки.
Женщины поцеловались, мадам де Помпадур взяла с герцогини слово хранить тайну, и диета была * заброшена навсегда. Скоро она сказала мадам дю Оссе, что дела пошли на поправку.