— Я посоветовалась с доктором Кене, правда, всего ему не рассказала. Он велел следить за здоровьем в целом, побольше двигаться, и я думаю, что он совершенно прав. Я уже чувствую себя другим человеком. Я без ума от этого мужчины [короля] и мечтаю угождать ему, но я знаю, он считает меня ужасно холодной. Я бы жизнь отдала, лишь бы он любил меня.
Однако в те дни, когда никто не слыхивал о Фрейде, к любовном акту еще не относились с мистическим благоговением, ему придавалось довольно скромное значение. Он составлял часть мужской жизни наравне с едой, питьем, дракой, охотой, молитвой, а вовсе не был самым главным. Если мадам де Помпадур не испытывала физической страсти к королю, по природе неспособная к этому, то не будет преувеличением сказать, что она его боготворила. У нее были иные интересы и пристрастия, но все они обращались вокруг короля. Редко бывает, чтобы красивая женщина любила так преданно. Разумеется, враги ее утверждали, что она любит не короля, а власть и жизнь при дворе, но на самом деле придворная жизнь ей как раз не нравилась, и маркиза не питала иллюзий относительно многих обитателей Версаля. Она часто заявляла — а ей, как человеку прямодушному, можно верить, — что если бы не король, с которым она вкушает счастье, искупающее все остальное, то она никогда бы не вынесла «злобы, пошлости, всех низостей человеческой натуры», которые ее окружали. Рожденная и воспитанная парижанкой, она не могла взирать на человека с благоговейным трепетом
только потому, что он герцог и пэр Франции, и часто с тоской обращала взор к Парижу, где остались все эти пиршества ума, от которых она была отрезана.
Мадам де Помападур была очень счастлива с королем. Нередко ее озадачивал его причудливый нрав, которого она так и не могла до конца понять, и даже на смертном одре сказала герцогу Шуазелю, что король непроницаем, но была зачарована им и счастлива. Достаточно лишь почитать дневники их современников, чтобы, как наяву, увидеть, как они с королем ходят и разговаривают, и безошибочно распознать истинную любовь. Слова «не верьте принцам» никогда не были дальше от истины, чем в случае маркизы де Помпадур — она поверила своему королю, и он оказался достоин доверия. Эта любовь прошла свой путь, и через несколько лет физической страсти, которую он испытывал, их чувство постепенно превратилось в ту идеальную дружбу, какая возможна между мужчиной и женщиной, если их связывают долгие годы физической близости. А любовь сопутствовала им неизменно. Как и во всяком удачном союзе, главным был мужчина. Сама мадам де Помпадур имела слишком сильный характер, была слишком умна и прямодушна, чтобы быть счастливой с человеком, которого она не могла бы уважать. Она точно знала, что ей нравится в короле; в какой-то степени он баловал и портил ее, но всегда внушал ей благоговение. Маркиза ужасно боялась потерять его. Она напрягала все свои силы, лишь бы не отставать от короля во всех его занятиях, но он был так силен, а она так хрупка, что в конце концов это ее убило. В первые годы у нее было несколько выкидышей, изнурявших ее и приносивших разочарование, ибо она, конечно, мечтала иметь ребенка от короля. И разумеется, мадам де Помпадур никогда не могла себе позволить как следует оправиться после них — только пару дней полежать в постели, и быть, как всегда, очаровательной и благоуханной, ведь король, один или с кем-то из приятелей, ужинал в этих случаях в ее комнате. А потом снова начиналась ее изнурительная жизнь. Она редко ложилась в постель раньше трех ночи, а утром, в восемь часов, полагалось быть на ногах, разряженной, как на бал, и отправляться слушать мессу в нетопленую часовню. И весь день ни одной свободной минутки. Надо посетить королеву, дофину, принцесс, принять вереницу визитеров, написать письма — в иной день целых шестьдесят, подготовить вечерний прием, быть хозяйкой за ужином. По крайней мере раз в неделю выпадало куда-то ехать на одну-две ночи с кучей гостей, часто в дом, где вовсю шли переделки — ремонт, садовые работы и так далее, и надо было за ними присмотреть. Маркизе это было не по силам.
«Она милее всех его прежних фавориток, и король любит ее больше их всех», — это слова принца де Круа, серьезного, благочестивого молодого вдовца, который много виделся с королем и маркизой в дни зарождения их любви. Поначалу его коробил их адюльтер, что не мешало ему довольно цинично искать расположения мадам де Помпадур, чтобы добиться успеха в свете. Аппетиты у него были солидные, и, как можно понять, читая между строк его бесценных для нас мемуаров, это был главный придворный надоедала. Он не мог находиться в одной комнате с мало-мальски влиятельным человеком без того, чтобы не пристать к нему с намерением обделать какое-нибудь свое дельце. Речь могла идти о получении титула испанского гранда, или ордена Святого Духа (или Голубого шнурка, именовавшегося так из-за голубой ленты; этот орден равноценен британскому ордену Подвязки), или о какой-то льготе, в которой принц де Бово получил преимущество, и бедняга де Круа буквально заболел от злости и унижения; или о праве входа в частные апартаменты короля, или о приглянувшихся ему различных посольских должностях, о военных чинах и губернаторских местах, или о выгодных партиях для детей. Наконец, но далеко не в последнюю очередь он мечтал сделаться французским герцогом. По мемуарам можно отлично понять, насколько он был невыносим, годами домогаясь своих требований, ведь ему удалось добиться почти всего — всех взял измором. Мадам де Помпадур нередко бывала очень холодна с ним, а король, встретившись с де Круа на охоте, галопом несся прочь. Маркиз де Шуазель, державший в Версале открытый стол в качестве государственного министра, всякий раз при появлении де Круа спешил сесть между своей женой и сестрой, и они погружались в жаркую оживленную беседу, чтобы принц не мог вставить ни словечка. Де Круа перечисляет все эти обиды с искренним недоумением. Он обожал писать памятные записки и докучал министрам трактатами по всем текущим вопросам. Он даже не мог поболтать с Ричардом, трианонским садовником-ирландцем, чтобы потом не послать ему меморандума о выращивании вечнозеленых растений.
И все же нельзя не ценить его за точные подробные сведения, которые он нам оставил, и за его любящую натуру — ибо он был истинно предан королю. Этот молодой педант скоро попал под обаяние короля и маркизы, да они и в самом деле были неотразимой парой. Он писал, что нельзя быть милее, красивее и интереснее маркизы, а король в непринужденном дружеском кружке был прекрасным собеседником, веселым, остроумным, всегда готовым смеяться. Но иногда короля одолевала робость, например, если кто-то из приятелей уезжал хотя бы на несколько недель, то при встрече он еле мог выдавить из себя пару слов, и приходилось начинать знакомство по сути дела с самого начала: «Сколько вам лет? А вашему сыну?» — и так далее. Тогда в разговор вступала мадам де Помпадур и ухитрялась сгладить неловкость и помочь королю выйти из положения. Они все время поддразнивали друг друга, так что ни минуты нельзя было сомневаться по поводу их отношений. Но она постоянно сохраняла глубоко уважительный тон и не произносила ни одного неуместного слова.
Король приглашал на ужин тех, кто в этот день с ним охотился, и любой участник охоты мог ходатайствовать о приглашении. Королю вручали список желающих, и он выбирал тех, кого хотел видеть. Затем будущие гости являлись к дверям королевских апартаментов, и служитель объявлял имена приглашенных. Те, кто не был удостоен этой чести, оказывались в довольно унизительном положении. Де Круа регулярно записывался в список, но приглашали его далеко не всегда. Он пишет, что однажды, когда его не позвали, он особенно огорчился, так как рядом стояли и глазели двое его соседей по имению, а как было бы приятно войти к королю у них на глазах! Но зато всякий раз, как его туда пускали, он подробно описывал вечер и перечислял всех других гостей. Их обычно бывало от восьми до двадцати человек, при этом мужчин гораздо больше, чем женщин.
Вот запись от 30 января 1747 года:
«Нас втиснулось за стол восемнадцать человек, начиная вправо от меня — г-н де Ливри, госпожа маркиза де Помпадур, король, графиня д’Эстрад, герцог д’Айен, «большая» герцогиня де Бранка, граф де Ноайль (комендант Версаля. — Авт.), господин де Ла Сюз, граф де Куаньи, графиня д’Эгмон (дочь герцога Ришелье. — Авт.), господин де Круа, маркиз де Ренель, герцог Фитц-Джеймс, герцог де Брольи, принц Тюренн, господин де Крийон, господин де Буайе д’Аржансон. Здесь был и маршал Сакс, но он никогда не ужинает, а потому расхаживал вокруг стола и все пробовал по кусочку, так как очень жаден. Король, который по-прежнему зовет его графом де Сакс, очень к нему расположен, так что тот держится как дома. Мадам де Помпадур тоже привязана к нему.
Мы просидели за ужином два часа весело и непринужденно, но не выходя за рамки благопристойности. Затем король перешел к себе в маленький салон, сварил кофе и налил его в чашки; слуг не было, так что мы сами за собой ухаживали. Он уселся играть в комету с мадам Помпадур, Куаньи, мадам де Бранка и графом де Ноайль. Король вообще-то любит подобные игры, но мадам Помпадур, похоже, терпеть не может карты и старается его от них отвадить. Прочая компания тоже играла еще за двумя столами. Король всем велел сесть, даже если они не играют, потому что я стоял, прислонившись к ширме и наблюдал за игрой. Мадам де Помпадур была совсем сонная и все просила его прекратить игру. Наконец в два часа ночи он встал и сказал ей вполголоса, как мне послышалось, и очень игриво: «Ну хорошо, пойдем в постель». Дамы сделали реверанс и вышли, король поклонился и ушел в свои комнаты. Мы, остальные, спустились по лестнице мадам де Помпадур и через парадные залы отправились, чтобы присутствовать на церемонии отхода короля ко сну, которая состоялась незамедлительно». Де Круа добавляет, что у него возникла почти уверенность, что позади частных королевских покоев, где царила эта полуинтимная обстановка, находились еще другие комнаты, поменьше, и уж там-то бывали только самые задушевные королевские друзья.