Глава 8. Наслаждение
Версаль восемнадцатого века являл собою не слишком наставительное, но жизнерадостное зрелище -- несколько тысяч человек, живущих исключительно ради удовольствия и в полнейшем благодушии. Впрочем, придворные увеселения имели по сути дела политическое значение, так как надлежало держать французскую знать, вытащенную из своих поместий и опьяненную дармовыми привилегиями, в постоянном довольстве и радости. Особый государственный орган, департамент развлечений, специально занимался разработкой увеселений, имел неисчерпаемые средства и притягивал, как магнит, способных молодых людей, ищущих перспективную профессию. Люди в те времена одобрительно смотрели на удовольствия. Когда герцог де Нивернэ после окончания Семилетней войны отбывал в Лондон со своей серьезнейшей и сложнейшей миссией, писали, что он был «подобен Анакреонту, увенчанный розами и с радостной песней на устах». Именно такое поведение считалось достохвальным.
Историки XIX в., шокированные изучением этой развеселой бездумной жизни, изо всех сил старались подчеркнуть, от какой великой скуки страдал, по их словам, версальский двор и сам король. Несомненно, жизнь, посвященная удовольствиям, должна иметь и обратную сторону, и совершенно верно, что скука была врагом, с которым боролись всеми средствами. Но мемуары тех лет и рассказы тех придворных, кто пережил революцию и помнил старый режим, не свидетельствуют о том, чтобы скука часто одерживала верх. Наоборот, они в один голос повествуют о жизни без забот и сожалений, о совершенном спокойствии душевном, о вечной юности, о счастливых деньках на природе и счастливых вечерах с болтовней и игрой в карты в дивном огромном дворце, за широко распахнутыми окнами которого били фонтаны, шелестел лес, румянился закат. Если существовал дом, где царила безмятежная радость, то этим домом был Версаль. Ни в одном другом здании мира не соединились столь счастливо дворец и загородная резиденция.
Главными четырьмя развлечениями были любовь, карты, охота и официальные торжества. Любовь разыгрывалась, как игра или как комедия Мариво, и разумеется, она ничего общего не имела с браком. Детей в те времена женили еще подростками, и эти юные мужья и жены обыкновенно очень привязывались друг к другу, разделяя общие интересы и заботы о семье и ее богатстве. И даже если они друг другу не нравились, что случалось нечасто, им все же удавалось как-то приспособиться, ибо приличия этого требовали. Совершенно необычны были случаи, когда женщина возвращалась в отчий дом или уходила в монастырь из-за того, что не могла ужиться с мужем. У нее был любовник, у него — любовница, отношения царили самые дружеские.
«Разрешаю вам любые вольности, — говорил не-редко царедворец своей жене, — только не с лакеями и не с принцами крови». А муж, заставший жену в постели с любовником, восклицал: «Мадам! Как вы неосторожны! А что если бы вас застал кто-то другой?»
Мадемуазель де Ришелье и граф де Жизор играли вместе с раннего детства и полюбили друг друга. Когда они подросли, то так отчаянно стремились пожениться, что сентиментальные родственники старались им помочь, ведь это была такая удачная пара. Но в жилах Жизора, истинного бриллианта своей эпохи, сказочно богатого сына могущественного маршала де Бель-Иля, текла кровь буржуа — его дедом был финансист Фуке. Герцог Ришелье и слышать не хотел об этом союзе. Он отказал в разрешении на брак, холодно заметив: «Если они так влюблены, то разыщут друг друга в свете».
Парижские буржуа смотрели на вещи иначе. Финансист Ла Попелиньер обнаружил в спальне своей жены вращающийся камин, через который герцог Ришелье, проходивший через соседний дом, наведывался к этой даме. Муж немедленно выгнал ее на улицу. Прелестная бедняжка направилась прямиком на армейские маневры, нашла там маршалов Сакса и Левендаля и уговорила их отвезти ее домой и повлиять на мужа. Они только что вернулись из-под Фонтенуа и были на вершине славы. Но Ла Попелиньер стоял как скала и дверей не открыл. Тогда Ришелье обеспечил эту даму жилищем и доходами, но скоро она умерла от рака. В Версале подобные трагедии были немыслимы. В любви, как и во всем остальном, царили хорошие манеры — bon ton; у каждой игры были свои правила.
В карточной игре царили более жестокие нравы. За игорными столами переходили из рук в руки сказочные состояния, и, как и в Англии XVIII века, игроки готовы были из-за чего угодно биться об заклад. За столом королевы, где играли в кости, в надоевшую всем каваньоль, можно было за один вечер лишиться двухсот луидоров. А за столом короля, где играли в вист и в пикет, не был редкостью даже выигрыш в тысячу луидоров и больше — огромная сумма для того времени.
Что же касается охоты, то без нее просто невозможно себе представить жизнь двора. Мужчины благодаря охоте держались в хорошей физической форме и питались так как надо, дичью, а поскольку мужчина — в сущности животное, то что еще нужно ему для счастья? Теперь вошло в моду у тех, кто никогда не охотился, утверждать, что охота скучный и жестокий спорт. В ней нет ничего скучного, а по жестокости ей далеко до мучительного пути животных на отвратительную бойню, против чего никто не возражает. Но тот, кто хоть раз испытал прелесть охоты — провел день в седле в бескрайнем лесу, где тропинки и аллеи веером разбегаются перед тобой, теряясь в синеве леса, кто почувствовал запах земли, лошадей, ощутил холод дождя на разгоряченном лице, заслышал дальний рожок, когда уже отчаялся было догнать охоту, кто дал меткий выстрел у озера и увидел, как дикие лебеди кружат над головой, кто внимал древнему, звучавшему в этих лесах еще в дни Карла Великого напеву, который охотники трубят над поверженным зверем, кто ехал домой в холодных сгущающихся сумерках, а потом сидел в ярко освещенном зале у жаркого камина, испытывая здоровую легкость на душе и в теле, — тот никогда этого не забудет. Людовик XV, в детстве столь хрупкий и слабый, что, казалось, он не жилец, вырос в мужчину железного здоровья и никогда не знал усталости. За тридцать лет, пока он был в расцвете сил, король каждый год добывал на охоте немыслимое множество зверья — 210 оленей, а волков и диких кабанов без счета. Королевский егерь Ламартр пользовался совершенно особыми правами и даже мог выложить королю напрямую все, что он думает. Мориц Саксонский говорил: «Король хорошо ко мне относится, но с Ламартром он все-таки говорит больше». Однажды, загнав двух оленей, король спросил:
— Ламартр, как лошади?
— Сир, они падают с ног от усталости.
— А гончие?
— И они никуда не годятся.
— Хорошо, Ламартр, следующую охоту назначаю на послезавтра. — Молчание. — Ламартр, ты меня слышишь? Послезавтра.
— Да, сир, я и в первый раз расслышал. — И в сторону, довольно громко: — Вечно одно и то же. Про животных спрашивает, а о людях и не подумал.
Один из королевских лесников подсчитал, что всего за один год король проделал 8100 миль верхом, пешком или в коляске. Если из-за сильного мороза приходилось отложить охоту, он часа по три просто скакал галопом, не жалея ног лошади. Любил король также пострелять куропаток и был метким стрелком.
Организатором дворцовых увеселений был герцог Ришелье, которому в качестве главного постельничего подчинялся департамент развлечений. Увеселения были одни и те же и не менялись лет пятьдесят. Дважды в неделю театр, итальянская и французская комедия, а в особых случаях — как королевская свадьба или празднование победы — устраивались балеты, балы и фейерверки. Все это делалось на высоком уровне, но без оригинальности и сюрпризов. Король этих развлечений, в общем, не жаловал — кроме балов, потому что был человеком непоседливым, любил перемены и новизну.
Вскоре после своего переезда в Версаль мадам де Помпадур, постоянно думавшая, чем бы развлечь короля, чтобы в его лице не проступила желтизна — верный признак скуки, затеяла разыгрывать театральные сценки силами узкого дружеского кружка. Сама она училась петь у Желиотга из «Комеди Франсез» и декламировать александрийский стих у старого драматурга Кребильона, была признана как одна из лучших любительских актрис Франции. И уж, конечно, она была не прочь продемонстрировать королю свои таланты. Все ее друзья встретили эту идею с восторгом, да она и была сущим озарением.
Кто не любит домашних спектаклей? Надо выбрать пьесу, распределить роли, репетировать, наряжаться в костюмы, а пересуды, шутки, даже ссоры таят в себе массу удовольствия — ну разве это не славно? Хотя при дворе этих постановок не водилось, они были в те времена любимым развлечением общества. Если вельможа был изгнан из Версаля, либо разорялся, или по какой-нибудь иной печальной причине принужден был уединиться в своем поместье, то первым делом, даже не приведя хоть в какой-то порядок свой обветшалый, дряхлый, много лет пустовавший замок, он всегда строил театр. У короля Станислава в Люневилле был знаменитый домашний театр, как и у Морица Саксонского в Шамборе, и позже, после опалы — у герцога Шуазеля в Шантлу. Едва ли не каждый образованный человек умел представлять на сцене или играл на каком-нибудь музыкальном инструменте. Даже в провинциальной глуши всегда отыскивалось достаточно соседей, чтобы составить оркестр, способный аккомпанировать шуточной опере. Когда мадам де Помпадур принялась отыскивать таланты среди окружения короля, то выяснила, что почти все умеют играть на сцене, танцевать, некоторые же музицировали и пели, к тому же у многих были свои музыканты из слуг. Итак, под руководством маркизы был построен крохотный театр в галерее, ведущий в Медальный кабинет. Его отделывали Перо и Буше, Перроне придумывал костюмы, а Нотрель — парики. Репетировали в Шуази, в глубоком секрете, даже король туда не допускался, и в невероятно короткий срок поднялся занавес на первом из множества представлений в Театр де Пти Кабине. Это было 17 января 1747 года, давали «Тартюфа». Королю так не терпелось его увидеть, что он приехал с охоты, не затравив оленя, и копыто в доказательство успешной охоты привезли как раз к середине антракта. Кроме короля в зрительном зале были графиня д’Эстрад и мадам дю Рур, маршал Сакс, господин де Турнем — дядя маркизы, ее брат Абель, королевский камердинер Шампсене с сыном и еще один-двое слуг.