Маршальша отлично понимала короля, может быть, даже лучше, чем мадам де Помпадур, потому что не была в него влюблена. Так, когда он бывал капризен или начинал как будто поглядывать на других женщин, эта практичная француженка, воспринимавшая жизнь такой как есть, всегда умела утешить свою подругу. «Он к вам привык, ему не нужно ничего объяснять, когда он рядом с вами. Если вы исчезнете и на вашем месте вдруг окажется особа помоложе и покрасивее, я осмелюсь предположить, что он о вас и не вспомнит, но сам он никогда даже пальцем не пошевелит, чтобы заменить вас на другую. Принцы больше всех людей подвержены привычке».
Король был очень капризен, ведь он с младенчества был пупом земли и, конечно, вырос и эгоистичным, и избалованным. Иногда даже маркиза не могла с ним справиться. Вскоре после своего вселения в Версаль она устроила для него пикник в Монтрету, маленькой резиденции в Сен-Клу, которую она с любовью отделала, но вскоре забросила ради близлежащей Ла Селль. Приглашение получили избранные друзья короля, июньский вечер был теплым и приятным, а маркиза в темно-синем платье, расшитом всеми звездами Млечного пути, была неотразима. Словом, все сулило удачный прием. Сначала подали превосходный ужин на террасе под звуки музыки. Когда он закончился, Царица ночи пропела гимн в честь своего гостя, а потом протянула к нему белую руку. Но королю хотелось еще посидеть за столом после ужина, так что он отвернулся. Однако она настояла на своем и повела его к маленькому леску. Впереди шел оркестр, а за королем и маркизой парами, как в менуэте, последовали все гости, расплываясь в улыбках от удовольствия. Один король еле плелся и казался очень сердитым. А кто же этот пастух, сидящий в окружении своих овечек? Ба, да это не кто иной как господин де Ласаль! В восторге от лицезрения столь великого короля в этом сельском прибежище, добрый пастух декламирует несколько строк в его честь, но монарх остается равнодушным. Тут появляется стайка поселян и поселянок, один из них подает королю маску и домино... Но король так и не потрудился их надеть, откровенно зевал во весь рот и скоро в раздражении удалился спать.
Нужно ли говорить, что по поводу этого провала в Версале немало ликовали те, кто не был в числе приглашенных. Королева, подобно многим смиренным святошам, не лишена была некоторой зловредности, а потому не могла не расставить все точки над «i». Она притворилась, что весьма огорчена случившимся, и попеняла мужу на то, что он не оценил усилий мадам де Помпадур угодить ему.
Однако очень скоро маркиза разобралась, какие развлечения ему по душе, и столь огорчительных казусов больше не повторялось. Теперь, если она устраивала сельские праздники, то они действительно были сельскими. Они с королем любили праздники по случаю свадеб деревенских девиц и парней — обитателей различных поместий маркизы. Она обычно женила сразу несколько пар, на этих свадьбах пировали, пели и плясали. Маркизе нравилось обеспечивать приданым бедных девушек, которым без него никогда в жизни не удалось бы выйти замуж.
Но ничем на свете нельзя было так увлечь короля, как затеяв какое-нибудь строительство. «После королевский мессы, — рассказывает де Круа, — мы отправились к маркизе. Пришел король и увел всех прогуляться в садах Трианона, взглянуть на парники и зверинцы. Мы с герцогом Айенским как любители садоводства разговорились о садах, и король спросил, о чем у нас речь. Герцог ответил, что беседа идет о загородных домах и что у меня есть прелестное жилище возле Конде, которое приобретает все большую известность... Король поинтересовался моим домом, и я объяснил, что у меня был лес и мне захотелось отстроить заново домик на просеке, где под прямым углом пересекаются четыре дорожки, но пока не совсем уверен в его планировке: я хотел, чтобы посередине был салон, выходящий на все четыре стороны, а по углам четыре уютные спальни... Король был большим любителем строительства и планов. Он повел меня посмотреть один симпатичный павильончик в садах Трианона и заметил, что неплохо бы мне построить нечто в этом же роде... Он велел господину Габриэлю дать мне те два плана, что они вместе разработали, а потом попросил принести карандаш и бумагу, чтобы я мог сделать набросок на месте. Затем король записал свои соображения и пожелал, чтобы господин Габриэль просмотрел их вместе с ним. Все вместе заняло целый час, а то и больше, так что я был весьма смущен. Вечером он снова заговорил о моем доме, и на следующий день тоже... К обеду мы обошли всех кур, собирали свежие яйца, задыхались в парниках, где, впрочем, было очень интересно, а потом вернулись в Трианон, где завтракали с королем».
После завтрака отправились пешком в Эрмитаж, маленький домик мадам де Помпадур на краю парка, чтобы осмотреть сад, теплицу и ферму. По дороге заметили несколько куропаток, и король сказал д’Айену: «Возьми-ка ружье вон у того лесника и подстрели петушка». Д’Айен взял ружье и попал в курочку, чем очень развеселил короля. После этого дня, проведенного вместе, король все спрашивал де Круа, как дела с его домом, и даже называл себя архитектором господина де Круа.
Глава 12. Вкусы и интересы
Мадам де Помпадур принадлежала к тем людям, которые любят приобретать дома, не жалеют сил, вкуса, знаний, лишь бы отделать их как можно лучше, а потом поживут немного и спешат взяться за следующий дом. Первым ее собственным домом был Креси, который она любила всегда, причем принимала самое живое участие в судьбе близлежащей деревни. Следующим стал Монтрету, который скоро покинули ради Да Селль — резиденции чуть побольше, а затем Эрмитаж в Версале. Этот крошечный одноэтажный павильон в сельском стиле служил ей тем же, чем был Малый Трианон для королевы Марии Антуанетты. Она пользовалась им как дачей и проводила счастливые дни наедине с королем. «Некое место уединения, то есть, Эрмитаж, где я провожу полжизни, близ Драконовых ворот, — писала она госпоже де Лютценбург. — Его размер шестнадцать ярдов на десять, не больше, так что Вам ясно, что это за величественное здание. Но здесь я могу побыть одна, или с королем, или в узком кругу, так что я счастлива». Мадемуазель Ланглуа, сотрудница Версальского музея, недавно отыскала этот маленький домик, который все считали давно исчезнувшим. Дочери короля, получившие его после смерти маркизы, неузнаваемо изменили его, пристроив второй этаж. Теперь в нем женский монастырь. Важным достоинством Эрмитажа был его прекрасный сад, задуманный ради благоухания, где один божественный аромат сменялся другим. Тут можно было бродить с завязанными глазами, отыскивая дорогу по запаху. В саду маркизы росло пятьдесят апельсиновых деревьев, лимонные деревья, простые и махровые олеандры, мирт, оливы, желтый жасмин и сирень, гранатовые деревца. Эти посадки прямыми аллеями с решетчатой оградой тянулись к беседке из роз, посреди которой стоял мраморный Аполлон. Со всех концов французской империи для мадам де Помпадур везли самые ароматные кустарники и цветы. Больше всего она любила мирт, туберозы, жасмин и гардении. Рабочие руки были так дешевы, что цветы в саду каждый день меняли — высаживали новые, как мы можем заменить букет в комнате. Для этого в оранжереях Трианона стояло два миллиона горшков с рассадой.
Эрмитаж был отделан очень просто, все драпировки из хлопчатобумажных тканей, мебель из раскрашенного дерева. Стиль намекал на то, что это сельский дом. Он так всем понравился, что вскоре маркиза построила еще два таких — один по проекту Габриэля в Компьени (он исчез без следа, неизвестно, никогда его снесли, ни по чьему приказу), а другой в Фонтенбло. Эрмитаж в Фонтенбло принадлежит сейчас виконту де Ноайлю и представляет собой единственное из жилищ мадам де Помпадур, куда она и сейчас могла бы войти, не испытав огорчения. Ей не слишком нравились ее дворцовые апартаменты в Фонтенбло, а потому она частенько жила в этом домике. Король рано утром покидал дворец в сапогах со шпорами, как будто собирался на охоту, а сам весь день проводил у маркизы в Эрмитаже и иногда собственноручно готовил для них ужин. Люди, готовые придираться к ее склонности строить дома, говорили, что этот Эрмитаж нужен только затем, чтобы изредка угостить там короля яйцом всмятку. При Эрмитаже размещался один из скотных дворов, до которых маркиза была охотница — там жили коровы, козы, куры и ослица, так как ослиное молоко считалось чрезвычайно полезным для здоровья госпожи де Помпадур.
Версальский павильон Резервуар (архитектор Лассюранс) первоначально предназначался для тех вещей, что уже не вмещались в ее комнатах в самом дворце, и она там никогда не ночевала. Он и до сих пор называется Отель де Резервуар и украшен гербом маркизы, но его расширили и совершенно испортили.
Единственный из разнообразных домов маркизы, который она построила от самого основания, — это Бельвю, возведенный в 1750 году, все же остальные замки и дворцы существовали раньше, а она их покупала и перестраивала. Бельвю как изнутри, так и снаружи был настоящим шедевром архитектуры XVIII века, и его разрушение стало тяжелой потерей для Франции. Королевские дома, погибшие во время революции, не были срыты, сожжены или разнесены в щепы разъяренными толпами. Их гибель — заслуга правительства, которое отчаянно нуждалось в деньгах на борьбу с наступавшими армиями Австрии и Пруссии и продавало королевские резиденции спекулянтам, а те распродавали их по частям. Шантильи и Бастилия много лет использовались как каменоломни. Именно в это время богатые английские коллекционеры скупали сокровища французского искусства, от которых ломятся британские музеи и загородные дома. Бельвю стоял на высоком лесистом берегу, который нависает над Сеной между Севром и Медоном; наверное, из него и вправду открывался красивый вид (belle vue) на Париж, еще не задымленный, блещущий красотой, не испорченный многоквартирными домами, зданием «Электриситэ де Франс», а главное — ржавой Эйфелевой башней, рядом с которой кажутся такими маленькими шпили и купола многих церквей. Для постройки Бельвю маркиза наняла своего любимого архитектора Лассюранса и, одобрив его эскизы, предоставила ему полную самостоятельность. А уж когда все было закончено, она внесла отдельные совершенно индивидуальные штрихи. Она испытывала ужас перед обыкновенными, банальными, модными предметами, которые были у всех. Для того чтобы ей понравился какой-нибудь стул, он должен был быть единственным в своем роде. То же самое относилось ко всем обивкам и драпировкам, которые всегда ткались специально по заказу