«А вы, право же, куда милее, чем я ожидал, — заявил король. — Да вы просто красавица! Ложитесь в постель, а я сейчас вернусь». И удалился на церемонию отхода ко сну. А надо сказать, что этой даме никогда в жизни не случалось раздеваться самостоятельно, без помощи служанки. Платье ее, разумеется, застегивалось на спине на тысячу крючков, и в одиночку с ним было справиться нелегко. Однако она кое-как выпуталась из одежды и улеглась в постель, где прождала еще час. Наконец вернулся король, на этот раз в ночной рубашке. Он лег рядом, посмотрел на нее и сказал: «Вы, бесспорно, очень хороши, но знаете ли, уже три часа ночи, а я не так молод, как прежде, так что не думаю, что смогу воздать вам должное. Я хотел бы оставить вас здесь до утра, но это невозможно, поэтому лучше всего вам было бы вернуться в Париж. Оденьтесь, а я проведу вас мимо часовых».
Однако если несчастная дама не умела раздеться без посторонней помощи, то одеться и подавно. На глазах у короля она кое-как натянула платье, и он вывел ее в темный, пустынный дворец. Как только он оставил ее в этой путанице переходов и коридоров, она заблудилась и долго плутала в темноте, пока нашла квартиру своих знакомых. Тут она сплела какую-то небылицу о перевернувшемся экипаже и провела остаток ночи у них на кушетке, в ярости, не смыкая глаз.
Вполне понятно, что королю совершенно ни к чему была новая мадам де Помпадур. Одна у него уже была, он любил ее, привык к ней, и она его вполне устраивала. С этих пор и до ее смерти его любовницами становились хорошенькие молоденькие простолюдинки, которые делали свое дело без всякого шума, ничего от него не требовали, не имели ни влиятельных родственников, ни разгневанных мужей, не добивались дворянства для своих детей и, получив отставку, довольствовались скромным приданым. Этих девиц, которых поставлял для короля Лебель, держали в Парк-о-Серф — небольшой вилле в городке Версаль. Изредка их селили в маленькой мансарде в самом дворце. Иного участия в жизни короля они не принимали. Придворные всегда говорили, что будь жива маркиза, с мадам дю Барри — добродушной, пышнотелой, неграмотной и невероятно вульгарной особой — поступили бы точно так же и что король поселил ее у себя во дворце только оттого, что испытывал крайнее одиночество. Многие из обитательниц Парк-о-Серф и понятия не имели, что их любовник — сам король, им говорили, что это богатый поляк, родственник королевы, да и эти объяснения давались только потому, что иногда король приезжал туда в большой спешке, не сняв ленты Святого Духа. Девицы сменяли друг друга довольно часто. Говорили, что доктор предупреждал короля не слишком часто предаваться любовным утехам.
— Но вы же сказали, что я могу этим заниматься сколько пожелаю, если не пользуюсь возбуждающими средствами.
— О, сир! Новизна — лучшее возбуждающее!
Первой и самой знаменитой обитательницей Парк-о-Серф, которая продержалась там дольше всех других, была ирландка Луиза О’Мерфи, известная среди французов как Ля Морфиль или Ля Морфиз. Она была одной из пяти или шести сестер, и все они, несмотря на то, что некоторые были рябые от оспы, занимались проституцией. Когда ее отцу, сапожнику-ирландцу, сказали, что Луиза стала любовницей короля, он воскликнул: «Господи, среди моих дочерей нет ни одной порядочной!» Она была невероятной красавицей и любимой моделью Буше, так что мы и сейчас можем видеть ее прелестное круглое ангельское личико на многих его полотнах — у нимф, богинь, святых, пастушек (злоязычный Мишле заметил, что в ней было больше от овцы, чем от пастушки); королева в своей молельне видела ее лицо каждый день — среди членов святого семейства. Так как первое появление Ля Морфиль совпало с переездом мадам де Помпадур на новую квартиру, ее особа привлекла к себе большой интерес, подумали было, что она вот-вот займет место маркизы. Однако после смерти маленькой Александрины английский посланник лорд Албемарл сообщал: «Горе, в которое это несчастье ввергло ее мать, невозможно передать словами... Нежная привязанность, которую проявляет к ней в этом горе Его христианнейшее величество, явственно доказывает, что она по-прежнему в фаворе, какие бы надежды ни возлагали ее враги на увлечение французского короля мадемуазель Мерфи».
Ля Морфиль ни разу не появилась при дворе (хотя герцогу д’Айену позволили в виде великой милости познакомиться с ней), но совершенно открыто расхаживала в городе Версале по своим делам, просто одетая и аппетитная, как персик. По воскресеньям она всегда посещала приходскую церковь. В Парк-о- Серф она прожила несколько лет, родила одного или двух младенцев. Она потеряла свое место из-за того, что спросила короля: «А в каких вы теперь отношениях со старухой?» — имея в виду мадам де Помпадур. Он одарил ее леденящим взглядом, и больше она его не видела. Ее выдали замуж с хорошим приданым за офицера из Оверни, который вскоре погиб в битве при Росбахе; их сын, генерал Бофранше, присутствовал при казни Людовика XVI.
Историки XIX века, так легко впадавшие в смущение, что нельзя не заподозрить их в притворстве, утверждали, что с их точки зрения мадам де Помпадур ничем не отличалась от проституток из Парк-о- Серф, и более того, выступала как управительница этого заведения, добывая для него девиц и улаживая все детали. Для них она была и шлюхой, и сводней. А правда состояла в том, что она мирилась с существованием Парк-о-Серф по необходимости, но ни-какого отношения к нему не имела. Впрочем, она предпочитала его обитательниц соперницам других сортов. Она прекрасно понимала, что эти темные необразованные девицы ничем не грозят ее месту в сердце короля. «Мне нужно его сердце», — повторяла она неустанно. Маркиза была слишком честна, чтобы не видеть вещи как они есть, и совершенно открыто высказывалась на эту тему.
— Король нахватался престранных выражений, — говорила она мадам дю Оссе, — вроде «как пить дать».
— Он их набирается от этих молодых особ, — отвечала камеристка. Маркиза рассмеялась и сказала:
— Как пить дать!
Несомненно, Карлейль, лорд Маколей, Мишле, герцог де Брольи и другие историки сочли бы даже это достаточно неприличным, но они же не были влюблены в Людовика XV. Учитывая все обстоятельства, трудно придумать, как именно ей следовало себя вести иначе.
Известен только один случай, когда она имела прямое отношение к этим удовольствиям короля. Маркиза послала за мадам дю Оссе, и когда та при- Мадам де Помпадур
шла и застала ее наедине с королем, сказала: «Я хочу, чтобы вы провели несколько дней в доме на авеню Сен-Клу, где вы найдете молодую женщину, которая вот-вот должна родить. Вы должны взять на себя заботы о хозяйстве, руководить родами, подобно фее из басни, присутствовать при крещении и назвать имена отца и матери».
Тут король рассмеялся и сказал:
— А отец очень славный малый.
— Всеми любимый, — подхватила мадам де Помпадур, — и обожаемый каждым, кто его знает. — Она достала из маленького шкафчика бриллиантовую эгретку и показала ее королю: — Я подумала, что подарок не должен быть слишком роскошный.
— Как вы добры, — сказал король, целуя ее. Ее глаза наполнились слезами, она положила руку ему на сердце и произнесла:
— Вот что мне нужно. — Тут все расплакались. Наконец король заговорил о крестных родителях для младенца:
— Лучше всего позвать двух людей с улицы, чтобы не привлекать внимания, и дать им пару ливров.
— Нет, дайте им луидор, — сказала маркиза, — а то и вправду покажется слишком мало.
Король заметил:
— А помните того кучера? Я хотел дать ему луидор, а герцог д’Айен сказал, что нас тогда узнают. — Возможно, что тут все еще раз всплакнули над этим воспоминанием. Затем король дал мадам дю Оссе пятьдесят луидоров со словами: — Позаботьтесь о матери, хорошо? Она славная девушка, хоть звезд с неба не хватает.
Мадам дю Оссе отправилась по названному ей адресу и застала там одного из слуг короля, ей уже известного, «аббатису», или домоправительницу, сиделку, троих старых слуг и девицу — младшую при-слугу. Будущая мать, хорошенькая и нарядная, осталась очень довольна эгреткой маркизы. Когда на свет появился мальчик, ребенка унесли от матери, а ей сказали, что родилась девочка и сразу умерла. Но потом, кажется, ребенка вернули матери. Мадам дю Оссе сообщает, что эти дети получали неплохой доход, который они наследовали друг за другом, так как умирали в младенчестве; уже умерло семь или восемь, — добавляет мемуаристка.
После французской революции, когда монархию чернили кто во что горазд, о Парк-о-Серф ходили легенды. Будто бы там был гарем, достойный султана, где происходили оргии, которым и названия нет, а стране это обходилось в миллионы. На самом деле это был скромный маленький бордель, где дело велось гуманно и разумно.
Новые апартаменты мадам де Помпадур, куда она переселилась и где прожила до конца своих дней, принадлежали некогда мадам де Монтеспан. Когда эта блистательная фаворитка Людовика XIV покинула двор, они перешли к ее второму сыну, графу Тулузскому, и в них продолжала жить его вдова. Семья графов Тулузских заметно выделялась среди родственников Людовика XV своей добротой и человечностью. Мадам де Тулуз, урожденная де Ноайль, вышла замуж по любви, и если к Людовику кто-то в жизни относился как мать, то это была она. Графиня была единственной женщиной в Версале, которая могла войти к нему без объявления, она даже располагала ключом от его кабинета, где находились секретнейшие бумаги. Потом началось всеобщее переселение. Мадам де Тулуз перебралась в квартиру своего сына, герцога де Пантьевра, и его жены. Пантьевры получили жилище герцога Орлеанского, недавно умершего. Герцог Майенский получил старую квартиру мадам де Помпадур на втором этаже.
Похоже, что все остались довольны новым размещением, кроме дочерей короля, мадам Аделаиды и мадам Виктории, которые стали взрослыми и сами претендовали на апартаменты Тулузов. Некоторые считали, что мадам де Помпадур поступила очень умно, не допустив этого. Ведь если бы король привык спускаться по одной лестнице, чтобы попасть к дочерям, они могли бы отучить его подниматься по другой лестнице, к своей фаворитке. Королева в этом деле приняла сторону маркизы против принцесс и тем немало удивила двор. Она к ним ревновала короля и не слишком любила дочерей, ее сердце было отдано дофину. К несчастью для Версаля, королю хотелось обязательно поселить принцесс поближе к себе, поэтому он распорядился снести прекрасную Посольскую лестницу архитектора Ле Во, с фресками Лебрена, и на ее месте построил для них апартаменты.