И все же в следующем году мир был подписан. Он разделил Европу на два союзных лагеря: с одной стороны, Австрийская империя, Россия, Англия, Голландия и Сардиния, с другой — Франция, Испания, Королевство обеих Сицилий, Пруссия и Швеция. Поскольку нападение одной из этих сторон на другую явно было бы неразумной авантюрой, можно было ожидать, что надолго установится мир, если бы не возник новый фактор. Политики не брали в расчет Америку и Азию. Англичане, твердо намеренные заполучить на этих континентах самые обширные владения, были крайне заинтересованы в том, чтобы их единственные соперники, французы, увязли поглубже в европейских делах и не мешали им строить Британскую империю.
Англичане с французами уже вели необъявленную войну на море, в Индии и в Канаде. В июне 1755 года три французских корабля — «Алкид», «Лилия» и «Королевский дофин» — в тумане отстали от флотилии, направлявшейся в Квебек, и наскочили в Атлантике на английскую флотилию, тоже шедшую по своим делам. Английские пушки немедленно открыли огонь, а капитан «Алкида», торгового судна, оснащенного пушками, которое уже несколько месяцев находилось в плавании, решил, что пока они не были дома, началась война. Он взял свой рупор и прокричал капитану «Дюнкерка»: «У нас мир или война?» На что этот морской волк громогласно ответил: «Мир, мир!» — и, не потрудившись понизить голос, добавил: «Пли!» Военное судно «Королевский дофин» сумело уйти, но два других корабля были захвачены англичанами.
Эта новость достигла Франции, когда двор находился в Компьени. Царедворцы воображали, что все обойдется и что Лондон возместит содеянное, вернув «Лилию» и «Алкида», но Людовик XV не питал столь радужных надежд. Он немедленно приказал прекратить все работы на строительстве королевских резиденций и отменил все обычные поездки двора до конца года. Маршал де Мирепуа, французский посол в Лондоне, понял, насколько серьезно обстоит дело, и поспешил покинуть Англию. Он любил эту страну и был страшно угнетен случившимся. На прощание он подарил всем своим английским друзьям по бутылке вина. И лорд Албемарл, долгие годы бывший послом Англии в Версале, любил Францию, так что, быть может, к лучшему, что он как раз в это время умер от апоплексического удара пятидесяти двух лет от роду — как говорили французы, милорд Албемарл не отказывал себе в удовольствиях. Он был мал ростом и тучен, настоящий голландец, а его жена, хоть и урожденная графиня Леннокс, казалась еще большей голландкой, чем сам лорд. У Албемарла была любовница-француженка по имени Лолотт. «Не расхваливайте звезды, Лолотт, вы же прекрасно знаете, что я не могу их вам подарить». Он был близким другом короля и мадам де Помпадур, которая посылала ему фарфоровые цветы и другие маленькие подарки. Как часто дипломатическая дружба кончается горьким разочарованием! Между интеллектуалами и аристократами обеих стран царили превосходные отношения, французские философы любили британские государственные институты, даже если не всегда их понимали, и даже восхищались ими, а образованные англичане, наделенные вкусом, половину удовольствия в жизни извлекали из французской цивилизации и культуры. Война не имела никакого отношения к взаимным чувствам двух стран, она была следствием столкновения интересов, к несчастью неизбежного в сложившейся обстановке.
Любопытно отметить, что судя по тогдашним мемуарам, французы, размышляя о войне с Британией, не предусматривали военных действий на море, и постоянно обращались мыслью к наступлению на Ганновер — наследственное владение английских королей Ганноверской династии. Впрочем, Людовик от души стремился этого избежать. Несколько месяцев тянулись переговоры, а пока оба флота ввязывались в стычки, где бы ни встретились. Наконец в мае 1756 года англичане выступили с заявлением: «Мы объявляем войну Франции, которая столь бесчестно начала ее».
А тем временем австрийский посол при версальском дворе Штаремберг получил от своей императрицы инструкцию выяснить взгляды принца де Конти и разузнать, не пойдет ли теперь Людовик XV на союз с ней. Штаремберг сообщил, что принц де Конти потерял большую часть своего влияния на короля, так как настоящим личным секретарем короля стала теперь мадам де Помпадур, и в интересах дела лучше бы обратиться к ней. В Версале существовало правило, согласно которому ни один посол не мог видеться с королем наедине, а поэтому следовало искать посредника. Никто из министров не годился, так как Штаремберг знал, что они настроены в пользу Пруссии и будут категорически против его предложений.
Тут снова на сцене появился аббат де Берни. Давно забылись те времена, когда самой дерзкой его мечтой была мансарда в Тюильри. В 1752 году его при содействии маркизы назначили послом в Венецию, а в 1755 году перевели в Мадрид. В промежутке между назначениями он погостил в Версале и нашел мадам де Помпадур очень занятой государственными делами. Она показала ему несколько меморандумов, адресованных ею королю, который всегда предпочитал, чтобы любое серьезное дело ему представляли в письменном виде, а не устно. Берни с удивлением обнаружил, что соображения маркизы на редкость хорошо изложены и толковы, и настоятельно советовал ей продолжать.
Аббат спросил также, неужели она не может помириться с д’Аржансоном? Она ответила, что нет, это невозможно, им никогда не сработаться, даже если она сумеет забыть все предательства и оскорбления за многие годы, потому что между ними нет доверия. Эта была крупнейшая ошибка за всю ее карьеру. Возможно, у д’Аржансона был не самый приятный характер, но он был опытным и талантливым профессиональным политиком. А из-за того, что мадам де Помпадур не сумела с ним поладить, судьба Франции в этот критический момент попала в руки «Бабетты-цветочницы».
В начале сентября 1755 года маркиза прислала Берни записку с просьбой посетить ее по важному делу. Маленький аббат примчался на зов рысцой и потом говорил, что ему бы в жизни не догадаться, зачем его позвали. Маркиза показала ему письмо Штаремберга с просьбой о беседе с ней: посол хотел представить ей секретные предложения австрийской императрицы Марии-Терезии. Кроме того, он просил, чтобы король отрядил кого-нибудь из министров присутствовать при этой беседе, чтобы доложить Его величеству эти предложения и передать его ответ. И хотя Берни с самого начала держался так, как будто от души одобряет союз с Австрией (да он и был одним из главных его устроителей), однако в своих мемуарах он пишет, что, прочитав это письмо, он испытал внезапное озарение. И разумеется, продолжает он, все, что он предвидел, осуществилось в точности, а именно: если король вдруг переменит фронт, все политическое равновесие Европы пойдет прахом (так и вышло); первым результатом этого станет война с Пруссией (она не замедлила начаться); эта война будет крайне непопулярна во Франции, у короля нет генералов, способных вести ее, а финансы не выдержат войны одновременно и на континенте и в колониях (и это была печальная истина).
В этот момент в комнату мадам де Помпадур вошел сам король и спросил, что думает аббат о письме Штаремберга. Берни, по его же собственному рассказу, повторил те соображения, что высказал маркизе. Король, весьма недовольный, сказал: «Все вы одинаковы, все враги королевы Венгерской» — так называли Марию-Терезию, формально отказавшуюся принять титул императрицы. Аббат возражал, что он, напротив, большой поклонник императрицы Марии-Терезии, и почтительно посоветовал королю поговорить со своими министрами. Король заметил, что это бесполезно. Весь государственный совет питал симпатию к Пруссии. Король же фактически решил заключить союз с Австрией. Он желал этого много лет, испытывал величайшее восхищение Марией-Терезией, величайшее отвращение к маркграфу Бранденбургскому, то есть, королю Фридриху II, и ему нравилась идея римско-католического альянса.
«Что ж, — сказал он Берни, — значит, нам следу-ет отослать господина де Штаремберга с пустыми любезностями, даже не выслушав его?» Аббат заверил, что не будет вреда, если король выслушает, что хочет сказать Берни. Кончилось тем, что Берни, вооруженный письменным удостоверением от короля, наделявшим его полномочиями вести переговоры, отправился к Штарембергу. Они условились на следующий день встретиться с мадам де Помпадур в Бремборионе, ее летнем домике, стоявшем внизу травянистой террасы в Бельвю.
В лихорадочном возбуждении от сознания собственной важности мадам де Помпадур выехала из Версаля. Она, Берни и посол прибыли в Бельвю разными дорогами, а добравшись до места, отпустили экипажи, слуг, и каждый в одиночку пешком отправился к условленному месту. Бремборион, крошечный домик-безделушка, предназначенный для часов ленивой болтовни, поистине прекрасно подходил для этой опереточной сцены.
Разумеется, мадам де Помпадур вообще не следовало ввязываться в это дело. Но многим ли женщинам на ее месте достало бы ума отказаться? Ведь это принесло ей столько лестных результатов! Возлюбленный, чьи серьезные занятия она мечтала разделять, доверил ей вести дело жизненной важности. Добродетельная императрица Мария-Терезия признала ее весомой фигурой в европейской дипломатии. Фридриху Великому предстояло узнать, что она не просто какая-то содержанка. Ненавистный д’Аржансон лопнет от злости, узнав о ее новой роли. Ей казалось, что она понимает положение в Европе не хуже других, и ей ни разу не пришло в голову, что они с Берни, может быть, уподобились воску в руках умного профессионального дипломата.
Голубой с золотом будуар с панелями работы Вербректа был достаточно велик, чтобы вместить троих, и здесь Штаремберг изложил предложения императрицы относительно союза: нейтралитет Австрии в случае войны с Англией; французам будет позволено занять Остенде; австрийские Нидерланды отойдут мадам инфанте в обмен на Парму; пункт о взаимной безопасности, по которому каждая из сторон обязывалась прийти на помощь другой в случае нападения третьей стороны и выставить 18 тыс. пехоты и 6 тыс. кавалерии. Огласив этот документ, содержавший примерно то, что и предполагали услышать маркиза и Берни, Штаремберг далее сообщил сведения, не ожиданные для них. Фридрих, который вот- вот должен был возобновить союзный договор с Францией, на самом деле вел секретные переговоры с Лондоном!