лучае Франция осталась бы в одиночестве, опозоренная и погубленная. «Такова, монсеньер, точная картина нашего положения. Больше у меня нет сил писать ни о чем, кроме непоколебимой преданности Вам». В конце концов эта длительная агония завершилась поражением Клермона при Крефельте 23 июня 1758 года.
Эта битва памятна главным образом гибелью графа де Жизора, единственного сына маршала де Бель-Иля. Де Жизору исполнилось двадцать шесть лет, и это был один из тех почти безупречных молодых людей, что так часто гибнут на войне. О нем искренне горевали и знать, и простолюдины, в Париже, в Версале, в Англии и даже в Германии. Фридрих говорил бывало, что многое мог бы простить французам за то, что они подарили миру графа де Жизора. (Это именно Жизор написал однажды из Лондона: «Если мадам де Помпадур разделяет абсолютное могущество Людовика XV, то леди Ярмут во всем разделяет импотенцию Георга II».). Его недолгая жизнь была омрачена отказом Ришелье отдать за него свою дочь, красавицу Септиманию. Он вышла замуж за графа Эгмонта, ужасно мрачного испанского гранда. Они с Жизором были слишком порядочны, чтобы «найти друг друга в свете», как предсказывал ее циничный отец; напротив, влюбленные изо всех сил избегали друг друга, но чувство их оставалось неизменным. Юная жена Жизора, дочь герцога де Нивернэ, горевала о нем до конца своих дней и отказалась вновь выйти замуж. Детей у них не было.
Все думали, что этот удар убьет маршала де Бель- Иля. Мадам де Помпадур сказала, что король немедленно должен отправиться к нему, но король испугался и старался увильнуть от этого посещения.
— Гордый варвар, — продекламировала она, — ты полагаешь, что кровь подданного с лихвой окупается одним твоим взглядом.
— Кто это написал? — спросил король.
— Вольтер.
— А, понятно. Я, наверное, действительно варвар, ведь это я дал Вольтеру должность и пенсию.
Но все-таки король отправился выразить соболезнования маршалу очень торжественно, в сопровождении королевы и двора. Он благородно и прочувствованно обратился к старику, и тот обрел утешение в его словах. Он не только не смутил короля выражениями горя, но держался совершенно стоически. Маршал не покинул пост военного министра, о чем и просил его король, и с головой погрузился в работу.
После стольких печалей и дурных известий победа герцога д’Эгильона при Сен-Касте очень обрадовала всех в Версале. Господин д’Эгильон, большой друг и протеже мадам де Помпадур, был губернатором Бретани. Он очень хотел оставить этот пост и пойти воевать, а она его от этого отговорила. В сентябре 1758 года он со своими бретонскими добровольцами отразил при Сен-Касте крупный рейд англичан, предпринятый как рекогносцировка перед вторжением. Было убито три тысячи английских солдат и пять сотен взяли в плен. Недруги д’Эгильона говорили, что во время дела он отсиживался на мельнице, так что «если наш командир и не покрыл себя славой, зато оказался покрыт мукой». Но д’Эгильон при всех своих недостатках не был трусом, и, конечно, маркиза его в этом не подозревала.
«Сегодня мы пропели в Вашу честь Те Deum, — писала она, — к моему большому удовлетворению, ведь я всегда предсказывала Вам успех. Да и могло ли быть иначе, когда такое рвение, ум и холодная голова ведут войска, которые, подобно их командиру, рвутся отомстить за своего короля?» «Говорят, будто милорды хотят попробовать еще раз — надеюсь, им это обойдется так же дорого».
В том же 1758 году Субиз взял реванш у пруссаков за Росбах в сражениях при Зандерсхаузене и Лютцельберге. Некоторые считали, что эти победы, как и при Хастенбеке, одержал тот самый Шевер, которого нельзя было повысить в звании как недворянина. Но, невзирая на эти ободряющие новости, Берни не переставал скулить от отчаяния. «Я терзаюсь муками». «В моем мозге кипит кровь, которая без конца ударяет в голову». «Если бы я мог умереть или сойти с ума, я бы уже сделал и то и другое». «Нас повсюду предали». Маркиза уже видеть не могла его удрученное личико. Она по-прежнему твердо верила в союз с Австрией и намеревалась продолжать войну. В подобных обстоятельствах бесполезно было держать Берни на его посту. Стенвилль — способный, честолюбивый, молодой и энергичный — был очевидной кандидатурой на его место. Именно так и считал сам Стенвилль и не жалел сил, чтобы занять пост Берни. Прочитав нудное хныканье, которое Берни присылал в венское посольство, этому трудно удивляться. Эти послания, должно быть, нестерпимо раздражали адресата, особенно потому, что Стенвилль прекрасно знал, что и императрица читает письма Берни, отчего день ото дня растет ее недоверие к союзнику. «Похоже, что французы непобедимы, только когда сражаются против меня», — говорила Мария-Терезия.
Надо сказать, что если политик, вкусивший власти, вообще способен мечтать от нее избавиться, то именно об этом мечтал Берни. Власть стала ему слишком тяжела. Его искренним стремлением было сложить с себя ответственность, не дававшую уснуть по ночам, передать иностранные дела кому-нибудь другому, хотя бы тому же Стенвиллю, и остаться членом королевского совета. Одно время даже казалось, что это может получиться.
Король написал: «Я весьма сожалею, господин аббат и граф, что мои дела так отразились на Вашем здоровье, что вы больше не в силах нести бремя обязанностей. Никто не желает мира больше, чем я, но это должен быть прочный мир и не позорный. Я готов пожертвовать ради него собственными интересами, но не интересами моих друзей». Дальше говорилось, что король, хотя и с сожалением, но все же позволил бы Берни передать иностранные дела Стенвиллю и велел уведомить Стенвилля и императрицу Марию-Терезию об этой перемене. Чтобы позолотить пилюлю — ведь для Берни это была фактическая отставка, — Стенвилль, сохранивший немало друзей в Риме и после кончины папы Бенедикта XIV, добился для аббата кардинальской шапки. В 1758 году Стенвилль получил герцогский титул и с тех пор известен как герцог де Шуазель. В «Газетт де франс» появилось объявление: «Здоровье кардинала де Берни, которое уже давно оставляло желать лучшего, не позволяет ему далее нести тяжкое бремя руководства иностранными делами. Король принял его отставку и назначил герцога де Шуазеля его преемником. Король оставил за кардиналом де Берни место в своем совете...» Берни получил свою кардинальскую шапку с большой помпой и весьма торжественно из рук короля, который был с ним очень ласков и сказал, что еще никогда не рукополагал более прекрасного кардинала. Но они с маркизой твердо решили удалить Берни из Версаля.
Новоиспеченный кардинал нанес официальные визиты королеве, дофину с супругой, герцогу Бургундскому, герцогу Беррийскому, графу Прованскому и графу д’Артуа (старшему), мадам инфанте и ее дочери инфанте Изабелле, принцессам Аделаиде, Софии, Виктории и Луизе. Затем уехал в свои апартаменты в Пале-Рояле и снова попал в Версаль лишь через шесть лет. Король написал Берни, чтобы он ехал на жительство в свой замок в Вик-сюр-Энь, близ Суассона. Еще ни с одним покинувшим должность министром не обошлись так мягко, но все же не было сомнений в том, что его прогнали с позором. Мадам де Помпадур и Шуазель испытывали из-за него угрызения совести и старались как могли облегчить его изгнание, принимая все меры, чтобы ни сам Берни, ни его семейство не терпели нужды в деньгах. Они хотели добиться для него епархии, но это бы означало собеседование кардинала с королем, который категорически заявил, что ему не вынести такой неловкости. Однако в 1764 году они сумели снять с него опалу, Берни вернулся в Версаль с визитом, после чего был назначен архиепископом в Альби. После смерти мадам де Помпадур Шуазель отправил его послом в Рим, и там он умер в разгаре французской революции.
Мадам де Помпадур искренне привязалась к маленькому аббату и очень сожалела о случившемся. Она сказала мадам дю Оссе, что вся вина здесь в первую очередь лежит на епископе Мирепуа, который в свое время помешал Берни полнить пенсию. Ведь если бы он ее получил — а король был вполне склонен ее выделить, — то никогда не был бы назначен послом, а распоряжался бы в версальской домовой церкви и был бы куда счастливее, а она бы не испытывала этих сожалений. И вот теперь она лишена удовольствия, на которое так рассчитывала — состариться в обществе этого очаровательного друга. И прибавила, что уже к концу первой его недели в должности министра иностранных дел она поняла, что он к ней непригоден. Король же был чрезвычайно рад больше не видеть Берни. Он никогда его не любил, а к тому же от аббата его сильно отвращали дошедшие до короля слухи, будто у того интрига с мадам инфантой. Наконец король и вовсе перестал выносить беднягу со времен одного происшествия в Версале. Берни проявил элементарное неумение себя вести и, взяв ружье, отправился пострелять в маленький загончик прямо под окнами короля. Граф де Но айль и мадам де Помпадур сказали, чтобы он больше никогда так не делал, но было поздно — король узнал, кто стрелял. Еще много лет, проходя по этому месту, он повторял: «А вот и угодья монсеньера аббата».
Глава 19. Шуазель
Герцог де Шуазель был совсем иным человеком, чем лживый улыбчивый Морепа, высокомерный д’Аржансон или аббат Берни с его озабоченно наморщенным личиком. В первую очередь это был аристократ с соответствующей манерой поведения, и королю с ним было проще, чем с любым из его министров. Уж он-то не отправился бы пострелять под королевскими окнами. Он всегда находился в приподнятом настроении, обладал способностью объяснить сложное положение в нескольких четких словах, никогда не шатался без дела, бубня о разных трудностях, не колебался, не болтал и точно знал, что нужно делать дальше. А когда дневные дела завершались, отбрасывал в сторону все государственные тяготы и готов был поразвлечься.
Внешне Шуазель очень напоминал сэра Уинстона Черчилля — те же ярко-рыжие волосы, ярко-голубые глаза, вздернутый нос и шутливо-задиристый вид. Современники называли его «бульдогом». Друзья любили его и проявили необыкновенную верность, когда он, простояв у руля французской политики двенадцать лет, был с позором изгнан в Шантлу, свое имение в провинции. Женщины находили его неотразимым, а жена боготворила.