Герцог де Шеврез, воплощенная добродетель и благочестие, был влюблен в королеву и жестоко ревновал к президенту Эно. Король с дофином и даже сама королева частенько над ними подшучивали. Вечер за вечером маленькая компания сонно просиживала у огня, и время от времени то один, то другой клевал носом, убаюканный похрапываньем Тентамарра, старого пса мадам де Люинь. Однажды кардинал внезапно проснулся, вскочил и закричал, чтобы немедленно созвали собрание каноников. Вряд ли такие вечера могли привлекать Людовика XV.
Глава 3. Бал подстриженных тисовых деревьев
В феврале 1745 года дофина женили на испанской инфанте Марии-Терезе-Рафаэле, сестре некогда отвергнутой невесты короля Людовика XV. Дофин вступал в брак вторым из детей короля, к этому времени старшая королевская дочь стала женой второго сына короля Испании, инфанта Филиппа, и была известна как мадам инфанта.
Свадьба дофина была отмечена целой чередой празднеств. Сам жених и его сестры не любили балов, но зато их отец очень любил, а потому заявил, что в их возрасте полезно танцевать, и весь февраль они могли предаваться этому занятию чуть ли не ежевечерне. Балы устраивались то в апартаментах принцесс, то в дворцовом манеже, то в соседнем городке Версале. Король танцевал без устали и всегда с одной и той же дамой. Ее лицо скрывала маска, однако молва утверждала, что это прелестная мадам д’Этиоль. Вершиной празднеств стали роскошный бал в Версальском дворце и еще один бал в парижской ратуше.
За несколько дней до дворцового бала, когда все только о нем и говорили, президент Эно встретил мадам д’Этиоль и спросил, собирается ли она пойти на этот бал. Она сказала, что собирается. Тогда старый волокита с отеческой заботливостью заметил, что она, надо надеяться, побеспокоилась заранее о жилье, ведь, как он слышал, вокруг Версаля расхватали все комнаты до единой. Она скромно отвечала, что о ней позаботится ее кузен месье Бине.
Бал по случаю свадьбы дофина был, вероятно, самым великолепным в истории Версаля. Дворец сиял огнями внутри и снаружи. Он громадным костром полыхал в конце Авеню де Пари — дороги, соединявшей дворец со столицей, которая и сама превратилась в реку света из-за двойной вереницы битком набитых экипажей, везших парижских гостей. Свечи, факелы, шутихи отбрасывали теплый, трепещущий свет куда красивее, чем от электрических фонарей и прожекторов. Гости проезжали через большой двор к южному крылу дворца и выходили из карет у подножия мраморной лестницы. Ни на одном из балов еще не бывало такого столпотворения, ведь буквально каждая хорошенькая парижанка приехала попытать счастья с королем. Обычно те из версальских балов, что давались в парадных залах, были открытыми для публики, и чтобы лопасть на них, достаточно было прилично одеться. Мужчинам полагалось быть при шпаге, но и это правило нетрудно было исполнить — все знали, что дворцовый привратник наладил бойкую выдачу шпаг напрокат. Наверху лестницы один представитель каждой компании гостей должен был снять маску и назвать себя, а других требований к гостям не предъявляли и даже не печатали пригласительных билетов. На балу, о котором идет речь, бедняга, записывавший имена, скоро сдался в неравной борьбе. Толпа хлынула мимо него в громадные приемные, через покои королевы, в том числе и спальню, прямо в Зеркальную галерею. В каждой из комнат по пути имелся буфет и играли музыканты, что было устроено в надежде избежать слишком сильной давки в галерее. Но гости, всю ночь державшиеся весьма свободно и непринужденно и поражавшие придворных дурными манерами, лишь на минуту задерживались у буфетов, чтобы прихватить чего-нибудь вкусненького (был пост, поэтому угощение предлагалось рыбное: свежая лососина, палтус, паштет из форели), и неслись дальше с тарелками и бокалами в руках. Пророчеством Нострадамуса, гласившим, что пол во дворце проломится и уцелеет только король и тридцать человек вокруг него, храбро пренебрегли.
Довольно долго гости тщетно пытались отыскать короля и других царственных особ, но никто из них все не появлялся. Наконец распахнулась одна из зеркальных дверей и вошла королева без маски, в платье, усыпанном гроздьями жемчужин, а на голове у нее сверкали два знаменитых алмаза, Регент и Санси. За ней следовали дофин с молодой супругой, одетые садовником и цветочницей, и герцог Шартрский с герцогиней. Все остальные члены королевской семьи были в масках, в их числе находился принц Карл Эдуард Английский, которому предстояло вскоре его неудачное приключение с захватом британского престола. Время шло, а о короле не было ни слуху ни духу. Вскоре юная чета Шартров поспешила улизнуть с бала: они испытывали такой восторг от взаимной близости, что не терпели никаких перерывов в этом занятии, и если обедали вне дворца, то обыкновенно просили у хозяйки разрешения воспользоваться ее ложем во время трапезы; в Версале же они располагали собственной спальней. Принцесса де Конти, матушка герцогини Шартрской, сняла в столовой маску, воображая, будто кто-нибудь сейчас же вскочит, чтобы уступить ей стул, но ее не узнали и никто даже не подумал сдвинуться с места. Она в гневе заковыляла прочь, бормоча, что за всю свою долгую жизнь не видывала такой отвратительной публики.
Молодая дофина танцевала с испанским грандом, который знал все мадридские сплетни и явно принадлежал к высшей знати, но как она ни просила его открыться, он отказался назвать свое имя. Потом маркиз де Тессе, сам испанский гранд, долго с ним беседовал, был совершенно очарован и пригласил к обеду. Испанец так и не снял маски и наконец исчез. На следующий день маркизов повар-испанец сознался, что он и есть таинственный идальго. История обошла весь Версаль и показалась особенно забавной потому, что известен был нрав инфанты. Подобно всем членам испанской королевской семьи, она отличалась великой чопорностью и была преисполнена сознания своего царственного достоинства. Французы ее никогда не любили. Она нисколько не скрывала, что считает многие их обычаи слишком вульгарными, например, привычку пользоваться румянами или пристрастие к шуткам. Никому не случалось видеть, чтобы она рассмеялась какой-нибудь остроте в дружеской беседе или на спектакле. Она также дала понять, что не потерпит шуток от своих фрейлин. Король самым трогательным образом изо всех сил старался, чтобы она чувствовала себя как дома, но она держалась с ним крайне неприветливо — возможно, стеснялась, но скорее не одобряла его поведения. Господин де Люинь, на всякую королевскую особу смотревший сквозь розовые очки, все-таки сообщает мало утешительного о ее внешности: она была бы красива, если бы не рыжие волосы, не белые ресницы и не огромный нос, росший, казалось, прямо изо лба без всякого перехода. Впрочем, она была изящна и хорошо танцевала. Дофин же, унаследовавший семейную черту влюбляться без памяти в собственных жен, немедленно воспылал к ней нежными чувствами.
И вот наконец отворились двери, ведущие в переднюю апартаментов короля, комнату, известную как «Бычий глаз». Толпа сгрудилась поближе к дверям. В бальный зал входила, тяжело раскачиваясь, самая странная процессия: шли восемь тисовых деревьев, подстриженных, как их садовые собратья, в форме столбика с вазой наверху. Костюмы придумал король в надежде, что на этот раз его не узнают. На гравюре Кошена, изображающей сцену в Зеркальной галерее, озаренной восемью тысячами свечей, можно явственно рассмотреть множество причудливых нарядов, видны в толпе и «тисовые деревца». Вскоре одно из них удалилось с хорошенькой президентшей Портайль в темный уединенный уголок дворца. Она думала, что это король, и радостно упала в объятия тисовых ветвей. Каково же было негодование дамы, когда, вернувшись в зал, она увидела настоящего короля — он снял с головы тисовый убор и увлекся веселой беседой с мадам д’Этиоль. Та была наряжена Дианой и тоже сняла маску. «Платок брошен», — сказали придворные. Им стало совершенно ясно, что начинается новый роман. Прежде чем расстаться с мадам д’Этиоль король условился встретиться с ней в ближайшее воскресенье на балу в Париже. Кареты последних гостей версальского бала все еще стояли у дворца до восьми утра следующего дня.
Теперь настала очередь городских властей Парижа не ударить в грязь лицом. Брачный союз с Испанией был очень популярен. Все ждали, что Пиренеи превратятся из яблока раздора в чертог любви (хотя при дворе считали, что это сущий вздор) и поэтому ослабеет угроза войны с Испанией. Все знали, что дофин влюблен — как это очаровательно и романтично! К тому же король, этот обожаемый кумир, находился на таком интересном жизненном перепутье. Словом, в столице царило добродушное и веселое расположение к королевской семье. Праздник, состоявшийся тем воскресным вечером, должно быть, очень напоминал теперешние празднования 14 июля — Дня взятия Бастилии, только куда причудливее, с бесплатным угощением и реками вина. Поскольку стояла зима и невозможно было танцевать на улицах, соорудили семь залов для танцев: в ратуше, где перекрыли крышей внутренний двор, на площади Дофин, два на Вандомской площади, на площади Каррузель, на улице Севр и на площади Бастилии. Бальные залы были убраны с таким вниманием к деталям, какое только в XVIII веке уделялось сооружениям, рассчитанными всего на один вечер. Они были похожи на огромные беседки в китайском стиле, со стенами из розового мрамора и решеток, оплетенных цветами, виноградными лозами и гроздьями. Места, где располагались буфеты, окружали настоящие пальмы, стволы которых обвивали гирлянды роз, а между деревьями были протянуты драпировки розового бархата с золотой бахромой. Столы ломились от индеек, кабаньих голов и прочих яств. Люстры свешивались с цветочных гирлянд, а снаружи, на стенах и на крышах танцевальных залов, были прикреплены тысячи зажженных свечей. Повсюду виднелись портреты и скульптуры королевской семьи, из мраморных фонтанов било вино. За исключением ратуши, все эти залы были открыты для публики, беднейшие из бедных шли сюда с женами, семействами, даже с собаками, поесть, попить, потанцевать — словом, повеселиться до утра. В Опере, кроме того, происходил бал по подписке. Дофину предстояло явиться на маскарад в ратуше без отца и там поблагодарить парижан за их доброе расположение. Ожидалось, что король заглянет попозже, также в маскарадном костюме. На этот бал допускали только приглашенных, но устроители не избежали многих упущений, разослали вдвое больше билетов, чем следовало, и набежала такая гигантская толпа, что дело стало принимать опасный оборот. Несмотря на то, что во дворе имелся дополнительный бальный зал, гости теснились, как сельди в бочке, едва могли пошевелиться, а чтобы протолкаться вверх или вниз по лестнице, надо было потратить чуть ли не час; в этой давке женские наряды рвались в клочья. Словом, вышел сущий скандал, как судачили потом парижане еще не одну неделю спустя после всех событий. Говорили, что все угощение кончилось к трем часам ночи и что несколько человек умерли — от жары, от мороза, от утомления, от удушья.