— Как ты себя чувствуешь? — повторил капитан и изобразил на своем лице глубокое сочувствие. — Немножко лучше, правда, Мария? По-моему, у тебя прошел жар… Ты уже не так горишь…
Марию Лангсет трясло от озноба. Дортея вспылила:
— Прошу вас, капитан, оставьте меня наедине с йомфру Лангсет! Я не могу ничего сделать, пока вы торчите в дверях и смотрите на меня… И заберите отсюда вашего ребенка. Ступайте!
Вид у этого крупного человека был жалкий и растерянный.
— Ах, Колд, Колд, мне так больно… По-моему, я умираю, — простонала Мария. Голова ее металась по подушке. — Дорогой, уйди, пожалуйста, раз мадам Теструп просит тебя…
— Да, да, ступайте, капитан Колд, и заберите с собой Маргрете…
— Eh bien…[16] Идем, моя крошка… Мы здесь de trop[17]. — С глупым смехом капитан поднял девочку на руки. Малышка, как видно, хорошо чувствовала себя в объятиях отца, она доверчиво прислонилась к нему. — Твои куклы, мы возьмем их с собой, мое золотко…
Дортее было приятно, что капитан Колд питает нежные чувства к своей незаконнорожденной дочери.
Как только они ушли, она откинула с больной перину. Запах запекшейся крови ударил ей в нос. Она осторожно ощупала у Марии низ живота — он сильно распух, ляжки и ноги тоже, они были белые и блестели, как стекло.
— Боже мой, Мария! У вас родильная горячка, дорогая моя…
— Я знаю. — Йомфру Мария всхлипнула, ее тело сотрясалось от озноба. Дортея быстро снова укутала ее периной. — Но на этот раз она затянулась… О, Боже, если б вы знали, как мне больно… — прошептала она беззвучным от страдания голосом.
— И никто, кроме этой malpropre[18] старой матушки Фаллет не ухаживает за вами?
— Я не хотела, чтобы люди совали нос… Матушка Фаллет, по крайней мере, не из болтливых…
— Я понимаю, дорогая, но тем самым вы подвергаете свою жизнь опасности.
— Мне уже все равно… Нет, нет, разумеется. — Больная всхлипнула. — Господи, смилуйся надо мной, я так вовсе не думаю… Но я боюсь смерти, за свои грехи я попаду прямо в ад…
— Успокойтесь. — Дортея сняла верхнюю одежду и закатала рукава. — Есть у вас тут фартук, Мария? Может, там в сундуке? Так. Боже мой, Мария, ведь Господь понимает, что молодой одинокой женщине порой приходится очень трудно, особенно в таком доме…
Говоря это, она лихорадочно пыталась припомнить, что делал доктор Лангемак, когда у нее самой была родильная горячка после рождения Бертеля. Ее растирали тогда шерстяными тряпками, пока у нее не появилась испарина, но у Марии, верно, слишком болит все тело, чтобы она могла вытерпеть такую процедуру. К тому же из-за озноба Мария боялась открыть двери в соседнюю комнату, хотя зловонный, спертый воздух только усиливал ее головную боль.
— Скажите, где мне взять чистые простыни?.. Сейчас я принесу воды, немного обмою, вас и вам сразу станет легче…
— Переменить простыни? А это не опасно? Марта говорит…
— Бабьи выдумки! — Дортея пыталась говорить весело и властно. Но сердце у нее сжималось от страха — она не знала, что делать. Послать за Мадсом Ульсеном, чтобы он пустил больной кровь? Она и так, должно быть, потеряла много крови, хотя кровопускание могло бы уменьшить ее отеки…
Мария Лангсет пробормотала, что у них едва ли найдутся чистые простыни, — в доме капитана не было многих самых необходимых вещей, и ей часто приходилось пользоваться своими собственными. Да, да, это ее сундук стоит там у двери. Мария жалобно всхлипнула.
Под стопками сорочек, ночных кофточек и шейных косынок, рулонами тика и аккуратно сложенными пикейными одеялами Дортея нашла наконец связку полотенец из диагонали и нарядных льняных простыней с прошивками. Она раскинула их на стульях, чтобы они немного проветрились.
— Мое приданое!.. Боже мой, мне его так жалко! Разве могла я подумать, когда шила эти простыни, для чего они понадобятся… — Мария заплакала.
— Простыни можно выстирать, и они станут, как новенькие. Надо пользоваться тем, что есть, нельзя же вам лежать в грязной постели.
Она должна сделать хотя бы то, что можно. Дортея достала из-под кровати ночной горшок и прикрыла его полотенцем.
— Нет, нет, мадам Теструп, вы не должны этого делать!..
— Не вижу здесь никого, кто бы мог это сделать, кроме меня! — Гневно вскинув голову, Дортея вышла из комнаты.
Капитан Колд стоял на галерее. Он повернулся к Дортее, словно хотел что-то спросить у нее, но, увидев, что она несет под фартуком, покраснел как рак и отвернулся.
В пустой кухне на лежанке сидела, сгорбившись, Марта Фаллет. Она спала, посвистывая носом. Дортея растолкала толстую старуху:
— Возьми это и вылей. И принеси мне два кувшина воды.
Марта ответила, что работник занят сейчас на поле.
— Ну так принеси сама!
Большой котел был заполнен наполовину, вода в нем была чуть теплая. Дортея передвинула его поближе к жару и раздула угли. Пока она, сидя на корточках, раздувала огонь, ей вспомнилась виденная однажды картина — на опушке леса сидели темные фигуры, женщина в черном, стоя на коленях, пыталась разжечь сырые дрова… В голове Дортеи всплыло имя, которое она мысленно часто повторяла в эти дни. Сибилла… Сейчас она, верно, находится где-то в другом конце долины…
Поднявшись снова на галерею с кувшином теплой воды, она прямо подошла к капитану:
— Скажите, капитан Колд, вы не знаете, Сибилла и ее люди еще в Осерюде? Мы могли бы позвать ее…
— Сибиллу? — Он испуганно взглянул на нее.
— Да. У нас есть повод, проверим, правду ли говорят о ее необычном даре исцелять больных.
— Я не думаю… — Он был смущен. — Вы всегда так презрительно отзывались о всяких суевериях…
— Да, но сейчас я просто не знаю, что делать. Наша повитуха, — Дортея вздрогнула, вспомнив о ней, — наверняка помогла умереть не одной женщине за те годы, что она пользует рожениц. Я сама однажды прибегла к ее помощи, и этого было достаточно! Фельдшер Ульсен может, без сомнения, вытащить зуб и пустить кровь, но… — Она пожала плечами. — Можно пригласить доктора из Христиании, но на это уйдет не меньше двух дней, и, кто знает, не будет ли уже поздно. Если вы сейчас же отправитесь в Осерюд, вы, возможно, еще застанете там Сибиллу и тогда успеете привезти ее домой еще до полуночи. Поверьте мне, мы не должны терять ни минуты!
— Неужели все так плохо?..
— Сейчас я сделаю для Марии то, что могу, и поеду домой. Мне надо взять там кое-какие вещи и предупредить домашних, что я останусь у вас на ночь. Карл может поехать с нами, и Грете тоже — нельзя, чтобы она спала вместе с больной Марией. Сделайте то, о чем я вас прошу, капитан, как-никак, а вы виновник мучений бедной девушки.
Капитан Колд хотел горячо возразить ей, но Дортея взяла кувшин с водой и ушла к Марии.
С помощью того, что нашлось под рукой, она, как могла, вымыла Марию и попросила служанку, которую уже видела в зале, посидеть с больной йомфру Лангсет, пока она сама не вернется обратно. Потом поспешила вниз за детьми.
Клаус принес мешок с книгами и хотел положить его в коляску.
— Маменька, что это у вас здесь?
Корзина с картофелем!
— Пусть она стоит там, мой мальчик.
Вид этой корзины окончательно огорчил Дортею. Бедный картофель, которым теперь уже никто не воспользуется, превратился в ее расстроенном воображении в картину бессмысленно расточаемых даров — здоровья и благополучия, порядка и надежности, душевного покоя, счастья и даже самой жизни. Она подобрала юбки и побежала через двор.
— Бертель, Карл! Бертель, Карл! Где же вы? — громко кричала она, с трудом сдерживая слезы.
Она с трудом нашла их. Они лежали ничком на пригорке за кузницей и разглядывали хрупкие ростки, выглядывавшие из земли. Узнав, что Карл едет с ними в Бруволд и останется там на ночь, они запрыгали от восторга и захлопали в ладоши. Дортея усадила их в коляску.
Грете она так и не нашла. Ну да ладно…
Вожжи она отдала Клаусу. За всю дорогу домой мальчик не сказал ни слова, он был смущен, и ему было не по себе. Дортея не собиралась помогать ему. Она понимала, что не по своей вине он попал в эту неприятную и не совсем красивую историю. Она была сердита, но вместе с тем необходимость действовать отвлекла ее от собственного горя и забот, и это принесло ей облегчение, даже гнев оказался для нее благотворным после опустошающей душу безнадежности последних недель.
Так мать и сын всю дорогу хранили гробовое молчание.
Когда она вернулась обратно в Фенстад, солнце уже скрылось за горой. С болота плыл белый туман и стлался на лежавших в низине полях. На юго-западе над лесом взошел золотистый, как мед, серпик луны.
Теперь на кухне было людно. В плите весело горел огонь, и Марта Фаллет, придя в себя настолько, насколько было в ее силах, что-то рассказывала обитателям усадьбы — Дортея предположила, что разговор шел о состоянии здоровья экономки. Мягко, но решительно она выставила всех за дверь и занялась приготовлением своих снадобий.
В комнате больной стоял сумрак — свет шел лишь из одного маленького оконца. Но Дортея сразу увидела, что у Марии сильный жар. Ее темные, блестящие глаза были открыты, она стонала и бредила. Служанка, которой было поручено ухаживать за больной, сказала, что жар у йомфру Марии усилился вскоре после отъезда мадам Дортеи. Эта служанка — ее звали Магнилле — производила впечатление разумной девушки. Дортея поняла, что во всем доме она может положиться только на нее.
Маленькая Грете снова оказалась в кровати Марии. Она сладко спала в этом зловонном и влажном от пота гнезде.
— Магнилле, постели ей, пожалуйста, в какой-нибудь большой корзине для шерсти в соседней комнате. — Дортея осторожно подняла ребенка на руки.
Мария Лангсет была без сознания. Дортея подстелила под нее сухие полотенца и подложила подушки под ее распухшие ноги. Потом она положила нагретые мешочки с травами ей на живот и на ляжки, приподняла Марию и попыталась напоить ее горячим отваром из тысячелистника и шалфея. Часть отвара стекла у больной по подбородку, но остальное она все-таки выпила.