— Мой папа всё время опаздывает на заседания совета, — укалываешь ты меня, зайдя в комнату на три шага и остановившись.
Я подняла бровь.
— Твой отец является основателем, генеральным директором и основным акционером одной из самых мощных корпораций на земле. У него есть власть, которая даёт привилегию опаздывать, чтобы показать каждый раз, когда хочет, что он держит в руках контроль. Ты не создал ничего, Уильям. Ты получаешь пособие. Тебя терпят. Твой удел в жизни — это делать то, что тебе сказано, где сказано и когда сказано, и не одной секундой позже. Твой отец — один из самых крутых акул в океане, а ты — гуппи. Прощай, Уильям. Возможно, на следующей неделе ты подумаешь дважды, прежде чем тявкать по своему мобильному телефону за дверью, и при этом тратя моё время, которое, я должна напомнить тебе, неизмеримо более ценное, чем когда-либо будет твоё.
Ты пересекаешь три шага между нами в одно мгновение. Рукой, схватив меня за горло, ты перекрыл мне дыхание. Оставляя синяки, конечно. Касаешься своим носом моего, глазами излучая ярость, панику и ненависть.
— Что ты слышала, шлюха?
Я моргнула, заставляя себя сохранять спокойствие. Пальцы моих ног едва касаются пола, высокие каблуки свисают. Не могу дышать. В глазах мерцают звёздочки и какие-то вспышки. Я не борюсь, не царапаю твои руки или запястья. Смотрю на тебя, убеждаясь, что ты прикован к моему взгляду. И потом, сознательно, позволяю себе поднять глаза вверх, в угол потолка, где спрятана камера. Твои глаза проследовали за моими, и хотя ты не увидишь эту камеру — она слишком хорошо спрятана — мой намёк понятен. Я поднимаю свой подбородок, выгибаю бровь.
Ты резко отпускаешь меня. Я глубоко вдыхаю, заставляя себя делать это медленно, чтобы зафиксировать колени и оставаться в вертикальном положении, стоя на ногах. Инстинкт вызывает желание рухнуть на пол, задыхаясь и потирая горло. Но я этого не делаю. Достоинство — это моя броня.
Динь.
Дверцы лифта со свистом распахнулись, и твоё лицо побледнело. Моя дверь всё ещё открыта. Ты отступил на шаг... два... три... и покачал головой. Четверо огромных мужчин медленно вошли через дверной проём, одетые в одинаковые чёрные костюмы, белые рубашки и узкие угольные галстуки, с наушниками в ушах, шнуры которых спрятаны под воротниками.
— Пройдёмте с нами, Мистер Дрейк, — сказал один из них, но его губы едва двигались, поэтому разговаривать мог любой из них.
Конечно же, он разговаривает вежливо, ведь ты — наследник многомиллиардной компании. Но когда ты поднимаешь на меня руку, Калеб этого не прощает. Ни за что. Никому. Если бы ты не был таким ничтожным, мерзким куском дерьма, я бы тебя пожалела. Я знаю этих людей, и они не испытывают милосердия.
Теперь и я тоже.
Ты выставил грудь колесом, а твой рот изогнулся в насмешливой ухмылке:
— Отвалите. Вы не можете приказывать мне делать всякое дерьмо.
Ты прошёл мимо меня.
Ты делаешь, пожалуй, четыре шага, и выходишь из моей квартиры в коридор. Даже завернул за угол. Большая ошибка, Уильям. Камер там нет. Один из охранников движется, как нападающая кобра, быстрее, чем умеет думать. Единственный удар, как отбойный молоток для печени. Ты падаешь как мешок с мукой, стонешь и извиваешься.
— Лэн, — говорю я. Один из охранников поворачивает свою голову на толстой шее и пялится на меня. Подзываю его, маня пальчиком.
Он подходит и останавливается передо мной, сложив руки за спиной.
— Мэм?
— Я слышала, как он разговаривает по телефону с другом и сообщает ему некоторую... довольно компрометирующую информацию, — я указываю на потолок. — Ваши микрофоны достаточно мощные, чтобы зафиксировать этот разговор?
Лицо Лэна остаётся невозмутимым.
— Я не понимаю, о чём вы...
— Не оскорбляй мой интеллект, Лэн.
Пауза.
— Я проверю записи, Мэм, — Лэн посмотрел на тебя. — Он — кусок дерьма.
— Он хищник, Лэн. Больной, извращённый преступник. Он держит женщину в плену где-то и собирается сделать что-то плохое, если уже не сделал.
— Ты грёбаная сука! — проскулил ты с пола. — Вы не докажете это дерьмо.
Один из охранников ставит большой, отшлифованный до блеска ботинок на твоё горло.
— Нельзя так разговаривать с Мадам Икс, мальчик.
— Можете попрощаться со своими рабочими местами! — угрожаешь ты.
Лэн рассмеялся.
— В этом мире есть люди гораздо опаснее твоего отца, малыш. По сравнению с нашим работодателем, твой папочка — выглядит как малюсенький импуганный котёнок.
Теперь ты посмотрел на меня с любопытством.
— Кто ваш босс? Икс? Она же просто шлюха.
Тебе сильнее надавили ботинком на горло, и ты подавился. Лэн подошёл к тебе и присел на корточки.
— Малыш, ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Мои друзья и я? Мы просто пешки на шахматной доске. Икс? Она королева. А ты? Тебя на этой доске и близко нет. Твой драгоценный папаша? Он был бы в данных шахматах конём. Возможно, — Лэн лезет в карман пиджака, достаёт копию контракта. — А это юридически обязательный документ, подписанный тобой и твоим папой. Там до хрена вещей, написанных мелким шрифтом, сынок. Ты же знаешь, о чём говорит мелкий шрифт? О том, что я и мои друзья собираемся выбить хныкающее дерьмо из твоего хилого ничтожного тела, потом ты покажешь свою маленькую игровую комнату, а после мы потащим тебя в ближайший полицейский участок. А затем... затем наш босс отсудит у твоего отца каждый доллар и каждую акцию, и нет ничего, что может этому помешать. Уловил... сынок?
Дрожишь. Тебе хочется блефовать и кидаться пустыми угрозами. Тебя никогда не запугивали и не угрожали раньше. Я сомневаюсь, что ты когда-либо даже чувствовал боль. Бледная мелкая мразь. Но глаза Лэна серо-стального цвета и ассоциируются с лезвием и металлом. Они не просто холодные как лёд, как зима. Глаза Лэна? Они бездонные, пустые. В них глубокий, космический холод. Ноль по Кельвину. Они не безжизненные, так как источают опасность. Как у леопарда, который преследует добычу.
Лэн поглядывает на меня:
— Мы уберём его отсюда, Мэм.
Я воспринимаю это как сигнал, захожу внутрь. Закрываю дверь. Но не могу устоять и прикладываю ухо к двери. Раздаются звуки, которые переворачивают всё внутри меня. Глухие удары, хлопки, хруст костей. Звуки постепенно становятся... хлюпающими.
Вздрагиваю и отхожу от двери.
В конце концов, слышу, как закрылись двери лифта, и я снова одна. Сорок семь минут до моего следующего клиента.
Мои руки дрожат, пока я делаю себе кружку чая. Эрл Грей и чуть-чуть молока. К тому времени, как я его допиваю, лифт снова даёт о себе знать, и моя дверь открывается.
Мужчина, который входит в мою квартиру — это не клиент.
Ярость сделала твои и без того тёмные глаза ещё темнее. Веки сузились до щёлочек. Грудь поднимается и опадает, а пальцы сжались в кулаки.
— Ты в порядке, Икс? — его голос, как гром, как грохот на горизонте.
Я пожимаю плечами.
— Это было... неприятно, но я справлюсь, — мой голос ровный, но хриплый от удушья.
Положив свои руки мне на плечи, он нежно, но крепко держит меня на месте. Глаза разглядывают моё лицо. Взгляд скользнул к горлу.
— Он оставил на тебе синяки.
Я касаюсь горла там, где Уильям схватил меня. Ощущения болезненные. Осторожно освободившись от рук на плечах, я повернулась к зеркалу на стене, которое висит над небольшим столиком. Моя кожа тёмная, цвета карамели, может быть, даже на тон или два темнее. Я не так легкоранима, но на горле остались синяки от пальцев. Мои глаза покрасневшие, а голос хриплый и скрипучий.
Он стоит у меня за спиной, горячий, огромный и злой.
— Этому маленькому засранцу повезло, что Лэн добрался до него раньше меня.
Это заставляет меня содрогнуться, потому что я уверена — Уильям уже никогда не будет таким симпатичным, как раньше. Не будет таким... здоровым.
— Я в порядке.
— Он причинил мне материальный ущерб. Ты не можешь работать до конца дня, как минимум. Может даже больше. Нельзя работать с клиентами с синяками на горле.
Я-то думала, он беспокоится обо мне. Пришлось отодвинуть от себя узел горечи.
— Лэн проверил записи? — спрашиваю я.
— Почему тебя это волнует?
— Я слышала, что он говорил своему другу. Его нужно остановить.
— Заявление было подано. Полиция этим занимается.
Это не ответ, но я знаю, что это лучше, чем ожидать подтверждения камер и микрофонов.
Знаю, что они есть, но никто не готов сказать об этом прямо. Это какая-то тайна, как будто я не понимаю, что за каждым моим шагом, словом, ведётся наблюдение и прослушка. Это для моей собственной защиты, я понимаю. Сегодняшние события вполне это доказывают. Но иногда это давит тяжёлым грузом. Не хочется быть выставленной на показ.
— Я смогу работать завтра, — сказала я.
— Доктор Горовиц приедет позже, чтобы осмотреть тебя. И полегче сегодня со всем остальным, ладно? — он вдыхает аромат моих волос около уха. Вдох, выдох. Медленно, намеренно, с очень лёгким колебанием на выдохе. —Я рад, что ты в порядке, Икс. Никто не посмеет поднять на тебя руку снова. С этого момента клиенты будут более тщательно проверены. Этого не должно было произойти. Если бы ты серьёзно пострадала, не знаю, что бы я делал.
— Нашёл бы другую Мадам Икс, наверное, — опрометчиво произнесла я.
Вот глупая. Тупая.
— Никогда не будет другой Мадам Икс. Нет больше такой, как ты. Ты особенная, — этот голос, эти слова, такие тихие, но с мощными эмоциями, и я не знаю, как на них реагировать. — Ты моя, Икс.
— Я знаю, Калеб.
Я едва могу говорить и не смею взглянуть в зеркало, только чтобы не увидеть в нём такую уязвимость, такую странную и неземную страсть.
Он пальцами, точнее, их подушечками, проводит по моей щеке и гладит высокие скулы. Я осмеливаюсь, наконец-то, посмотреть в зеркало и вижу там тёмную голову и плечи, возвышающиеся надо мной. Почти чёрные глаза захватили меня в плен в отражении. Кончики пальцев спускаются к моей шее, и один за одним касаются синяков. Очень мягко, нежно, едва задевая.