спросил, хочет ли Китти принять предложение миссис Вилльерс? Но та ответила, что останется на сцене.
На следующий день мистер Вопплс хотел повидаться с Мадам Мидас, и Китти заранее взяла с него обещание, что он ни словечком не заикнется, что нашел ее на улице и что раньше она жила с любовником. Старый артист прекрасно понимал желание девушки скрыть от друзей свой позор и согласился молчать, поэтому Китти отправилась в постель, уверенная, что спасла доброе имя Ванделупа и его не впутают в это дело.
Итак, назавтра Вопплс повидался с Мадам Мидас и долго разговаривал с нею. В конце концов они сошлись на том, что Китти останется на полгода с миссис Вилльерс, а если после этого все равно захочет продолжать сценическую карьеру, вернется к мистеру Вопплсу. Со своей стороны, поскольку семья актеров теряла услуги Китти, Мадам Мидас пообещала, что в следующем году даст им столько денег, что этого хватит, чтобы основать свой театр в Мельбурне. Оба расстались, взаимно довольные друг другом.
Китти сделала подарки всем членам семьи Вопплс, которые очень жалели, что приходится с нею расставаться. Девушка поселилась в доме миссис Вилльерс в качестве своего рода приемной дочери и приготовилась играть свою роль в комедии моды.
Итак, Мадам Мидас была близка к истине, но так и не открыла ее. Она послала письмо Ванделупу, прося его прийти на обед, где он встретится со старым другом. У нее и в мыслях не было, насколько старым и близким другом Китти приходится молодому человеку.
Как сказал бы мистер Вопплс, то была крайне драматическая ситуация, но, увы, доверчивой Мадам Мидас суждено было быть преданной не только Ванделупом, но и самой Китти, той девушкой, которую она из женского сочувствия приняла под свое крыло.
А мир еще толкует о врожденных добродетелях человеческой натуры!
Глава 8Мистер Ванделуп удивлен
С тех пор как Китти приехала в Мельбурн, она вела тихую жизнь, ее появление на сцене произошло в сельской местности, поэтому, появляясь в мельбурнском обществе, она чувствовала себя в полной безопасности: тут никто не мог узнать ни ее саму, ни подробности ее прежней жизни. Маловероятно, чтобы она снова встретилась с кем-нибудь из семейства Палчоп, значит, единственным, кто смог бы ее разоблачить, был Ванделуп, а он наверняка будет молчать ради себя самого. К тому же Китти знала, что он слишком дорожит дружбой с Мадам Мидас, чтобы рисковать ее лишиться.
Тем не менее девушка ожидала прихода француза с большим трепетом, поскольку все еще была в него влюблена. Какой прием окажет ей Гастон? Может, теперь, когда она занимает позицию приемной дочери миссис Вилльерс, он женится на ней? В любом случае, встретившись с ним, по его поведению Китти точно узнаˊет, как он к ней относится.
Ванделуп же понятия не имел, какой ему приготовлен сюрприз. Он думал, что старый друг, с которым ему предстоит встретиться, – это кто-то из Балларата, знакомый его или Мадам Мидас. Даже в самых диких фантазиях Гастон не представлял, что это будет Китти, иначе его хладнокровная беспечность в кои-то веки дрогнула бы при мысли о двух не безразличных ему женщинах под одной крышей. Однако неведение есть блаженство… И мистер Ванделуп, тщательно облачившись в вечерний костюм, надел шляпу и пальто и, поскольку вечер стоял хороший, решил прогуляться через Фицрой-гарденс до станции.
Было приятно шагать через сады под золотистым закатным светом; зеленые аркады деревьев выглядели восхитительно прохладными после ослепительного сияния солнца на пыльных улицах. Идя ленивым прогулочным шагом, Ванделуп вдруг почувствовал прикосновение к плечу и круто повернулся: из-за своего прошлого он всегда испытывал навязчивый страх быть пойманным. Но человек, который привлек его внимание подобным образом, был всего лишь Пьер Лемар. Он стоял посреди широкой асфальтовой дорожки – грязный, оборванный, весьма зловещего вида.
С тех пор как Пьер покинул Балларат, он не сильно изменился, если не считать того, что стал еще неряшливей. Как всегда, он угрюмо надвинул шляпу на глаза; по его виду было легко определить, что бедолага ведет жизнь бродяги. Несколько соломинок говорили о том, что Лемар весь жаркий день провалялся на зеленом дерне в тени деревьев.
Раздраженный этой встречей, Гастон бросил быстрый взгляд по сторонам, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним. Но проходящие мимо люди были слишком заняты своими делами и удостаивали грязного бродягу и разговаривающего с ним молодого человека в вечернем костюме лишь мимолетными взглядами. Это успокоило Ванделупа.
– Ну, друг мой, – резко сказал он немому, – что тебе нужно?
Пьер сунул руку в карман.
– О, конечно, – издевательски ответил мистер Ванделуп, – денег, денег, всегда денег. Ты что, принимаешь меня за банк, из которого вечно можно тянуть деньги?
Немой ничем не показал, что слышит эти слова; он стоял, угрюмо покачиваясь взад-вперед и жуя травинку, которую снял со своего пиджака. Молодой человек вынул соверен и отдал Пьеру.
– Вот, это в последний раз. И больше не беспокой меня, не то, даю слово, – Гастон бросил на Пьера презрительный взгляд, – я непременно предам тебя в руки закона.
Пьер внезапно вскинул глаза, и Ванделуп уловил в них блеск под тенью полей шляпы.
– О! Думаешь, для меня это будет опасно? – весело сказал он. – Ничуть, уверяю тебя! Я джентльмен, причем богатый, ты же – нищий с дурной репутацией. Кто поверит твоему слову против моего? Клянусь честью! Твоя самонадеянность просто забавна. А теперь уходи и не беспокой меня больше, иначе, – он кинул на Пьера острый взгляд, – я выполню свое обещание!
Ванделуп холодно кивнул немому и весело зашагал дальше под тенью густых дубов, а Пьер посмотрел на соверен, сунул его в карман и неуклюже потащился в противоположном направлении, даже не оглянувшись на своего покровителя.
Дойдя до улицы, Ванделуп сел в кеб, велел ехать на станцию Сент-Килда, на Элизабет-стрит, и погрузился в глубокое раздумье. Пьер не на шутку его раздражал. Никак от него было не избавиться! Немой продолжал время от времени появляться, как мумия на египетском пире, чтобы напоминать Гастону о неприятных вещах[59].
– Черт бы его побрал! – сердито пробормотал Ванделуп, сойдя у станции и расплатившись с кебменом. – От него больше неприятностей, чем от Крошки. Она поняла намек и ушла, но этот человек, клянусь честью… – Он пожал плечами. – По части навязчивости – он сам дьявол!
Всю дорогу до Сент-Килды француз продолжал размышлять на эту неприятную тему, прикидывая, как бы ему отделаться от неуступчивого друга. Он не мог открыто дать ему от ворот поворот, поскольку Пьер знал о его личной жизни больше, чем хотелось бы молодому человеку. Немой мог оскорбиться, а Гастон не хотел рисковать – в данном случае риск мог грозить ему разоблачением.
– Тут можно предпринять лишь одно, – тихо сказал Ванделуп, шагая к дому миссис Вилльерс, – испытать удачу, попробовав жениться на Мадам Мидас. Если она согласится, мы сможем уехать в Европу как муж и жена. Если не согласится, я уеду в Америку. В любом случае Пьер потеряет мой след!
С этой утешительной мыслью Гастон вошел в дом, и слуга проводил его в гостиную. Огни в комнате не горели, поскольку еще недостаточно стемнело, и Ванделуп улыбнулся при виде пылающего камина.
– Клянусь честью! – сказал он себе. – Мадам знобит, как всегда.
Слуга удалился, оставив Ванделупа в большой комнате, освещенной мягкими сумерками и переливчатыми отсветами пламени на потолке. Француз подошел к огню скорее по привычке – и внезапно наткнулся на большое кресло, стоящее почти вплотную к камину. В кресле сидела женщина.
– А! Спящая красавица! – беззаботно сказал Ванделуп. – В подобных случаях надлежит поцеловать ее, чтобы разбудить.
Без сомнения, он был безрассудно отважным молодым человеком. Даже не зная, кто эта молодая леди, он наверняка перешел бы от слов к делу, если б женщина вдруг не встала и не повернулась к нему лицом. Теперь ее озарял свет очага, и с внезапным испугом Ванделуп увидел перед собой девушку, которую погубил и бросил.
– Крошка? – выдохнул он, отшатнувшись на шаг.
– Да! – взволнованно ответила Китти. – Твоя любовница и твоя жертва.
– Ба! – холодно сказал Гастон, оправившись от первого потрясения. – Это стиль Сары Бернар, но не твой, дорогая моя. Первый акт комедии великолепен, но чтобы закончить пьесу, нужно, чтобы все действующие лица знали друг друга.
– Ах, – с горькой улыбкой сказала Китти. – Можно подумать, я не знаю тебя даже слишком хорошо. Человека, который обещал на мне жениться, а потом нарушил слово, человека, забывшего все свои клятвы!
– Мое дорогое дитя, – неторопливо проговорил француз, прислонившись к каминной доске, – если б ты читала Бальзака, то знала бы его слова: «Жизнь была бы невыносима без определенной толики забывчивости». – И он с улыбкой сообщил: – Должен сказать, я согласен с романистом.
Китти посмотрела на него – холодного и самодовольного – и сердито бросилась обратно в кресло.
– Ничуть не изменился, – пробормотала она беспокойно. – Ничуть!
– Конечно, – ответил Ванделуп, удивленно приподняв брови. – Мы прожили врозь всего шесть месяцев, а нужен куда больший срок, чтобы изменить человека. Между прочим, – безмятежно продолжал он, – как ты поживала все это время? Я не сомневаюсь, что твой путь был столь же опасным, как и путь Жиля Бласа[60].
– Нет, не был, – стиснув руки, ответила Китти. – Тебе всегда было безразлично, что со мной сталось, и если б мистер Вопплс не встретил меня на улице в ту ужасную ночь, бог знает, где бы я сейчас была.
– Могу сказать, где, – спокойно проговорил Гастон, садясь. – Со мною. Ты вскоре устала бы от нищеты на улицах и вернулась в свою клетку.
– Воистину, то была моя клетка! – горько согласилась девушка, притоптывая ногой. – Да, клетка, хотя и позолоченная.