– Ты становишься такой библейской, – иронически проговорил молодой человек. – Будь добра, перестань говорить иносказаниями и скажи, какое положение мы занимаем по отношению друг к другу. Прежнее?
– Господи, нет! – Китти вспыхнула.
– Тем лучше. – Ванделуп поклонился. – Мы вычеркнем минувший год из памяти, и нынче вечером я встречусь с тобой впервые с тех пор, как ты оставила Балларат. – Тут он с легкой тревогой осведомился: – Конечно, ты ничего не рассказала Мадам?
– Только то, что меня устраивало, – холодно ответила девушка, уязвленная черствостью и полным бессердечием этого человека.
– О! – с улыбкой отозвался он. – А мое имя прозвучало в твоем рассказе?
– Нет, – последовал отрывистый ответ.
– А! – Долгий вдох. – Ты благоразумнее, чем я думал.
Китти встала и быстро подошла к нему – спокойному и улыбающемуся.
– Гастон Ванделуп! – прошипела она ему в ухо с лицом, искаженным от обуревающих ее неистовых чувств. – Когда я познакомилась с тобой, я была невинной девушкой… Ты погубил меня, а как только натешился своей игрушкой, отшвырнул прочь. Я думала, что ты любишь меня и… – Она приглушенно всхлипнула. – Господи, помоги мне, я все еще тебя люблю!
– Да, моя Крошка, – ласково сказал Ванделуп, беря ее за руку.
– Нет! Нет! – вскрикнула Китти, вырывая руку. Яркие пятна вспыхнули на ее щеках. – Я любила тебя, когда ты был… Не таким, как сейчас… – Она презрительно усмехнулась. – Что ж, теперь мы покончили с сантиментами, мистер Ванделуп, и наши отношения отныне будут чисто деловыми.
Француз с улыбкой поклонился.
– Я так рад, что ты правильно понимаешь ситуацию, – негромко проговорил он. – Вижу, время чудес еще не миновало, если женщина может говорить здравые вещи.
– Меня не заденут твои насмешки, – ответила Китти, яростно глядя на него в сгущающихся в комнате сумерках, – я не та невинная девушка, какой когда-то была!
– Мне можно об этом не напоминать, – грубо сказал он.
Китти выпрямилась во весь рост при этом мерзком оскорблении.
– Берегись, Гастон, – тихо и торопливо проговорила она. – Я знаю о твоем прошлом больше, чем ты думаешь.
Ванделуп встал и приблизил к ее лицу свое, теперь такое же бледное, как у Китти.
– Что именно ты знаешь? – негромко, с силой спросил он.
– Достаточно, чтобы быть для тебя опасной! – с вызовом ответила девушка.
Они в упор глядели друг на друга, но бледное лицо женщины не побелело еще больше под сверкающим взглядом его глаз.
– Понятия не имею, что ты знаешь, – ровным голосом проговорил француз, – но, что бы это ни было, держи это при себе, или…
Он схватил ее за запястье.
– Или что? – храбро спросила Китти.
Ванделуп со смехом отшвырнул ее руку, мрачный огонь погас в его глазах.
– Ба! – весело сказал он. – Наша комедия превращается в трагедию. Я веду себя так же глупо, как и ты. – И многозначительно добавил: – Полагаю, мы поняли друг друга.
– Да, полагаю, поняли, – спокойно ответила девушка. – Никто из нас не должен упоминать прошлое, и оба мы без помех пойдем каждый своей дорогой.
– Мадемуазель Марчёрст, – церемонно проговорил Ванделуп, – я счастлив встретить вас после вашего долгого отсутствия… – Он весело засмеялся. – Итак, давай начнем эту комедию, потому что здесь… – Дверь открылась, и он быстро договорил: —…здесь появились зрители.
– Ну, молодые люди, – раздался голос Мадам Мидас, которая медленно вошла в комнату, – вы сидите в полной темноте. Позвоните, чтобы зажгли огни, мистер Ванделуп.
– Конечно, мадам, – ответил он, прикоснувшись к кнопке электрического звонка. – Мадемуазель Марчёрст и я возобновляли нашу былую дружбу.
– Как, по-вашему, она выглядит? – спросила Мадам Мидас, когда явился слуга и зажег газ.
– Очаровательно, – ответил Ванделуп, глядя на изящную маленькую фигурку в белом, стоящую под ярким канделябром. – Она прекраснее, чем когда-либо!
Китти сделала маленький дерзкий реверанс и залилась музыкальным смехом.
– Он ничуть не изменился, мадам, – жизнерадостно сказала она высокой серьезной женщине в черном бархате, которая ласково смотрела на нее. – Полон комплиментов, и ни один из них ничего не значит… Но когда же будет готов обед? Я умираю с голоду!
– Надеюсь, у вас есть персики, мадам, – шутливо произнес Гастон. – Когда я впервые встретил мадемуазель, она изнывала по персикам.
– В этом отношении я не изменилась, – беззаботно ответила Китти. – Я все еще обожаю персики.
– Я поджидаю мистера Калтона. – Мадам Мидас взглянула на свои часы. – Он должен прибыть с минуты на минуту.
– Это тот самый юрист, мадам? – спросил Ванделуп.
– Да. Просто обворожительный человек, – спокойно сообщила миссис Вилльерс.
– Я слышал о нем то же самое, – небрежно отозвался француз. – И вроде бы он как-то связан с бывшим владельцем этого дома.
– О, не говорите об этом, – тревожно попросила Мадам. – Когда я сюда вселилась, мне все уши прожужжали об убийце кебмена!
– Ой, мадам, не может быть, чтобы вы нервничали! – весело сказала Китти.
– Нет, моя дорогая, – тихо ответила старшая женщина, – но, должна признаться, с тех пор, как переехала сюда, я почему-то чувствую себя не в своей тарелке. Мне не нравится оставаться одной.
– Вы никогда не будете одна! – И Китти нежно прижалась к ней.
– Спасибо, котенок! – Мадам потрепала ее по щеке и быстро добавила: – Но я и впрямь нервничаю. Особенно ночью. Иногда мне приходится просить Селину прийти в мою комнату и остаться со мной на всю ночь.
«Мадам Мидас нервничает, – подумал Ванделуп. – Кажется, я догадываюсь, почему: она боится возвращения мужа».
В этот миг слуга объявил о прибытии мистера Калтона, и тот вошел – с виду умный и проницательный, с острым, язвительным лицом.
– Я должен извиниться за опоздание, миссис Вилльерс, – сказал он, пожимая руку хозяйке, – но дела, знаете ли… Имею удовольствие заниматься делами.
– А теперь, – отозвалась Мадам, – надеюсь, вы будете иметь удовольствие заниматься удовольствиями.
– Очень язвительно, моя дорогая леди, – ответил Калтон высоким ясным голосом. – Прошу, представьте меня.
Мадам Мидас так и сделала, и все отправились обедать – хозяйка дома с Калтоном, а вслед за ними – Китти с Ванделупом.
– Это идеальный вариант обеда, – заметил Калтон, когда все расселись за столом. – Потому что нас четверо, а эпикурейцы утверждали, что гостей не должно быть меньше, чем граций, и больше, чем Муз.
И это был очень веселый обед. Все четверо были умными собеседниками, и Ванделуп с Калтоном, соревнуясь друг с другом, превзошли самих себя: из них так и сыпались остроумные замечания, саркастические пословицы и хорошо рассказанные истории. Причем они рассказывали истории как свои собственные, не приписывая их авторство Сидни Смиту[61].
– Если б Сидни Смит был жив, – сказал по этому поводу Калтон, – он бы удивился, сколько на свете существует его историй, которые он никогда не рассказывал.
– Да, – весело вставил Ванделуп, – а еще удивился бы, насколько они блестящи!
Мадам улыбнулась.
– В конце концов, для некоторых людей он – якорь спасения, – сказала она. – Самая лучшая оригинальная история может потерпеть провал, но даже скучная, приписанная Сидни Смиту, должна вызвать смех.
– Почему? – слегка удивленно спросила Китти.
– Потому, – серьезно объяснил Калтон, – что общество руководствуется по большей части традициями, и раз наши бабушки смеялись над шутками Сидни Смита, эти шутки обязательно должны развлекать. Так что шутки могут быть так же освящены временем, как и символы веры.
– Во всяком случае, шутки более забавны, – насмешливо заметила Мадам. – А из-за символов веры обычно начинаются ссоры.
Ванделуп пожал плечами и улыбнулся.
– А ссоры обычно порождают истории. Таков закон компенсации.
Потом они перешли в гостиную, где Китти и Ванделуп пели и обращались друг с другом восхитительно учтиво. Мадам Мидас и Калтон оба были умны, но насколько умнее их оказались девушка и молодой человек, менявшиеся местами за пианино!
– Вы собираетесь на бал к Меддлчипу? – спросил Калтон миссис Вилльерс.
– О да, – кивнула она. – Мы с мисс Марчёрст обе поедем.
– Кто такой мистер Меддлчип? – спросила Китти, крутнувшись на вращающемся табурете у пианино.
– Самый большой филантроп Мельбурна, – ответил Гастон с легкой презрительной ухмылкой.
– Велика Артемида Эфесская![62] – с издевкой сказал Калтон. – Мистер Меддлчип ужасно страдает от избытка денег и должен избавляться от них, чтобы не быть раздавленным, подобно Тарпее, щитами сабинян[63], вот потому его и называют филантропом.
– Но ведь он творит добро, разве не так? – спросила Мадам.
– Если верить рекламе, – фыркнул Калтон. – О да! Он даст тысячи фунтов на любые публичные нужды, но личная благотворительность в его глазах – пустая трата денег.
– Вы очень строги к нему, – со смехом сказала миссис Вилльерс.
– Ага! – воскликнул Ванделуп. – Мистер Калтон, как и я, считает, что нет смысла иметь друзей, если ты не имеешь возможности ими злоупотреблять.
– А получив такую возможность, вы полностью ею пользуетесь, – вызывающе заметила Китти.
– Я всегда беру все, что могу заполучить, – издевательски ответил Гастон.
Девушка задрожала, и Калтон это заметил.
«Так, – сказал себе этот проницательный чтец характеров, – между этими двумя что-то есть… Бог мой! Я подвергну своего французского друга допросу с пристрастием».
Ванделуп и Калтон попрощались с дамами, отправились пешком на станцию Сент-Килда, сели в поезд – тут-то Калтон и приступил к своему допросу. Но с тем же успехом он мог задавать свои хитроумные вопросы скале, а не Гастону. Этот умный джентльмен сразу раскусил адвоката и то и дело дурачил его колкими ответами, сбивая с толку полнейшим хладнокровием.