– Пусть мертвые хоронят своих мертвецов[67], – процитировала Селина, обустраивавшая спальню на ночь.
– Фи! – нетерпеливо ответила Мадам Мидас, подойдя к французскому окну и открыв его. – Откуда ты знаешь, что он мертв? Иди сюда, Селина, – продолжала она, поманив бывшую няньку, и показала на сад, омытый лунным светом. – Меня всегда ужасает, что он наблюдает за домом. Даже теперь он может прятаться вон там…
И она показала в сад.
Селина выглянула, но ничего не увидела. Там была ровная лужайка, пожухлая и пожелтевшая от жары – она тянулась примерно на пятьдесят шагов и заканчивалась около низкой живой изгороди, красовавшейся у подножия красной кирпичной стены, которая огораживала эту сторону участка. Верхушка стены была усыпана битыми бутылками, а за стеной находилась улица: было слышно, как люди проходят мимо. Благодаря луне в саду было светло как днем, и, как указала Селина своей госпоже, там просто негде было спрятаться мужчине. Но это не удовлетворило Мадам Мидас. Она оставила окно полуоткрытым, чтобы в него врывался прохладный ночной воздух, и задернула красные бархатные занавески.
– Вы не закрыли окно, – заметила мисс Спроттс, взглянув на госпожу. – Если вы нервничаете, при открытых окнах вы не будете чувствовать себя в безопасности.
Мадам Мидас посмотрела на окно.
– При такой жаре я не смогу уснуть, – жалобно сказала она. – Ты не могла бы устроить так, чтобы его можно было оставить открытым?
– Попытаюсь, – ответила Селина.
Она раздела свою госпожу, уложила ее в постель, а потом принялась сооружать нечто вроде ловушки на ночного грабителя. Кровать с пологом на четырех столбиках, с тяжелыми темно-красными занавесями, стояла изголовьем вплотную к стене рядом с окном. Занавески окна и кровати мешали проникнуть внутрь любому сквозняку. Прямо перед окном Селина поставила деревянный столик, так что любой, попытавшийся сюда залезть, опрокинул бы его и разбудил спящую. На столик Селина водрузила ночник и положила книгу – на тот случай, если Мадам Мидас проснется и захочет почитать, как случалось нередко. Рядом с книгой она поставила стакан домашнего лимонада, чтобы можно было попить ночью.
Селина заперла второе окно и задернула занавески. Зайдя в комнату Китти, примыкавшую к покоям Мадам Мидас, служанка заперла тамошнее единственное окно и уже хотела удалиться, но хозяйка ее остановила.
– Ты должна остаться со мною на всю ночь, Селина, – раздраженно сказала она. – Я не могу спать одна!
– Но мне нужно встретить мисс Китти, – возразила женщина. – Она рассчитывает, что дома ее будут ждать после бала.
– Ну, она придет сюда и отправится в свою комнату, – нетерпеливо сказала миссис Вилльерс, – ты же можешь оставить дверь незапертой!
– Что ж, – мрачно заметила мисс Спроттс, начиная раздеваться, – для нервной женщины вы оставляете открытыми очень уж много окон и дверей.
– Я не боюсь, пока ты со мной, – сказала Мадам Мидас, зевая. – Я нервничаю, только когда остаюсь одна.
Мисс Спроттс фыркнула и заметила, что «лучшее лечение – это профилактика». Потом она легла в постель, и вскоре они с хозяйкой крепко уснули.
Селина лежала с краю кровати, и миссис Вилльерс, чувствуя себя в безопасности оттого, что она не одна, спала спокойным сном. Ночь медленно тянулась, в комнате не раздавалось ни звука, кроме размеренного тиканья часов и тяжелого дыхания двух женщин.
Когда Китти вернулась с бала и пожелала спокойной ночи миссис Риллер и Беллторпу, сонный слуга впустил ее в дом. Потом миссис Риллер, чей муж уехал домой тремя часами ранее, отбыла вместе с Беллторпом, и Китти вошла в комнату Мадам Мидас. Сонный слуга, благодарный за то, что его ночная вахта закончена, отправился в постель.
Увидев, что дверь Мадам приоткрыта, Китти тихо вошла, боясь ее разбудить. Она не знала, что в комнате спит и Селина, и, услышав размеренное дыхание, решила тихо пройти в свою комнату, не потревожив свою подругу.
В слабом мерцании ночника, стоящего на столике у кровати, комната выглядела жутковато; тени, не такие четкие, как при ярком свете, сливались друг с другом и слегка сбивали с толку. Возле двери на полу стояло высокое зеркало, и Китти увидела в нем свое отражение в белом платье – бледное, похожее на призрака. Она уронила на пол свой тяжелый голубой плащ, и вместе с ним обрушился целый ливень яблоневых лепестков. Волосы Китти выбились из гладких заплетенных кос и падали на плечи золотым покровом. Девушка внимательно посмотрела на себя в зеркале – ее лицо в смутном свете казалось утомленным и измученным.
В комнату проникал сильный резкий аромат цветов, тяжелые бархатные занавески с тихим шорохом шевельнулись, когда ветер прокрался в окно.
На столе неподалеку стоял портрет Ванделупа, который тот подарил Мадам Мидас два дня тому назад. Китти не видела лица, но она знала, что это он. Протянув руку, девушка взяла фотографию с подставки и опустилась в низкое кресло в конце комнаты, на некотором расстоянии от кровати. Ее движения были так бесшумны, что двое спящих не проснулись.
Сидя в кресле с портретом в руке, Китти мечтала о мужчине, который был на нем изображен. Она знала, что красивое лицо улыбается ей из мерцающего полумрака, и гневно сжала кулаки, подумав о том, как он с ней обошелся.
Уронив портрет на колени, мисс Марчёрст откинулась на спинку кресла – ее волосы золотым дождем рассыпались по плечам – и погрузилась в размышления.
Он собирался жениться на Мадам Мидас… Человек, который разрушил ее жизнь. Он будет держать в объятьях другую женщину и рассказывать ей те же лживые байки, которые рассказывал и ей самой. Он будет смотреть мадам в глаза, и та не разглядит предательства и вероломства в глубине его глаз.
Китти не могла этого вынести. Да, Гастон был фальшивым другом, фальшивым любовником, но видеть, как он женится на другой?.. Нет! Это уже чересчур. Но что она может поделать? Влюбленная женщина слепа к дурному в обожаемом человеке, и если Китти расскажет обо всем Мадам Мидас, та просто ей не поверит.
Ах! Бесполезно бороться с судьбой – судьба слишком сильна. Поэтому ей придется страдать молча, глядя на их счастье. Когда-то Китти прочла сказку Ганса Андерсена про русалочку, которая танцевала, чувствуя, будто мечи вонзаются в ее ноги, пока принц улыбался своей невесте… Да, все это было про нее. Ей придется стать молчаливой безучастной зрительницей; наблюдать, как он ласкает другую женщину, и каждая ласка будет вонзаться в нее, как меч…
Есть ли способ помешать этому? И если есть, то какой?
Яд…
Нет! Нет! Все что угодно, только не это. Мадам была добра к ней, и Китти не сможет отплатить за ее доброту предательством. Нет, для этого она недостаточно низка духом.
И все-таки… Что будет, если миссис Вилльерс умрет? Никто не сможет определить, что ее отравили, и тогда Китти сможет выйти замуж за Ванделупа! Мадам спит в той постели, а на столе стоит стакан с какой-то жидкостью. Надо только тихо пойти в свою комнату, принести оттуда яд и вылить его в стакан… А потом лечь в свою постель. Мадам наверняка выпьет ночью, и тогда… Да, то был единственный способ – яд!
Как тихо в доме: ни звука, только тикают часы в прихожей, и временами слышен шуршащий топот лапок крысы или мыши. Рассвет слабо алеет на востоке, с юга прилетает прохладный утренний ветер, соленый, пахнущий океаном.
Ах! Что это? Вопль… Кричит женщина… Потом другая, и неистово звонит колокольчик!
Испуганные слуги собираются со всего дома – во всех стадиях одетости и раздетости. Звон раздается из спальни миссис Вилльерс – и обрывается, когда все вбегают туда.
Что за зрелище предстает их глазам! Китти Марчёрст, все еще в бальном платье, конвульсивно цепляется за кресло: Мадам Мидас, бледная, но спокойная, держит колокольчик, а на кровати, свесив с нее одну руку, лежит Селина Спроттс – мертвая!
У окна лежит опрокинутый столик; разбитые вдребезги стакан и ночник валяются на ковре.
– Немедленно пошлите за доктором! – кричит Мадам Мидас, выпустив веревку колокольчика и бросившись к окну. – У Селины какой-то приступ!
Испуганный слуга отправляется на конюшни и будит грумов, и вскоре один из них верхом сломя голову мчится за доктором Чинстоном.
Топот копыт… Топот копыт в холодном утреннем воздухе. Несколько рабочих, встречающихся по пути, удивленно глядят на отчаянного всадника. К счастью, доктор живет в Сент-Килде и, когда его будят, быстро одевается, берет лошадь грума и скачет в дом миссис Вилльерс.
Он спешивается, заходит в дом, потом – в спальню. Китти, бледная и измученная, сидит в кресле; занавески окна подняты, и холодный свет дня льется в комнату. Мадам Мидас стоит на коленях рядом с трупом, все слуги собрались вокруг нее.
Доктор Чинстон поднимает руку Селины, и та безжизненно падает. Лицо женщины мертвенно-белое, глаза смотрят в никуда, из уголка крепко сжатых губ тянется струйка пены. Доктор кладет ладонь на ее сердце – биения нет. Он благоговейно закрывает невидящие глаза и поворачивается к стоящей на коленях женщине и испуганным слугам.
– Она мертва, – коротко говорит доктор Чинстон и приказывает слугам оставить комнату.
Когда все вышли и в комнате остались только Мадам, Китти и доктор, он спросил:
– Когда это случилось, миссис Вилльерс?
– Не знаю, – с плачем ответила та. – Вечером она была в порядке, когда мы легли спать, и оставалась со мной всю ночь, потому что я нервничала. Я крепко спала, как вдруг меня разбудил крик, и я увидела, что Китти стоит рядом с постелью, а Селина бьется в конвульсиях. Потом она затихла и лежала так до вашего прихода. Что случилось?
– Апоплексия, – с сомнением проговорил доктор. – По крайней мере, судя по симптомам. Но, может быть, мисс Марчёрст сумеет рассказать нам, когда произошел приступ?
Он повернулся к Китти, которая дрожала в кресле и выглядела такой бледной, что Мадам Мидас подошла к ней, чтобы посмотреть, как она. Однако девушка с криком отпрянула от нее, встала и неверными шагами приблизилась к доктору.