Золото Вены и Варны
В 1959 году меня и Володю Васильева отправили на конкурс в Вену. Естественно, нас никто не спрашивал: хотите, не хотите? В театре, в Министерстве культуры решили, что нам надо ехать, – и мы поехали.
В Вене проходил VII Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Раньше такие фестивали проводились каждые два года – сначала в Праге, в Будапеште, затем в Берлине, Бухаресте, Варшаве, Москве. Начались они в 1947 году, то есть почти сразу после войны; фестивали эти имели статус международных, участвовали в них не одни лишь социалистические страны, но и любые желающие (только инициатива и деньги были социалистические). Все закончилось с развалом нашей системы к началу девяностых годов, и прошло, кажется, фестивалей тринадцать. Лауреатские медали всемирных фестивалей имеют, наверное, все наши ведущие танцовщики. Раньше ведь не устраивали еще никаких специальных балетных конкурсов: творческие состязания проходили только внутри фестиваля – конкурс скрипачей, конкурс пианистов, конкурс балета и так далее. Делегация от Советского Союза включала человек восемьсот – нас везли на нескольких автобусах. Фестиваль открыл много новых талантов: здесь впервые появился пианист Алексей Наседкин, приехал из Донецка певец Юра Гуляев – совсем юный, худенький такой. Балет представляла на конкурсе большая делегация – Лена Рябинкина, Рудольф Нуреев, Алла Сизова, Юра Соловьев, еще много молодых ребят. Из Кировского театра целая бригада давала концерты – Ирина Колпакова, Алла Осипенко, другие звезды (они, конечно, в конкурсе не участвовали). Специальной конкурсной программы мы не готовили, танцевали с Володей только то, что уже было у нас в репертуаре: два па-де-де – из «Пламени Парижа» и из «Щелкунчика». Интересно, что я обычно предпочитала танцевать «Щелкунчика», а Володя чувствовал себя увереннее в «Пламени Парижа», однако на конкурсе мне неожиданно удалась именно Жанна, а Володя блестяще исполнил Принца-Щелкунчика. Мы оба получили золотые медали.
А в 1964 году нас с Васильевым послали на I Международный конкурс артистов балета в Варну. Вот это действительно уже был первый только балетный международный конкурс. Собралась молодежь из разных стран, из разных театров – пообщаться, посмотреть, познакомиться. Мы же тогда еще ничего не знали, не видели – нам все казалось страшно интересным. На конкурс мы с Володей поехали опять с прежним своим репертуаром: никаких новых номеров, никаких па-де-де специально заранее не разучивали, как это сейчас делается, когда репетировать конкурсную программу начинают за год. Более того, как раз в это время мы в театре готовились к выпуску балета «Петрушка», поэтому у нас вообще никакого времени не оставалось, чтобы заниматься чем-то еще. А сразу после премьеры «Петрушки» нас с Володей отправили на Асуан в составе делегации, сопровождающей Н. С. Хрущева.
После Асуана вернулись в Москву всего на несколько дней, и тут же пришлось лететь на конкурс – мы даже еще в себя не пришли. В Варне существовал такой порядок: первый тур был отборочный, и в нем не участвовали те, кто уже имел награды (медали, дипломы конкурсов, международных фестивалей). Поэтому мы с Володей сразу прошли на второй тур. Не обошлось без сюрпризов – нам сказали: «Из Ленинграда приехал Никита Долгушин, у которого нет партнерши. Катя, на втором туре ты будешь танцевать с Никитой па-де-де из “Спящей красавицы”, Володя исполнит сольный номер “Нарцисс”, а уже на третьем туре танцуйте вместе с Васильевым “Дон Кихота”». Раньше я никогда с Долгушиным не танцевала, в Варне мы с ним впервые и репетировали. Репетиции (так же как и конкурсные выступления) проходили на открытой площадке, и я все время занималась в темных очках на резиночке, потому что у меня от солнца глаза слезятся (как, бывает, зимой от сильного ветра), просто слезы текут. Но ничего, станцевали, я и Никита Долгушин получили золотые медали, а Володя – Гран-при конкурса.
Концерты кремлевские и профсоюзные
Можно заметить, что в рассказах о театре, конкурсах, поездках постоянно звучат эти слова: нас отправили, нам велели, нас не спрашивали. Действительно, в наше время жизнь артиста балета (особенно в первые годы работы в театре) была очень жестко регламентирована. Нам и в голову не приходило, что можно самим решать – куда ехать, какие спектакли танцевать, что можно, в конце концов, что-то потребовать: например, деньги за выступления в концертах. Я уже не говорю о валюте. Все, что мы зарабатывали за границей, всю валюту, мы сдавали государству и не знали, куда эти деньги идут, на что. Мы бы предпочли отдавать деньги артистам, театру, но нашим мнением не интересовались. Нам только объясняли, что мы обязаны, обязаны и еще раз обязаны. Я как-то в Госконцерте задала вопрос: «По закону мы, кажется, должны получать не меньше половины заработанной валюты. Почему же мы получаем только около пяти процентов от всей суммы?» И получила «исчерпывающий» ответ: «Но вас же государство бесплатно учило!»… Когда мы на Западе говорили, какие у нас здесь гонорары, люди просто заикаться начинали! Либо не верили. Там знали примерно, сколько мы зарабатываем на гастролях: наши гонорары были вполне сравнимы с гонорарами западных танцовщиков, и потому от нас ожидалось соответствующее поведение. Не объяснишь же, что мы все отдаем… Да еще эта наша социалистическая «уравниловка» – когда и хороший артист, и посредственный получают в театре одинаковую зарплату, установленную чиновниками. Неважно, сколько этот артист приносил государству дохода в валюте…
Система диктовала условия и правила игры. Само собой подразумевалось, что за тебя все решало Министерство культуры, за тебя решал Госконцерт, за тебя решал театр. «Крепостные» артисты? Ну если и не крепостные, то во многом, безусловно, подневольные. Наглядный пример такого отношения к артистам – все эти приемы в Кремле для главного руководства страны, на которые нас приглашали танцевать.
«Приглашали» – только вежливая форма приказа: отказаться было невозможно, даже из-за болезни. Однажды у меня случился сильнейший прострел, я пыталась объяснить, что не могу выступать в таком состоянии. Но – пришли, сделали укол, отвезли – станцевала… В Кремль артистов доставляли к одиннадцати часам утра, для того, чтобы вечером исполнить всего один номер. Целый день мы там сидели безвылазно, дабы не мелькать, когда они мимо ходить будут. Ведь если идет по коридору кто-то из ЦК или правительства – а тут вдруг какой-то артист! – это же нельзя!!! Вот и сидели по своим комнатам, не высовывались. Помню, наши за меня охранников просили: «Ребенка-то пустите в туалет!» Так и ходила до туалета с солдатским конвоем. В течение дня нам что-то поесть приносили, но самим никуда выходить не разрешалось. Сидишь, сидишь, объявляют твой номер – тогда спускаешься (артистические располагались на втором этаже). Репетировать, «разогреваться» абсолютно негде! Так, «холодными», и отправлялись выступать, только в артистической немного разминались. Помню, Саша Ягудин танцевал номер, который Голейзовский поставил на музыку Скрябина; он исполняется в одних плавках, тело тонировано «морилкой», и все. Объявляют Сашин номер, он выскакивает, а на него охрана бросается: «Куда-а-а в таком виде?!» Ему объясняться некогда – номер-то уже объявили. Случилось это, кажется, на Новый год, и Саша захватил с собой в Кремль белую рубашку, чтобы потом идти в гости; он в эту рубашку влез – и так в рубашке (но без штанов!) добежал до сцены, а потом ее перед сценой сбросил.
В банкетном зале стояли столики, мелькали вышколенные официанты, каждый приглашенный сидел строго на отведенном ему месте. Но вообще-то нас туда не пускали: мы танцевали свой номер и уходили, поэтому я точно не знаю, как там все происходило. Иногда во время концерта объявляли паузу, и гости начинали пить-закусывать. Да и во время выступлений артистов тоже ели-пили. Помню, какая паника началась, когда я однажды невольно нарушила «процесс питания»! За одним из столиков около самой сцены тогда сидел маршал Ворошилов. Я танцевала с Геной Ледяхом «Весенние воды», прыгнула на «рыбку» – и с размаху въехала рукой в его мороженое! Ну я руку облизнула и стала дальше танцевать, а уж за кулисами на меня все накинулись: «Ты что, с ума сошла?! Ты куда руками размахалась?!» Хорошо еще, за покушение не сочли…
И при Брежневе, и при Горбачеве такие приемы тоже проводились – только при Горбачеве артистам все-таки уже дозволялось вольно передвигаться. Как теперь обстоят дела с этими «концертами для вождей», я не знаю…
Ну а «для народа» в те годы устраивали просто огромное количество самых разных концертов. Каждая профсоюзная организация имела свой клуб или даже Дом культуры, каждая считала нужным устроить к празднику концерт, и непременно с классическим балетом! И вот они к Женскому дню, или к Новому году, или к 7 ноября «проводили мероприятие»: сначала – торжественное заседание, потом – обязательный концерт. А мы неслись: из ДК Горбунова – в ДК Дзержинского, потом в Колонный зал, в Зал Чайковского; один клуб, другой – иногда успевали попасть на семь-восемь концертов за один вечер!
И ведь в те времена мы же за это почти ничего не получали, платили просто копейки. Мне чуть не до сих пор приходят извещения, чтобы я какие-то деньги за те выступления получила: где-то по четыре рубля старыми начисляли за концерт. А тогда я удивлялась: «Какие деньги?! Да разве за это еще и платят?» Мне говорили: «Иди танцуй!» – и я бежала, в голову не приходило отказаться. Только знаменитые артисты – народные или заслуженные – на таких многочисленных концертах хорошо зарабатывали, «чесали» («чес» это называлось). Ну и, конечно, масса всяких историй случалась.
Однажды мне, вчерашней выпускнице, предстояло выступать в концерте вместе с Юрием Тимофеевичем Ждановым. Приезжаем мы в какой-то клуб, смотрим – сцена крохотная, потолок низкий. А мы должны были «Весенние воды» танцевать. Где уж тут верхние поддержки, прыжки и «рыбки» делать, совсем места нет! Организаторы концерта меня спрашивают: «Ну ты что-нибудь еще знаешь?» А что я знаю?! Я только что из училища. Начинаю мямлить: «“Щелкунчика” еще знаю…» – «Вот и будешь танцевать “Щелкунчика”!» – радуются организаторы. Но я в ужасе: «Как – “Щелкунчика”?! Я же в тунике, а Машу надо только в пачке танцевать!» – «Ничего, – отмахиваются от моих возражений, – станцуешь в тунике». Я в слезы: «Как же так?.. Нас в школе учили… так не полагается!» А меня начинают стыдить: «Ты концерт срываешь! Приехала – танцуй!!!» В общем, я, глотая слезы, кое-как соглашаюсь. Мы со Ждановым идем на выход, и тут он мне сообщает: «Ну все нормально, ты мне только порядок подсказывай, а то я “Щелкунчика” никогда не танцевал…» Как я там не умерла на месте – до сих пор не понимаю! Вышли мы на сцену, я подсказываю Юрию Тимофеевичу, кое-как продвигаемся, и тут следует такое движение, когда я поворачиваюсь и откидываюсь назад, а он должен меня поддержать. Я в повороте сказать Жданову этого не могу, а сам он не знает. В результате я откидываюсь, он меня не поддерживает (не знает же!), и я оказываюсь на полу в шпагате у него под ногами!